Руслан и Людмила. Лукоморье

В поэме «Руслан и Людмила» юный Пушкин следует сказочному канону в полном согласии с христианским пониманием Родового пути и судьбы, и одновременно с «языческим», а точнее ведо-православным разумением древлей Троицы – Прави, Яви и Нави.
Фарлаф, Рогдай, Ратмир и Руслан, доверясь «безвестной Судьбе», расходятся в разные стороны. Руслан идёт по прямому пути, Рогдай едет направо, Ратмир – налево, склонный к лжи и похвальбе трусливый Фарлаф, соблазнённый ведьмой Наиной, возвращается назад, поджидая подлой возможности нанести предательский удар и завладеть сокровищем соперника.
Надеющийся только на свою силу «мрачный обожатель Людмилы» Рогдай, «страшась неведомой Судьбы и мучась ревностью напрасной» , бросается в погоню за Русланом , но по ошибке нагоняет Фарлафа и , сбив с ног с презрением отпускает его, а затем нагнав Руслана гибнет от его руки. Образом Рогдая Пушкин казнит безверие , слепую силу и злобную зависть, всегда готовую на пролитие крови. Ратмир прельщается удовольствиями и плотскими утехами и как в наваждении сна, забывает о своей любви к Людмиле.
Всё это изложение соответствует пониманию витязя на распутье у родового краеугольного Камня Рода, на котором в народных сказках обычно писано: «Направо пойдёшь – коня потеряешь, налево – женату быть, прямо пойдёшь – головы не снесёшь».
Праведный витязь, не прельщаясь наваждением легкодоступного брака и не желая расставаться с конём, символизирующем Родовые отношения, верность им и их силу, и не поворачивая назад, - едет прямо, и это в полном соответствии с динамичным разумением Святого Креста, представляющего собою символически праведный жизненный путь, полный опасностей и испытаний.
Крест – это воистину единственный и самый торный путь, яко широки дороги, ведущие в ад, и только одна ведёт в Царствие Небесное. На пути в царство злобного карлика с чёрной предлиннющей бородой, символизирующей укоренённость в мире нави – тайну практической магии, направленной на обладание мирскими благами, Руслан встречает отрубленную Голову его старшего брата.
Отрубленная Голова представляет собою лишённое разума человечество, склонившееся долу пред беззаконием и пытающееся услышать Слово Небесное не из мира Прави, но из области наваждения – из мира Нави, из глубины земли.
Человечество, готовое солгать, утверждая, что Слово уже слышит, - и за это потерявшее голову, коя лукавством отрубается от грузного несоразмерно большого тела. Отделённая от тела Голова, обозначает разделение духа и плоти в христианских и прочих монотеистических системах изуверного вероисповедания.
Голова оставлена карликом стеречь Меч Разумения, которым отделяется правда от лжи и добро от зла. Сей Меч призван Богом отделить Истину от наваждения злобного лукавства, и потому в поэме разрабатывается вторая сюжетная линия взаимоотношения искреннего мудрого старца финна и лживой, влюблённой в самоё себя ведьмы Наины ( от слова Навь).
Руслан действует в мире Яви, он проявляет то, что Судьбою заложено в мире Прави, и о чём ведает мудрый старец Финн, в молодости сам не сумевший воплотить свои мечты.
Есть и ещё третья скрытая линия повествования, противопоставляющая искреннюю открытую праведной жизни свободную Людмилу ведьме Наине с её «чёрной, любящей зло душой», живой лишь в ненависти к жизни.
Пушкин в этом повествовании на стороне тех, кто любит жизнь и правду, кто прост и открыт, смел и доверяет Судьбе и верит Богу:
«Ах, как мила моя княжна!
Мне нрав её всего дороже:
Она чувствительна, скромна,
Любви супружеской верна,
Немножко ветрена…так что же?
Всечасно прелестию новой
Умеет нас она пленить;
Скажите, можно ли сравнить
Её с Дельфирою суровой?
Одной – судьба послала в дар
Обворожать сердца и взоры;
Её улыбка, разговоры
Во мне любви рождают жар.
А та - под юбкою гусар,
Лишь дайте ей усы да шпоры!
Блажен, кого под вечерок
В уединённый уголок
Моя Людмила ожидает
И другом сердца назовёт;
Но, верьте мне, блажен и тот,
Кто от Дельфиры убегает,
И даже с нею не знаком»
Сон и действительность, Явь и наваждение (Навь)…грань между ними у Пушкина подчас неуловима, действительность может стать сном, а сон благодаря силе лжи, зла, лукавства и трусости, равнодушия, соглашательства обрести жуткое подобие жизни, и тогда горе живущим в явленном мире, - их веселье на счастливом пиру замещается окамененным нечувствием, унынием и тоской и смерть решительно заявляет на них свои права.
Таковы вообще все сны Пушкина. Таков сон Руслана, сон Людмилы, сон купеческой дочери Наташи из сказки «Жених», сон Татьяны из поэмы «Евгений Онегин», сон Гринёва из повести «Капитанская дочь», беспробудный сон Головы, охраняющей для своего злейшего врага Меч Истины…
Пушкин не любит наваждения, сумеречного состояния души, ему ненавистна «слеза с улыбкой пополам», «слава женская», не знающая «венца и награды» победителя на «судилище Паллады».
Пушкин знает грань, отделяющую добро от зла – это только победа, и притом не только унесённая от мира и вознесённая за облака духовная победа, но совершенно реальная победа, явленная в живом и тёплом дольнем мире.
Не случайно Александр Сергеевич часто любил повторять мудрые слова своего лицейского друга, барона А.А.Дельвига : «Чем ближе к Небу, тем холоднее». Победа – и никакое другое равновесие сил, никакая иная статика не может удовлетворить его.
Можно простить «объявившему свой стыд и мрачное злодейство Фарлафу», «павшему без чувств на колена» «у ног» победившего его Руслана, можно принять Карла, «лишённого силы чародейства» с отрезанной бородой «во дворец», но пока зло имеет силу «достойной казни ждёт измена».
«С мучителем жены своей,
Руслан не знает договора!
Сей грозный меч накажет вора,
Лети хоть до ночной звезды,
А быть тебе без бороды!
………………………………..
Теперь ты наш: ага, дрожишь!
Смирись, покорствуй русской силе!»
………………………………….
Тогда Руслан одной рукою
Взял меч сражённой Головы
И, бороду схватив другою,
Отсёк её, как горсть травы.
«Знай наших! – молвил он жестоко, -
Что, хищник, где твоя краса?
Где сила?» - и на шлем высокий
Седые вяжет волоса…»
Ну, а если победы нет, тогда:
«Но между тем какой позор
Являет Киев осаждённый?
Там, устремив за нивы взор,
Народ уныньем поражённый,
Стоит на башнях и стенах
И в страхе ждёт небесной казни;
Стенанья робкие в домах,
На стогнах суета боязни..
……………………………….
Ни враг, ни наш не одолел!
За грудами кровавых тел
Бойцы сомкнули томны очи,
И крепок был их бранный сон;
Лишь изредка на поле битвы
Был слышен падших скорбный стон
И русских витязей молитвы.

