Ложь.Записки кулака

клешни, и крепко прижав к своей груди голову Егора Ивановича, похлопал его по спине. Мужики и бабы, наблюдая  сцену, поспешили припрятать за свои зады узлы и уздечки.
- Да, дядя Егор, давненько мы не встречались с тобой! - Весело проговорил Жандар. - Я, ведь частенько вспоминаю наше село, наших людей. Особенно  бабушку Веру, которая и кормила меня, и обшивала. Как она там, жива ли?
  Они нашли свободное местечко и продолжали разговор, словно закадычные друзья.
    - А ведь ты, дядя Егор, не случайно встретился со мной, у тебя какое-то дело ко мне?
      - Не случайно, конечно, Иван! – И Егор Иванович рассказал о своей заботе, о своей нужде и горе.  
        Жандар похлопал его по плечу:
    - Твоему горю, дядя Егор, я постараюсь помочь. Ты приехал на лошади? И это хорошо, так как нам придется кой - куда проехать. Так что? Поехали?
    - Ты, Иван, не сомневайся, я ведь могу заплатить!
- Ты за кого меня принимаешь?  Я не забываю плохое, но помню и хорошее. Меня бояться и хорошо делают, но вы Пономарёвы и особенно бабушка Вера сделали мне столько добра, что не забуду до конца своих дней.
      После этих слов Жандара, Егор Иванович  посмотрел на него другими глазами. Он только сейчас заметил, что Иван был красив. Темно русые кудри кольцами спадали на сильную загорелую шею. Точёный нос, темно-серые глаза, обрамленные темными дугообразными бровями, упрямый подбородок выдавали в нем не только широкую душевную щедрость, но и упрямство в достижении своей цели. И только одно вызывала у Егора Ивановича недоумение - то, что Иван был одет очень бедно. Застиранная белая рубашка навыпуск, такие же штаны и огромные, грязные, босые ноги. Егор Иванович не знал, что весь этот маскарад был придуман Иваном для отвода глаз от его персоны. Он выдавал себя за босяка, а не грозного повелителя городского преступного мира. Между тем они проехали конный ряд, минули Новодевичье кладбище и выехали на просторную накатанную дорогу, ведущую к реке. Лошадь бежала бойко и скоро они запутались в паутине Чижовской слободы. Возле небольшого приземистого домика Иван приказал остановиться и спрыгнул с телеги. Он пригласил Егора Ивановича и, открыв низкие двери, вошел в сени. В маленькой комнатке Егор Иванович увидел несколько пьяных мужиков, но при появлении Жандара все, хоть и с трудом, но встали. На грязном столе, с остатками еды, громоздилась целая батарея пустых бутылок из-под водки. Жандар махнул рукой, чтобы сели и, указав пальцем на менее всех пьяного громилу, приказал:
    - Клин, приведи Серёгу!
    Тот быстро вышел в другую комнату и через минуту вернулся с Сергеем. Егор Иванович посмотрел на своего сына и не узнал. Перед ним стоял опустившийся человек, с опухшим лицом и явно с глубокого похмелья. Сын был одет в грязное исподнее. На нём не было ни рубахи,  ни штанов, ни сапог, ни пиджака, словно он находился в бане. Жандар дал Егору Ивановичу немного полюбоваться и сказал:
                - Клин! Все шмотки Серёге вернуть, одеть его, обуть и привести в божеский  вид.
  - Скажи, Иван, почему он раздет и разут? Почему он  в таком виде?
      -А потому, дядя Егор, что он всё проиграл в карты.
