нечистая

ушами его добрую нежность. Он, счастливо подвизгивая, проводил меня до речки - но там застыл, шаря глазами по кустам, видно выдру услышал. То здесь - плеск, где вода ровная и дно босое; а то из прибрежных коряжин мордочка выглянет.
  Пёс догнал меня у яблонева сада – хвост трубой, сигналя белым берёзкам в карауле тополей. Тут по левую руку шмыганули наперекосяк два зайца, а третий сильно струсил и застыл невменяемо. Я пуганул его огрызком кислой антоновки, и тогда они со псом умчались вперегонки насовсем.
  Дальше версту прошёл я; возле чащи лису встретил. Видно, в деревню - стрёмно шагает, хвостом следы сзади машет, чтобы отпечатков не осталось. Под нос мурлычет песню голодную, поминая врагов браным словом:- ой, я, бедная лисица, мне без куры и не спится, на зубах одна трава да пшенична полова. Не с руки питаться этим, подрастают в чаще дети, им бы ярочку под бок - кушай дочка, ешь сынок. Уууу, собачьи горлодёры, пухнете с костей и с лести, пусть вам снится в сонну пору дрын хозяйский с плетью вместе.- При последних словах рыжая сиганула под сиреневый куст, где коровьих котяхов было побольше, извалялась там и вылезла в наружу - шерсть воняет несносно, лапы скользкие. Но для деревенских псов этот запах свой, товарищеский.
  В тихой дремоте леса мне показалось будто я один здесь. Вдруг над головой затараторила сорока, торопясь облететь всех соседей.- привет, сова!- подскочила к дуплу толстого дуба.
  - я филин, а не сова,- буркнул сыч обиженно, и хлопнул крыльями. Сорока отпрыгнула в испуге на дальнюю ветку и осерчала визгливо:- да мне какая разница! кто вас разберёт, летаете всё ночью, когда добрые птицы спят, запужал насмерть своими разбирательствами!
  - разница в том, что я больше на мужика похож, чем баба моя. Лети дальше по свету, и если жену увидишь - вернёшься: доложишь мне, где и с кем.
  Ой, ревнииивец - всплеснула крыльями пёстрая сплетница, и уже надумывала тишком, как об этом случае растрезвонит на птичьей завалинке.
  Сорока завертолётила хвостом в глубь леса; а филин прикрыл ставнем дупло, и опять задремал. С наступлением сумерек дебри всё больше становятся похожими на древнее усыпище. Кругом со штыками деревья - как стража мёртвая, живьём черепа замученные - надёжнее нет проклятья, чем непогребённые души. И уже непонятно: куда идти, где поворачивать - от чьих когтей убегать без задних ног, а кого и по загривку приложить можно. Пока меж стволов рукастых деревьев пробивались неяркие светы, было спокойнее - но сумерки нагнетали панику. И треск сучьев, и лесные шорохи в темноте совсем не похожи на природные шалости: в них виделась мне чьято злая сила, чтобы устрашить и похитить безвольного духом да слабого телом. Шёл я, боясь нарушить дремоту сказочного леса; хотелось песню великую выть от храбрости, да куда только пропала былая отвага. Вернусь, нет ли - то лишь ангелу моему ведомо; а он сам дрожит среди лиха, рядом жижу болотную хлюпая мокренькими сапожками. Ему тоже ветки глаза шпыняют, комарьё кровушку пьёт - уснуть хочет родненький, да примоститься негде.
  - Как это негде?.. А идите ко мне!- словно выплыла из трясины, с тумана бабка виденье.
  - Что ты делаешь на болоте? тихуешь коварство для добрых людей?- Я зло посмотрел на кривую смешливую старуху; почудилось мне, что вся её убогость напялена личиной сверху тощего тела. И глядела она нам под ноги, шептала, словно отваживая от земли.- Ты своим лупатым взглядом меня в мох не зароешь.
  - Ды кто же тебя пугает, милый бродяжка!- хихикнула даже.- Я здесь давно живу, всем знакома; а ты на ночь забрёл и уже грозишься, суета городская. В ножки мне поклонись, ободри разговором приветливым - а то ведь за дерзость рисковую тут и не такие богатыри жизнями заплатили.
