Горе мне! Я изрубил свою жену до смерти!

глотая слезы. "Не понимает она ничего!.."  

Направился во владения соседа Богданова, думая, что уж слишком стал он чувствительным... Пробыл у него до вечера.

Начал избегать жену. Однажды, находясь в церкви и стоя у клироса, он не сдержался и начал плакать – мысли о смерти одолели.

Дуняша, и сама, заливаясь слезами, объяснила его куму, оправдывая мужа:
- С ним что-то сделалось. Видите, плачет... А как в лице переменился!.. Думаю,  его испортил дьячок из села Устья. Лукьян...

–А за что? -  тот не сдержал удивления.

–А за то, что мой муж того дьячка грозился бить.

Александр, и вправду, в раздражении часто угрожал побить то одного, то другого. И она все  боялась, чтобы поступки горячечного мужа не вызвали бы доносов слуг – стал крутым на расправу. А это порождало у их людей недовольства. И они все чаще грозили «сказать на него государево слово и дело». Ей все чаще приходилось упрашивать его быть мягче с ними.

Но  Александра и самого возмущало, что женка много разговаривает с холопами, мало того, считает возможным советоваться с ними, темными, о его болезни. Теперь, надо ж! бросилась за помощью к знахарям.

Потребовал:
- Я запрещаю тебе приваживать в дом колдунов!

- Ты болен, и я хочу, чтобы они тебя вылечили, - попыталась уговорить его Дуня.

– Я не собираюсь у них лечиться! - возмутился её непонятливости. - И не такова отца ты дочь, таких бездельников-колдунов в дом приводить, которые пророчествуют тебе недоброе о смерти мужней! - Сердито велел: - Повторяю, в дом их не пускать! Если хоть раз ещё кого из них тут увижу, будешь от меня наказана!

-Я же тебя люблю и беспокоюсь о тебе, - пробормотала Дуня. -  Почему  не хочешь понять то?!

- Я тебе коротко сказал – чтобы их тут никогда не было!.. Не понимаю твоей приверженности к заговорам и всяким зельям. Мне это совсем не по нраву!

Но в следующий свой приезд узнал - без него тайно и явно в доме дневал и ночевал колдун Ананий. Соседи нашептали.

Учинил ей допрос:
-  Скажи-ка, ради чего ты без меня всегда принимаешь колдуна?

-  Да я гадала, выздоровеешь ли ты и когда ты ко мне будешь из Петербурха, - не стала  она увиливать от ответа.

-  А что обо мне его спрашивать! Я же тебе во всякую почту пишу, и уже много писем от меня были, когда буду в Москве… Пора тебе покинуть это неистовое дело! - Попытался воздействовать на неё. Но она несогласно промолчала.

Видя сопротивление, Александр ещё раз жестко её предупредил:
–Ты, жена, что-то много разговариваешь обо мне с холопами и людьми... Так знай, если я умру, то моего тебе ничего не достанется... А дети у нас еще малы...

Уехал, недовольный - три года только прошло, как поженились, даже простил ей, что не была девственной, а уже чувствует перемену к себе.

В  начале февраля 1725 года, по пути из Петербурга в Москву, где-то в Клину, он узнал о смерти Петра I и всю дорогу плакал - и по семейным, и по служебным связям он принадлежал к его людям. И, главное, был лично к нему привязан...

Приехал в Китай-город утром совсем расстроенный и зашел к жене в спальную палату. Она села на постели, розовая от сна. Потянулась сладко.

- Что-то ты долго спишь! - Дуня, ничего не говоря, поднялась и, вызвав горничную, но не дожидаясь её, сама быстро убрала с окна какие-то письма, и замкнула их в свою шкатулку. Встала перед ним, сложив руки на высокой груди.

Горничная пришла и принялась за постель. Александр сидел угрюмо, рассматривая женку. Румянец сошел с её щек после сна... немного поправилась… но была так же хороша, как и прежде. Неприятно укололо, что она в этот раз не бросилась ему на шею, как бывало после долгой разлуки. «Я и так горюю, узнав о смерти любимого государя, а тут ещё жена дичится!» - опустил голову.

