просто тебя любила, сильно любила и все.
- Иногда, достаточно и любви, чтобы сломать жизнь человеку.
- Я не виновата в твоей болезни!
- Успокойся, я тебя не виню. И Елену не виню - она ведь тоже любила. Из-за любви даже убивают, а не только заражают, хотя в нашем случае одно равносильно другому. Но любовь оправдывает всех.
- Любимый, я лишь виновата в том перед тобою, что каждый день тебя ждала как девушка на этом рисунке. Всматривалась в лица, жесты и движения осужденных Я повесила твою картину на место иконы, это что-то да значит для тебя?
- Для человека, который принял решение, мало что уже значит. Я могу сказать лишь спасибо, твоя верность собственным чувствам достойна уважения.
- Я понимаю, что ты меня не любишь, но я и не прошу любви у тебя - это не в твоих силах. Любовь дает лишь бог. Я прошу ребенка. Это последнее мое желание в этой жизни, а другой, возможно, у меня уже и не будет.
- Хорошо, я не против. В конце концов, у меня много состоятельных родственников и они искренно любили меня. Я напишу им письмо и они усыновят моего ребенка. Извини, нашего.
- Дорогой мой, я так благодарна тебе за твою доброту! Но позволь попросить еще об одном? Наш сын не может родиться внебрачным. Это ярмо на всю жизнь. Мы можем обвенчаться?
- Я не могу делать то, во что не верю. Церковь со своим абсолютным правом на истину для меня пустой звук. Меня тошнит от копоти свечей. Даже если бы я продолжал верить во всю эту хрень, зачем мне обрекать себя на вечную жизнь с человеком которого я не люблю и не известно успею ли полюбить? Я могу уважать, сочувствовать, но любовь это совсем другое. Тебе ли не знать?
-Я согласна с каждым твоим словом. Нет так нет, если, вдруг, полюбишь, тогда и обвенчаемся. Это никогда не поздно. Двери храма, как и сердце бога, открыты для людей всегда.
- Не надо проповедовать. Я себя чувствую уже неважно и у меня не так много времени на все это. Извини, но чудо, которое ты ждешь, может произойти не в любой день. Когда ты будешь готова?
- Именно сегодня оно и возможно, второе за это утро. Первое - наша встреча.
- Первое - лишь отсрочка от смерти, а не чудо. Не будем терять время.
Манулис обхватил себя руками, чтобы унять волну озноба, которая вновь пробежалась по телу. Снял рубашку и насухо вытер ей холодный пот.
Он был еще красив. Мышцы просвечивали тонкую кожу, притягивая своей силой как и раньше слабое, требующее защиты женское тело. Он обнял женщину через грубую ткань серого платья и поцеловал в сухие как песок губы.
- Дорогой, можно я не буду раздеваться вся? Холодно все еще как-то.
- Конечно. Это ни к чему.
Женщина легла на кровать и высоко задрала подол платья, прикрыв им вместе с ладонями лицо. Возможно она уже стеснялась своего тела, а может быть и не хотела смущать мужчину, который не любит ее.
Через полчаса он все еще тяжело дышал. Липкий пот, сочился словно смола из раненного дерева. Тяжело было и ей: сухая кожа стала горячей и пурпурная корочка покрыла ее щеки.
- Я все же разденусь, дорогой, извини. Трудно дышать, вся горю.
Манулис как завороженный смотрел на ее живот, грудь, ягодицы, лоно. Потом полным волнения, не скрывая дрожи в голосе, спросил:
- Извини, я даже не спросил как зовут ту, с кем, возможно, я должен буду венчаться.
Потухшие от усталости глаза незнакомки вдруг сверкнули озорным девичьим блеском, угольками маленького женского счастья. Она улыбнулась счастливой улыбкой и приблизившись почти вплотную к уху Манулиса, так, что теперь ее торчащие сосочки касались его груди, прошептала:
- Агата.
Дрожь снова пробежала по телу мужчины, его лицо окаменело, но это было лишь секундное замешательство. В следующее мгновение его согнутые в локтях руки распрямились и с невероятной силой отбросили легкое тело женщины к стене, та ударилась об нее головой и плашмя рухнула на кровать. Глаза полные ужаса, страха и непонимания застыли на ее бледном лице. Не теряя ни секунды, силы могли покинуть мужчину в любой момент, он оторвал от пола табуретку и ее массивной ножкой как перекладиной придавил горло своей жертвы. Женщина захрипела, ее руки и ноги совершили хаотичные движения, но сил уже в них не было, ее сопротивление не принесло бы результата. Почувствовав полный контроль над ситуацией, Манулис ослабил хватку на горле Агаты. Дыхание сбилось окончательно, выступили слезы, но голос был тверд:
- Тварь, я не изменю своего решения, ты будешь мертва. Но перед тем как это произойдет, я буду гуманен, я дам тебе последнее слово. А пока слушай меня. - Мужчина сделал несколько глубоких вдохов и голос его зазвучал спокойно и сильно.
- Здесь нет суда и полиции, это бессмысленно. Болезнь сама приговаривает и приводит приговор в исполнение. Она не имеет жалости. Но ты понесешь заслуженное наказание. Есть всего три факта, которые не дают мне возможность сохранить тебе жизнь. Каждый в отдельности не значит ничего, но все вместе они чудовищны.