      Вскоре Егор Иванович, Жандар и Сергей тряслись в телеге обратно в город. На хлебном базаре Егор Иванович хотел было распрощаться с Жандаром, но тот велел поставить лошадь во дворе трактира и предложил им перекусить. Егор Иванович с опаской и страхом въехал в довольно широкий и тщательно подметённый двор. Жандар легко и проворно спрыгнул с телеги. Бородатый, благообразный дворник в белом фартуке с метлой в руке с удивлением взирал на нахалов, без спросу вторгнувшихся в его владения. Узнав Жандара, дворник поспешно снял с голову картуз и низко поклонился ему, словно перед ним был не босяк, а глава города. Тот не обратил на поклон дворника никакого внимания, а только спросил, у себя ли хозяин? Получив утвердительный ответ, Жандар велел дворнику распрячь лошадь, напоить и накормить её, а потом знаком пригласил Егора Ивановича и Сергея следовать за ним. Войдя через черный вход в трактир, они  увидели довольно чистое помещение, заставленное длинными деревянными столами, чисто выскобленными и вымытыми. Посетителей было не очень много, в основном работники базара. Не успели они войти в трактир, как некоторые посетители поспешно вылезли из-за столов и заторопились к выходу. Тут к ним поспешил половой в чистой белой рубахе, в плисовых штанах и тщательно начищенных сапогах. По тому, с каким добродушием половой встретил Жандара, было видно, что он прекрасно знал, кто перед ним, но ничем не выдавал своего знакомства. Он проводил их в дальний угол, усадил  за квадратный стол, накрытый выутюженной белой скатертью с синими полосами по краям. Перед столом стояли не скамейки, а венские стулья. Пока гости рассаживались, половой на миг отлучился и тут же появился хозяин. Был он в годах, среднего роста, крепок телом, с румяным лицом, обрамленным аккуратно подстриженной бородой и пышными усами. Волосы на голове были аккуратно расчесаны на прямой пробор и все без единой сединки. Одет он был изыскано, а через весь живот из одного кармана в другой тянулась массивная золотая цепочка. К столу он подошел плавной походкой и, расцветая лицом, подал руку Жандару, потом Егору Ивановичу и Сергею.
- Давно, Иван, ты не наведывался в наше заведение, уже стал подумывать, а не случилось, что с тобой.
- А что со мной может случиться? – Не совсем ласково ответил хозяину Жандар. – Решил, Анисович, со своей родней навестить тебя в твоей берлоге, а поэтому прошу  любить и жаловать. Давай, обслужи нас по первому разряду!
      Хозяин сделал незаметный знак половому, который стоял в стороне и не спускал с него глаз. Тот тут же исчез и, спустя некоторое время, на столе появился графин с водкой, холодная заливная осетрина, холодец, овощная закуска, мягкий ржаной хлеб и яичница, приправленная салом. Потом пошли паровые котлеты, жареный гусь, фаршированный гречневой кашей, жареные куры и другие мясные деликатесы. О существовании некоторых поданных на стол блюд ни Егор Иванович, ни Сергей даже и не подозревали. Голод давно уже давал о себе знать и они, не ожидая приглашения, с ожесточение набросились на эти яства. Основательно выпив и насытившись, они откинулись к спинкам стульев и на некоторое время погрузились в сладостную дремоту. А Егор Иванович стал прикидывать в уме, сколько будет стоить эта еда и хватит ли у него денег, чтобы расплатиться с хозяином. Жандар, видя, что гости наелись, пригласил к себе хозяина и завел с ним какой-то непонятный разговор.
  - А что, Анисович, не балуют у тебя весёлые ребятишки?
      - Бог миловал! Недавно зашел Хлыст с братвой, подвыпившие все и начали куражиться. Я его отозвал в сторону и сказал, что пожалуюсь тебе, и он тут же увел свою компанию.
      - Понятно, больше он никогда не зайдет к тебе!
                Потом  повернулся к своим спутникам и сказал:
        - Ну, нам пора домой!
    Жандар встал абсолютно трезвым, и пошел к выходу. Егор Иванович и Сергей последовали за ним. Лошадь была уже запряжена и ждала хозяина, нетерпеливо роя ногой землю. Жандар попросил Егора Ивановича дать трешку дворнику. Тот подал деньги и спросил:
  - Иван, а как же быть с хозяином, ведь ему тоже надо заплатить?