Бледнела утренняя тень,
Волна сребрилася в потоке,
Сомнительный рождался день
На отуманенном востоке.
Яснели холмы и леса,
И просыпались небеса.
Ещё в бездейственном покое
Дремало поле боевое;
Вдруг сон прервался: вражий стан
С тревогой шумною воспрянул,
Внезапный крик сражений грянул…»
«Уныньем поражённый народ в страхе ждёт небесной казни» - какое же здесь у Пушкина разночтение в понимании Страха Божия с лукавой иудейско-христианской верой. Какая мощь отрицания ложного смирения в этих словах!
«Встаёт Руслан, на ясный день
Очами жадными взирает
Как безобразный сон, как тень,
Пред ним минувшее мелькает».
Таков сон в восприятии праведного Руслана. А вот перед нами подлый Фарлаф с «не внемлющей милой девой, очарованной, дремлющей в руках убийцы»:
Но, хитро перст к устам прижав,
«Людмила спит, - сказал Фарлаф.-
……………………………………
…………………а юная княжна
Мне в руки сонною досталась;
И кто прервёт сей дивный сон?
Когда настанет пробужденье?
Не знаю – скрыт судьбы закон!
А нам надежда и терпенье
Одни остались в утешенье».
Ох, не случайно сии слова лукавые и смиренные вкладывает Пушкин в уста подлого убийцы. Как они напоминают нам основную «заповедь» современного нам «христианства» - «послушания», что «паче поста и молитвы». Усыпляющая «вера» нам «осталась в утешенье», от нас скрыт Закон Рода и мы, «Иваны не помнящие родства», живём чужой жизнью без судьбы с «одной надеждой» на «терпенье», им «утешаемся», и «кто прервёт сей дивный сон», «когда настанет пробужденье»?!
Не таков был наш великий Пророк Пушкин, он был благо-дарен Богу за каждое мгновение жизни, за радость и невзгоды, «славил Бога за всё!» Потому и считал Пушкин «счастье лучшим университетом», что чистая душа его не соглашалась с наваждением, жила настоящим «здесь и сейчас».