Но услышал её голос, отсылающий прислугу:
- Иди-и-и, Ва-а-а-рьюшка. – Повернулась к нему. - Почему так печален, никогда таким не был при приездах?.. И глаза заплаканы и опухли... ради чего так? Что ты себя крушишь и о чем?.. Не те ли вести, что наслышала я о всенародном нашем несчастии?

- Воистинно всенародная... горестная печаль… очень горестно должно плакать, а нам с тобою весьма особливо надобно плакать... памятуя неизреченную милость государя к родителю твоему... и к нам, неудостойным...

Не успела она ответить, как в их спальную палату пришел казначей Васька Степанов - с напудренными волосами, весь в новом мундире васильковом да с серебряными пуговицами. «А ведь не прошло и получаса, как, заходя во двор тестя, я видел его во всем старом!..»  - Александр изменился в лице. - Бросив внимательный взгляд на него, Дуня отослала Ваську, назначив ему другое время.

Некоторое время вглядывалась в его лицо, а потом спросила, лукаво усмехаясь:
- Не ревнуешь ли ты меня к казначею - ты хмуришься?!..

- Ты мой нрав знаешь, что я не ревнив, только, во избежание - береги душу свою.  - Как, представ перед судом божьим, мне за душу твою не ответствовать, то как хочешь... - Но веско предупредил: - Только чтоб я не видал его с тобой...

Александр Петрович не стал ссориться с женой, но пробыл в Москве, ничем не занимаясь, читая книги да отдавая Богу долг – на заутрене и вечерне. Прислушивался к сердцу - оно, больное, чуяло что-то... И он чувствовал себя всё хуже: не раз случалась и кровавая рвота, и сознание терял, и снова бредил в горячке. Да и сердце совсем сдало. «Даром, что дома…» - вздохнул горестно.

Взял долгосрочный отпуск в полку, а в конце июля вместе с детьми они отбыли в деревню. Сначала заехали в наследственную родовую вотчину, Латыгоре. Затем гостили у брата Федора Петровича, в его рязанской деревне. И только потом, в августе,  поселились в своей деревне Истлеево. Тут ему нравилось – сады, река, простор. Он любил все это и надеялся, что здесь он поправится.

Но, как оказалось, везде ему тошно. Болезнь так обострилась, что сердце начало совсем замирать. И все чаще его преследует страх смерти. Начал бояться своих людей, подозревая, что те хотят его убить. Не мог находиться дома, постоянно выезжал - то в свое соседнее село Устье, то к соседу, куму Богданову.

Но чаще всего он посещал церковные службы, где молился, плакал, прощаясь с детьми - слишком хорошо помнил, как остался в шесть лет сиротой, когда умерли родители. А его Левушка еще меньше, чем тогда ему было – всего два годика, а  Машке и того меньше – год. И женка ещё беременна… Сердце изболелось, тревожась о них.

Однажды в состоянии  непонятного беспокойства и тоски Александр приехал опять к Богданову:
- Кум, поедем со мной в город Шацк?

- Зачем? – удивился тот.

- Хочу просить у командиров драгун – чтобы сопровождали меня. Крепостные мои хотят меня убить…

- Н-н-нет… - с удивлением посмотрел на него кум. - Командиры ста-а-а-нут смеяться, что ты люде-е-е-й своих боишься. Но драгунов, то-о-о-ч-но, не дад-у-у-у-т… Да и за что людям твоим убить тебя до смерти?.. - Спросил, решив успокоить его. -  Они тобой не токмо биты не бывали, так еще они у тебя не голодны и не наги... Но что я говорю тебе - про то ты и сам ведаешь, и бить тебя им до смерти не за что... - Так и отговорил от поездки в город.

Но десятого декабря Александр рано попросил оседлать коня – решил уехать хоть куда. В полку знали, что он сильно занемог, а в доме с женой и детьми  не желал больше оставаться. "Дуня все поит меня какими-то колдовскими корешками и порошками, продолжая считать, что  меня «спортили». Это ж надо! Просыпаться с утра, чтобы начинать разыскивать все новых знахарей, которые "помогут" мне! Как же - жди! Они излечат!.." - С усмешкой несколько дней он наблюдал, как по ее просьбе  привозили из соседней деревни мужика Анания, пытавшего лечить его заговорами и рвотными порошками.