  Стряхнул со спины я трусливых мурашек:- Поклонился до самой воды, кабы не приболел. Шатаюсь с хворобами, а сила в трясине легла, пузыри пускает.
  Баба приложила к моей груди сухую ладонь, похожую на свиток январского каштана; слушала долго, морща утиный нос и шевеля локаторами ушей. Я сначала упрямился из мужицкой гордости, осличал немножко, но потом сам пошёл за нею на привязи. Может быть, это и окаянное приключение - да уж очень душа просит отдыха, для тела приюта. Тем более, что в старой избушке деревенским быльём пахнет: неделяшные раки с угла хмару речную наносят, хоть от них скорлупы не осталось; под потолком шерстит луковая шелуха, что давно уже с супом уварена. И полведра торфа томится в печи - её тёплый воздух, ласковый щенок, пятки лижет.
  - Ох, непутёвый человек. Зачем ты забрёл ко мне в глушь, не пасуя пред страхом , а лишь загадав на удачу?- Баба яга притопнула лыковым лаптем, полыхнув очами из седых косматей.- Отвечай без любезностей.
  Я молитвенно сложил руки, пропев:- Бабуленькааааа, истинная красота не вянет в любом возрасте, и не во грех превознести твои достоинства.
  - Какие же они у меня, плут?- усмехнулась старуха с приятностью.
  - Вижу, что женщина вы порядочная - по глазам, и по сердцу верно. Что коварства за пазухой нет: или сразу съешь, иль приветишь халвой долгожданной.
  - С какой это радости я тебя, крендель сахарный, стану миловать?- Яга, взяв со стола хлебный нож, метнула его во притолоку. Клинок на два пальца врез в дерево.- Или золотишком богат откупиться?
  - Не совру, беден. Зато порадую твою одинокую душу разными сказками, байками да любовными былями.
  Старуха пожалась плечами невнятно:- Ну ладно, жалобь меня, репей тебе в печёнку. Люблю я слушать слёзное, но с перцем. Можешь даже пустить матюков - уши стерпят, а плоть возрадуется.- Яга вдруг както нехорошо обглядела меня, захихикала, будто в замочную скважину:- Баньку пора истопить. Отмываться будем от грязи болотины.- Кивнула на стол:- Ты пока перекуси, чтобы голодную хворобу заморить, а я огонёк подпалю. Там у меня в очажке есть камень природный - кержач называется. От него уходят любые боли, даже сердечные.
  Старуха быстренько управилась; выставила на белую скатерть сковороду с яичницей и мякотное сало в плошке. Я заглотил слюну, но постеснялся сразу за ложку.- Прости, пожалуйста, бабуль. А может, стопочку нальёшь, если найдётся?
  - Вот молодчина, напомнил,- всплеснула она цветным фартучком.- Четверть стоит в погребке. Слазь , милый, без канительных обид. Да прихвати помидоров баночку.
  Сошёл я обласканный под землю на пять шагов, и диву дался. Не всё время, видать, яга живёт человечьим разором - вон телячьи окорока, свиная копчёная туша; а уж соленьев десятки - капуста с грибами, пересыпанная изюмом, огурцы в пролежнях укропа. И настойка стояла рядом с колдовским зельем. Я взял её, прихватив помидоры. Да смутился запаха мяса, цапнув зубами ароматную корочку.
  - Где ты там? всё забрал?- переклонилась бабка в подполье, шаря глазами во мраке. Даже стала на колени, задрав кверху зад.
  - Иду, родненькая.- Я, поспешив, сбил кастрюлю; пролился рассол.- Вот, матушка, и не гадал, что ты такая аккуратная хозяйка,- говорил ей громче нужного, чтоб не слыхать было моей возни с посудой.- Всё на полках прилежно, в банках и кадках ароматно да вкусно. Поучить бы городских девок готовить всласть, может семейной ругни уменьшится.
  Старуха подала мне руку, но я чуть опёрся на слабую помощь, для вида. Тогда она вытянула за плечи; и силу проявила, напугав меня неосторожно.
  - Ну мать, тебя годы не старят. Здоровье хорошее.
