Несостоявшаяся дуэль Александра Пушкина с молдаванином Балшем

Александр Пушкин своими поступками умел  бесить молдаван, один из которых был Балш, с которым  он водил знакомство в Кишиневе. Он был из князей, член Государственного совета, по-молдавски – «ворник».

Его  красивой жене было  лет под тридцать и звали её Мария. Она хорошо  владела французским языком, что давало ей возможность вести себя с другими  с некоторой претенциозностью. Она была  живой и острой  на язык, и, как все женщины, словоохотлива. На этой почве они и сблизились с Пушкиным, который   и  сам не прочь  был поболтать.

Некоторое время  он увлекался только  ею одной. В своих беседах они доходили  до свободных и откровенных речей, и это  ей очень нравилось.

Вначале она интересовала поэта и некоторое время  было все хорошо. Но вот с обществе  появилась  другая женщина, Альбрехтша, как прозвали её в Кишиневе   И, хоть она  была старше Марии года на два-три, была еще  красивее  той. Мало того, обладала европейскими манерами, была начитанна, многоопытна…

 Манерами  она победила Балш  –  Мария очутилась  на втором плане. С Пушкиным Альбрехтша  сразу нашла общий язык – умела поддержать салонный разговор.  Но в Кишиневе о ней распевали за глаза такие  сильно нравящиеся Пушкину куплеты:

Альбрехтша! Ты всем давала
Женской скромности пример.
У тебя для генерала
Не был презрен офицер!

В феврале месяце 1822 года, находясь в доме вице-губернатора, Мария приревновала поэта к Альбрехтше, и, когда она недовольно намекнула ему  на  новое увлечение, с колкостями, Александр Сергеевич подлил масла в огонь:

–  Она – женщина  историческая и в пылкой страсти…

Ставшая неприятной от злости, Мария Балш  оттолкнула  поэта от себя, и он стал с ней холоден. Чтобы уязвить обозленную женщину еще больше, Пушкин  стал любезничать  даже с её двенадцатилетней  Аникой, которая от матери не отставала – была такой же острой на язычок.

Оскорбленное самолюбие матери, – Мария приняла показное ухаживание  Пушкина за желание уколоть её  взрослой почти дочерью, - привело к тому, что та стала  совсем неуправляемой в словах. Придиралась к нему, что бы  он ни сказал.
 
 В  кишинёвском обществе  как раз в это время  все  только и говорили о какой-то ссоре двух молдаван, которые, ну, никак  не  хотят драться. То есть, не стрелялись.

Липранди, который присутствовал здесь же, проронил:
– Это же молдаване! Чего ты хочешь от них! У них в обычае нанять несколько человек да их руками отдубасить противника.

Пушкин  расхохотался громко, говоря:
– Меня очень забавляет такой легкий способ отмщения.  – Посмотрел на Марию, и  с усмешкой  произнес: – Экая тоска!.. Хоть бы кто нанял подраться за себя!

Молдаванка вспыхнула и почти крикнула:

– Да вы деритесь лучше за себя!

– Да с кем же?

– Вот хоть со Старовым; вы с ним, кажется, не очень хорошо кончили.

Пушкин, красный, как мак, бросил сквозь зубы:

–  Если бы на вашем месте был  муж, то я сумел бы поговорить с ним. Потому ничего более не остается, как узнать, так ли и он думает, - и  прямо от нее  отправился к карточному столу, за которым сидел Балш. – Пойдемте, – обратился  к нему, еле сдерживаясь,  – я вам должен кое-что сказать… – И объяснил, что у него произошло с его женой. Закончил такими словами: –  А так как я с женщинами не дерусь, то удовлетворения требую от вас.

Тодор  Балш  вскипел и пошел  расспросить жену, но та  его уверила, что, наоборот, это Пушкин наговорил ей дерзостей.
Молдаванин вернулся и, сверкая черными глазами, гневно уставился на  поэта:

– Как же вы требуете у меня удовлетворения, а сами позволяете себе оскорблять мою жену?

Слова эти были произнесены толстяком-молдаванином с таким высокомерием, что Пушкин  этого не стерпел  – тут же схватил подсвечник и замахнулся им на Балша.  Но  приятель  Алексеев успел перехватить его руку.

Балш совсем  рассвирепел и стал на Пушкина кричать, что он трус, ссылочный мерзавец…

Поэт не оставался в долгу и тоже кричал оскорбления и пытался  достать его, выворачивая свое тело из рук Алексеева...
 Мать Марии упала в обморок. С беременной вице-губернаторшей, в доме которой все это происходило, приключилась истерика. Испуганные  гости разбрелись по углам. Люди вице-губернатора кинулись помогать лекарю, который тотчас явился со спиртами и каплями. Все  стали ждать  еще большей – ужаснейшей – развязки.

Противников, глядящих с ненавистью друг на друга, кое-как развели  –  генерал Пущин, который командовал дивизией во время   отсутствия  Орлова, схватив Пушкина, увез с собой.

О случившемся  немедленно донесли наместнику Бессарабии Инзову. Тот срочно пригласил к себе вице-губернатора и Пущина – для дачи объяснений. Велел помирить  поссорившихся и не допустить дуэли.

На другой день, по настоянию Крупянского  и  Пущина,  Балш согласился извиниться перед Пушкиным, которого нарочно  заманили  в дом к Крупянскому.

Но спесивый молдаванин, вместо извинения, начал:
 – Меня упросили извиниться перед вами. Какого извинения вам нужно?

Не говоря ни слова, Пушкин подскочил и дал ему пощечину,  вслед за этим вытаскивая пистолет.

Балш, назначив ему время, ушел, а поэт  помчался на квартиру к Пущину, бледный как полотно, но  улыбающийся.

Инзов, однако, не дал состояться очередной дуэли – посадил беспокойного поэта под домашний  арест на две недели, забрав сапоги.

Продолжения дуэли не было, но еще долго после этого Пушкин говорил, что не решается ходить без оружия; на улицах доставал пистолет и с хохотом показывал его встречным знакомым.