        - А вот это, дядя Егор, не твоя забота! Считай, что ты был у меня в гостях, а как известно, с гостя денег не берут. Он мне больше должен, чем я ему. А почему так, все равно не скажу. А ты, Серёга, поезжай домой и больше не чуди! Ты крестьянин, а не босяк и не урка. У тебя дети, жена, хозяйство -  вот и занимайся. Брось пить и никогда не играй в карты. Мои  шулера учатся этому мастерству с детства, и даже я, зная все их фокусы, не сяду с ними в очко играть. А теперь счастливого вам пути, предавайте от меня привет всем родным и знакомым, особенно бабушке Вере!
Он пожал им руки, повернулся, широкими шагами пересек улицу и вскоре затерялся в базарной толпе.
  Выехав из ворот, Егор Иванович повернул лошадь вправо, но Сергей остановил его, сказав, что хорошо было бы подождать до вечера и не показываться днем на глаза людям. Егор Иванович не стал возражать и предложил заехать к дочери, сестре Сергея, которая жила неподалеку, рядом со Щепным базаром. Они пересекли Большую Московскую улицу и остановились у старенького двухэтажного домика, где на втором этаже размещалась семья дочери. Поставив лошадь во двор и, вручив рублевку дворнику, они по ветхим и скрипучим ступенькам поднялись на второй этаж. В квартире из двух проходных небольших комнаток их встретила Верка, обрадовалась, засуетилась, усаживая гостей. Потом захлопотала с обедом, но отец отказался, сказав, что они сыты и им нужно только отдохнуть до вечера. Зятя дома не было, не было и детей и они, убаюканные тишиной, быстро уснули. Разбудил их пришедший с работы зять. За окном сгущались сумерки, нужно было торопиться с отъездом. От еды гости отказались, и не потому, что было уже поздно, а потому, что не хотели выслушивать нравоучений, на которые был богат недалёкий, но претендовавший на ум зять. Попрощавшись с хозяевами, отец с сыном вышли во двор, запрягли лошадь, дали еще рублёвку дворнику и повернули лошадь к воротам. В это время выбежала Верка и вручила Сергею узелок с какими-то гостинцами. К селу они подъехали затемно, но к дому поехали не по Большаку, а пробрались тихими гумнами.

          1928 год был на исходе. В тот год осень выдалась погожей, сухой, солнечной и теплой. Над убранными полями плывет серебристая паутина, переливаясь в лучах низкого солнца. Оно уже не жжет, как в июле, не разливает утомительного зноя, как в августе, а только блестит. Пустынны нивы и скот свободно, без присмотра, лениво бредет по вольным кормам, а с ним и пастырь, неизменный сельский пастух Ефимка Култышкин. Если перейти мост, перекинутый через сонную Ведугу, и подняться по крутому склону Пристинка, то перед вашими глазами откроется  строгая и величавая степная даль в золотистых лучах заходящего солнца. Иногда однообразный вид этой равнины оживляется ярким изумрудом озимых, одиноким осевшим стогом, сиротливо приютившимся на краю луга или обвалившимся шалашом. Над селом стоит стон от мерных и частых ударов цепов. На гумне Митрофана Пономарёва стрекочет молотилка,  гудят веялки. Люди молотят хлеб, отдают долги, запасаются на зиму продуктами, ремонтируют постройки, ибо крестьянину не на кого и не на что  надеяться, кроме своих погребов и амбаров. Надо кормить себя, детей, скотину, кормить всю страну, которой всегда  мало. А еще страна хотела, чтобы хлеб хранился не в амбарах крестьянина, а  в ”закромах  Родины”. И наполнять эти закрома большевики из Политбюро ЦК ВКП (б) решили поручить тем, кто всю жизнь не пахал, не сеял, не жал. Такой опорой на селе для партии стал Митька Жук-секретарь партийной ячейки.
    Своей кличке - Жук, Дмитрий Степанович Лавлинский был обязан  отцу, человеку безграмотному, недалекому, задавленному нуждой и беспросветной работой, хотя ни в его облике, ни в его повадках не было ничего жуковского. Был он светловолос, синеглаз, выше среднего роста, стройный, поджарый, быстрый в движениях. Пять дочерей, которыми наградила Матрена своего Степана, богатства в его дом не добавили. До