  - А чего мне тут сделается, во лесу? Все болезни ж от нервов - так доктора говорят. Я одна живу, вот и некому спортить настроение, радость отнять. Без скандалов, без ссор - хоть и сватались многие. До сих пор ещё заезжают по старой памяти, но всерьёзку вручить себя боюсь мужикам.- Тряхнула яга плечиками, будто сбрасывая с шеи ярмо.- В деревнях они спились, в городах обабились. Ране мастеров было пруд пруди, да неводом черпай. И не козырные слова болтают люди про золотые руки. Так и есть - за что мужик ни возьмётся, всё ладно выходит. Хоть дом поставить, хоть жёнку любить, и детей нарожает. Без топора да матерьяла, без подмоги даже - одним мужеским семенем.
  - Думаешь, бабка, мы хуже стали?- Я так огорчился на старую, что взять её за ноги да об стенку.
  - Хужее ли - не знаю, а ослабли сильно. Вы, ребяты, нынче ни за что отвечать не хотите. За родимую землю, опоганенную злобой и жадностью; за брошеные семьи в дальних краях. Скитаетесь по свету псы уличные. А вам давно уж объединяться надо, гнать ворогов взашей. Они злые, трусливые - таким и пинка хватит. Да вот только загребущая нескромная жизнь расплодила много супостатов - кого обласкала, кому пригрозила, сделав холуями богатства. И усадила сверху на мужицкую шею. Под ними вы пропиваете разум свой, заробели в грехах зависти, лени, уныния. Словно не господь вас создал, а ворона на простынь нагадила.- Бабка уже топотала лаптями по хате как вождь по броневику, сыпала кругом церковными словечками и родовыми суеверьями, пробивая отвагой в моём равнодушии свистящие дыры.- Гидра человечьих пороков страшнее кощея, дракона, вампира. Те хоть в открытую жгут, пожирают и рушат. Их легко распознать. А вот нелюдей новых, с обличьем да статью, с улыбками хитрыми вроде теперь и обидеть зазорно - законы для них писаны. Раз человеком зовётся, да к тому при богатстве, при власти - не тронь. Но тронуть его, паря, надо. До мозгов придушить, чтобы месяц цедил через тряпицу манную кашу.
  - Ты, видно, злее побитого генерала,- дивясь старческому задору, покачал я башкой будто крыльями загруженого штурмовика.- Обидели чем?
  - Да не меня, дурачок. А отечество. Плохо, что лиходеи подбираются к природе. Лес валят, рыбу черпают, планету сверлят - людей зависть ест изза чужого пристатка. Один мужичок золотом разживётся, а за ним другие вдогонку. И крошится землица на рваные межи, хоть досроду одному богу принадлежала. Живая она, сыночек - на мёртвой бы не народилось столько безумцев. И терпит земля до поры, пока ещё внимая разуму. Ты уж повстучи за неё во запертые души, как вот я в твоей побередила.
  - грубая, неотёсанная, безграмотная,- удивлялся я про себя бабкиному злопыхательству. Это её вымучила нынешняя разруха повитуха, которая всё никак не примет благоденственные роды у сытой счастливой жизни. В одном права старая - неладно у людей в головах да брюхах.
  - Насильем человека не исправишь. Обозлить можно.- Я загромыхал кулаком в свою грудную клетку; выбив из неё, как дробот свинцовых пуль, болезненный кашель.- Твоё милосердие к падшим, боюсь, что грознее окажется плахи. Тут в главарях нужен умный мужик, чтобы вовремя окоротил бойцовый пыл.
  Бабка чихнула, перебив мою тронную речь; потом ещё три разка - видно, нюхательный табак попал к ней в ноздрю. Потом пытливо заглянула мне внутрь; скребанула ногтем по кишкам, содрав застарелую кросту:- А сам пойдёшь всех впереди?
  - Ну конечно!!- захохотал я как прокламация на королевской площади.- Скажи, помолясь добру: где тут поблизости, а может далече, случаются драчливые митинги да стихийные бунты? Страх мне хочется почесать кулаки, чтоб родимчики на спине заледенели холодным ознобом - чтобы нас, бунтарей, таскали жандармы на крючьях штыков.
  - Не ёрничай, сынок.- Вздохнула старуха, слёзно поминая былых узников.- В тюремной кутузке даже всемогущая смерть томится при куске чёрствого хлеба. Да при маленьком оконце, которое