Не выдержал и заявил жене:
-Пить зелье я не намерен. И повторяю - я не хочу здесь видеть колдуна!

Поэтому четырнадцатого декабря, Дуня, отчаявшись, отправила  с нарочным письмо деверю: «Государь мой, Федор Петрович, доношу тебе, брат ваш Александр Петрович в жестокой болезни, от которой не чаем животу ево спасение, изволь, не мешкая, к нему в шацкую деревню в Ислееву. У подлинного пишет Авдотья Пушкина...» - Но ни брата, ни ответа пока не было.

Утром семнадцатого декабря они вместе пошли в церковь на службу, а после, как и повелось, попросили прощения у своих людей. После обеда легли спать и заперли дверь, чтобы им не мешали.

Спал Александр недолго - почудилось ему, что около их супружеской кровати стоит колдун Ананий.

В  гневе подхватился и заорал:
- Как ты смел, мужик, войти к нам в комнату без доклада? - Сердце громко застучало, кровь закипела, в глазах потемнело. И тут его взгляд упал на съежившуюся на кровати Дуню - она смотрела на него округлившимися от ужаса глазами.

"Ах, так? Почто ж ты меня боишься?.." - Кинулся с кулаками на неё и стал бить со всей силой. Дуня закричала. Тогда схватил подушку, чтобы её придушить, но она вывернулась из его рук, продолжая исходить криком. Его дикий  взгляд зацепился за кортик на стене.

Выпустив из рук жену, схватил кортик в правую руку, и, вернувшись к кровати одним прыжком, воткнул в мягкую плоть острое лезвие. И больше не смог остановиться- все кромсал её и кромсал с остервенением...

Нянька детей, находившаяся в детской, рядом с их комнатой, услышала крики барыни и позвала слуг. Те, выломав дверь, и увидев его, испугались - барин стоял с безумным взглядом над истекающей кровью женой, лежащей на испачканной постели. Взгляд его блуждал, был безумен - было видно, что он ничего не соображает. Бросились на него со всех сторон и вырвали из рук кортик.

Александр, у которого исступление прошло сразу же, как только остался без своего смертоносного оружия, теперь с мукой в глазах следил, как его собственноручно изрубленную Дуняшу переносят в другую комнату. Сполз на пол и дико завыл, закрыв лицо руками: "Как теперь ж-и-и-ть?... Как, Господи?...Что же я натвори-и-и-л?.."

Бросился к ней. Дуняша была еле жива. Её обряжали.  Она исповедовалась и попросила батюшку передать её отцу, чтобы «не проливал за то мужа ее и людей их крови».

Александр Петрович тенялся из угла в угол, сам не свой, отрешившись от всех дел, пока не прибыл брат, Федор Петрович, который успел приехать только к кровавой развязке. Припав к его груди, Александр долго плакал - Дуня так и не дождалась его. Федор объяснил, что был вызван ею сюда.

Вдвоем они повезли тело к её родителям, чтобы там, в Москве, похоронить. По дороге Александр выл и выдирал себе волосы, не понимая, как он мог убить любимую жену и осиротить двух малышей. «Дуня ведь ещё чревата… была-а-а… - И опять рыдал, спрашивая себя: - Что я натворил? Как появлюсь перед Иваном Михайловичем и Марией Богдановной?.. Горе мне, горе!..»

1 января 1726 года дело отдали в Преображенский приказ, чтобы там его рассмотрели. Александр Петрович, не дойдя ещё до ворот своего полка, закричал:

- Караул! Горе мне! Я изрубил свою жену до смерти...

Его взяли под стражу и начали следствие. Когда осмотрели тело жены и установили, что она была «чревата», поглядели на него с отвращением. Но Александр, больше, чем кто-либо, сам казнил себя. Не понимал, зачем теперь ему жить: мало, что убил любимую жену, так сгубил ещё и не рожденное дитя, да оставил двух сироток без матери...

В ходе следствия в Преображенский приказ были вызваны домашние дворовые и они показали, что до случившегося их