                                                    ЛУКОМОРЬЕ

Пушкин закончил поэму «Руслан и Людмила», когда ему было двадцать лет, но вернулся к ней через девять лет, написав гениальное вступление, дополнившее её ведическим образом Древа Жизни.
В ведическом прославлении Слова Небесного Лукоморье - это сакральное место, где Воды Небесные Премудрости Божией Святой Софии, освящают током струящимся свыше земные воды, и здесь при Источнике освящения растёт Древо Слова, Славы, и Жизни – Дуб зелёный – Родовое Древо, обращённое корнями в землю, листьями в Небо, ветвями, охватывающее пространство; Ствол Его (Столп) соединяет Небо и землю, цветы Его совокупляют Небесные Семена и земное лоно, плод Его – цепь поколений, спиралью эволюционного развития, уходит в Небо.

Левая Свастика означает – Женское Начало – поток восходящих от человека молитвенных, песенных энергий в Небо;

Правая Свастика означает – Мужское Начало – поток нисходящих энергий Духа Святаго. Но это в сакральной традиции.

У Пушкина всё то же, но осмыслено иначе в соответствии с исторической и практической данностью реальной жизни:
                                   
« У Лукоморья дуб зелёный;
                                        Златая цепь на дубе том:
                                       И днём и ночью кот учёный
                                          Всё ходит по цепи кругом;
                                        Идёт направо – песнь заводит,
                                          Налево – сказку говорит.
                                       ……………………………….
                                        Там царь Кащей над златом чахнет;
                                        Там русский дух…там Русью пахнет!»
     
У Пушкина Древо Жизни – Дуб зелёный не отягощён плодами своей Родовой жизни.
Нет, древо Пушкина лишено свободы – оно сковано златой цепью.
И это, увы!, не цепь поколений – это деньги, сковавшие естественные человеческие отношения между ближними в Роде.
И при свете Солнца – днём, - безбожное государство с его местнической иерархией – чиновниками и частными собственниками, коим отданы производительные силы общественно-родовых отношений;
и ночью при свете неверного света луны и звёзд – церковь, с её иерархией надсмотрщиков (епископео по-гречески) водят народ по кругу, не давая подняться к вершине, к кроне дуба, теряющегося в Небесах.
«Коты учёные» мурлычут, навевая сон (« там лес и дол видений полны»), убаюкивают простецов сказками и песнями…не дают освободиться Древу Жизни от сонного наваждения.

«Там царь Кащей над златом чахнет», - а это значит, что вот уже скоро, уже близится освобождение – «о заре прихлынут Волны на брег песчаный и пустой», уже запахло снова, как прежде в былые времена «преданий старины глубокой» русским духом, приходит конец Кащею от Святой Руси!

Местнические иерархии , разрушающие единство ближних в праведном русском народе,