Теперь женщина могла свободно дышать, взгляд ее стал осмысленным, но она молчала. Манулис продолжал:
- Во-первых, ту несчастную за кого ты себя выдавала, звали Кирияки. Елена лишь однажды назвала ее имя, но я его запомнил навсегда. Просто так зовут и мою сестру. Во-вторых, у Кирияки так же как и у Елены татуировка в виде пяти лепестков вокруг правого соска. Эта яркая особенность появилась у моей любовницы не сразу, только через два года наших отношений. Это был их ритуал любви и верности друг другу, она так гордилась этим! И, наконец, последнее - самое страшное. Кирияки тебе так или иначе много рассказала о себе, мне и Елене, в деталях, очень правдоподобно, в это трудно, практически невозможно не поверить. Но, она умышленно умолчала о двойном цветке, она знала, что я о нем знаю. Об этом мне рассказала Елена в их комнате, и Кирияки не могла не слышать ее рассказ, наблюдая за нами из-за ширмы. Она знала, что ты будешь выдавать себя за нее и тот способ, коим ты выведала ее тайну был ужасен. Несчастная через тебя - своего палача, обратилась ко мне, своему любимому о возмездии. И я его совершу. Я дарю тебе последнее слово, говори! Исповедуйся, легче будет умирать.
- Неужели, ты убьешь меня и свое крохотное существо, которое сейчас зарождается во мне? Которое так и не станет твоим сыном? Зачем тебе это? Кирияки не вернуть, я два дня не давала ей пить, чтобы за капли воды она мне выдала все подробности о тебе, после я ее задушила подушкой и стала ждать тебя. Не спрашивай, не перебивай, хотел знать правду - слушай.
От напряжения по рукам пробежала дрожь, он почувствовал как они слабеют, опустил табуретку на пол и сел возле Агаты. Усмешка пробежала по все еще бледному лицу женщины, но она даже не пошевельнулась, а продолжала свой рассказ:
- Я заразилась лепрой в тюрьме, где сидела за убийство мужа. Он был злой, пьющий и деспотичный. Детей нам бог не дал. Он узнал о моей связи с другим мужчиной и стал меня бить плетью в сарае как скотину. Я изловчилась и всадила в него вилы. Затем убежала к любовнику, все ему рассказала. Никогда не видела столько страха в глазах. Он меня и сдал полиции, тварь. Так, вот, из тюрьмы меня перевели сюда. Тут я и встретила Кирияки, она была уже совсем слаба. Лечение не давало ей сил. Она не знала о моем прошлом и сдружилась со мной. Я была на хорошем счету в церкви, посещала все службы, много говорила с отцом Антониусом и исповедовалась ему. Я взяла на себя труд по уходу за Кирияки, она уже не вставала и только любовь к тебе удерживала ее на этом свете. Она ждала и подробно, каждый день, описывала мне твой портрет, чтобы я непременно привела тебя к ней. Большего ей нужно не было. Но когда я сказала, что по одним ее рассказам уже полюбила Манулиса и буду ждать его и для себя, чтобы родить от него ребенка, надо было видеть глаза полные ревности и ненависти этой умирающей женщины. Несмотря на мою болезнь, ты не поверишь, инстинкт материнства чрезвычайно силен. Может он специально обостряется, чтобы сохранить жизнь женщине хоть на время, заставить ее организм бороться с болезнью самостоятельно? Не знаю, но это факт. В любви каждый за себя, а уж в материнстве тем более. Мне нужно было расположить тебя к себе еще и потому, что вновь прибывшие на остров еще, как правило, больны не так сильно и есть шанс прожить какое то время более-менее счастливой жизнью. Да, и при беременности хочется ощущать поддержку мужчины. Мне нужна была красивая история для тебя как раз такая, какую хранила в деталях несчастная и уже ни на что не годная Кирияки. Ты пришел слишком поздно, хоть на год раньше и вы дожили бы ее жизнь в радости и согласии, возможно даже родили бы и ребеночка. Хотя, навряд ли, болезнь лупила ее жестоко, наотмашь, тело ее было изуродованно, легкие почти все выкашлены. Такая сухая старуха, выжившая из ума, татуировка о которой ты говоришь, была выжранна проказой вместе с грудью. Ты смеешься, к ней я должна была тебя привести? Мне с огромным трудом, лишая ее воды, есть она уже и не просила, удалось вытянуть хоть какие подробности о тебе. И когда я поняла, что большего она уже не даст, то напоила перед смертью и оборвала ее страдания. Да, я преступница, я это признаю. Но и ты признай, что она своими страданиями дала, в итоге, тебе возможность стать отцом. Оставить в этом мире после себя новую жизнь, разбиться о камни, но все равно жить в своем сыне. Пойми, все это жестоко, но все это во имя жизни. Лепрозорий -это война. На войне свои правила. Я закончила. Мне не в чем оправдываться. Можешь проломить мне череп табуреткой на которой сидишь, я не буду защищаться. Мне не нужен твой ребенок больше, чем тебе, а ждать другого мужчину у меня просто уже нет времени, да, и не хочется рожать от любого, хоть от кого… Я готова. Казни.
Через пять минут Манулис вышел из дома, аккуратно прикрыл дверь и снова начал восхождение. Природа острова ожила, птичий хор переплетался с голосами цикад, нежный масличный аромат наполнил стоячий воздух, ветра не было, на море стоял странный штиль и его зеркало не искажало лик солнца. Больше не колотило, мужчина был спокоен, уверен в себе, но слаб. Ближе к полудню потребовалось больше времени, чтобы добраться до своей утренней вершины, но он это сделал. Теперь взору открывалась таже перспектива, что и на его картине: синь неба сливалась со своим отражением на глади воды, но лодки не было и он никого не ждал.
