решёткой не забрали острожные мастера - умудрись, мол, руку просунуть. Иногда лишь подсядет больной голубь: ай люли, милый, с пайки хоть кроху кину.
- Матушка. Неужели ты судима?- Я ошарашено вглядывался в морщинистое косматое лицо, пытаясь приметить на нём увядшие следы революции и горьких сидельных лет.
Но заливистый старушечий смех раскатился, словно из той сказки о потерянном времени - собирай бусинки с пола.- Нет,милый.- И совершенно секретно приложилась к моему уху:- Знаю одного человека. Не совсем настоящего - он с того света. Неделю уже прячу его от людей, а особо от господа. Беспощадно казнили его на земле, но ему и на небе покоя нету. Поговори с ним, авось чем подможешь.
Нуну; мели языком, бабуся. Захожу громогласно в баню - а из угла мне змеиное - шшшшшшш!!!- Выползает навстречу человекоящер - травоядное, не хищное животное. Он мяса не ест; ему бы только своими жвалами как саранче пожувать внутри организма, где мяса нет совсем, лишь мягонькая душа - скошенная зелёнка.- разрешите познакомиться,- и пытаясь привстать, тянет кверху трёхпалую лапу с перепонками. Преодолев человеческую брезгливость от запаха тухлой пещерной мути, я наклонился к нему. Но:- друг!- он кинулся сам мне на шею. И не отвязаться, не сбросить, хоть брыкай. Бедняга виснет, кряхтя от натуги толстеньких ручек, просит солнца для своей мрачной грусти.
- Как зовут тебя?- Мне совсем не было интересно, так спросил - из любезности; но сразу пожалел, что теперь, с именем, с биографией, мне от него будет трудно отделаться. И я тут же поправился:- Ну, не хочешь - молчи.
- да я сам не знаю.- Зелёная его кожа ещё крепче позеленела, настоявшись как чай в кипящем котле нежданной стыдливости. Он даже заиккккался:- ззззабыл. Честное слово.- И обхватив вислые бородавчатые щёки маленькими ладошками, поспешил объяснить:- нам бесполезно всё лишнее. Только самую малость я латками помню.
Вот что он поведал мне на ухо, таращась глазами объевшийся клоп: жил раньше на земле - в меру достойно. Избранных любил да ненавидел, к остальным равнодушен. А когда беднягу враги погубили, то господь не дал его блуждающей душе нового тела приятного: кинул под ноги подлое, грязное.
- зато я летать научился, и во всяких умею вселяться,- шепчет он, ехидно потирая перепончаты лапки.- я теперь отомщуууу, отплачуууу.
- Месть замышляешь? вендету колхозную?- Я с кислой виноградной ухмылкой покачал головой, стряхивая на него пыль, перемешанную суровым осуждением.- А ты подумай что этим убийством, если б ты был благороден сам, то они проложили тебе дорожку в рай. Но раз так не случилось - винить себя нужно. Потому что крохотные достоинства затонули с потрохами в пузатой бочке негодяйства - и как уж господь силился их разглядеть, но одно лишь всплывало дерьмо.
- ух ты?! и перевёртыш какой!!- воскликнул змеёныш со смешным возмущением, будто социальные благодетели подсунули ему, неходячему калеке, без движка каталку. Руками крутить?! Фигушки!!- потвоему, я больше душегубов в своём горе виноват? И мне обеляться всю жизнь нужно было, чтобы они меня чистенького прихлопнули?! Выходит, для этого именно случая жил и работал я, мучился и любил!! уууутварь!!- хлестанул меня по лицу, оставив жжёный рубец.
Увидя его ощеренные клыки, и что не угас ещё его смертный пыл, я визгнул трусо да очумело, и понёсся петляя между сорных колючек чертоплоха , красным зелёную траву кропя. Прыжки мои быстрые длинные, меня далеко от него унесли. Успел на сосну я взобраться, чтоб ещё дальше сорваться взлететь, и на самой верхушке всё жарче распалял себя, почти крича среди таинства леса:- Трус поганый! На тебя мир, затаившись, смотрит - а ты прыгнуть боишься!- И тут же проныл:- ойёй; набери в грудки воздуху, и безмеры выдохнись вместе с ним к облакам…
Пшик. Стою на сосне, оцепленный иглами сучьями, а страх дерзкой молнией пригвоздил мне затылок.
Но:- герои! на помощь! ура!- и шагнул я за ними в бездонное небо. Ах, какая красота вокруг; да вот только штанина крепко ухватилась за сук, что не отодрать. Минут десять висю уже. Подрёбрышко кровью обливается, а в голове стало туманно. Как вор попался. Чердачные похитители шарят бельё под крышами; вагонные толкачи промышляют багажом бедных переселенцев; форточные шныри залезают в квартиры через оконные дырки. Есть ещё подвальные, чуланные, кладбищенские. Которые у старух таскают соленья с погреба, воруют цветы по могилкам. И орут громче всех:- держи его!!!- а у меня горло бедой перехвачено.
Полз мимо ящер. Хрустя привядшим малинником, давя сизые ягоды. Потом вдруг остановился, чтобы одну спелую сорвать, а в пяти шагах слышно - капкапкап. Посмотрел кругом - мимо; гребень свой кверху задрал - в самую точку. Пора спасать: уже кровью наплыло белое горюшко.
Он выпустил когти, обхватил сосну лапами, и в мгновение был под макушкой средь шишек. Осторожно взвалил на плечо моё тело, и одним крылом цепляясь - где за ветки, где за деревенские матюки - сполз к подножью.
- милый дракончик,- едва очухавшись, взмолился я,- прости навсегда и отнеси меня к звёздам. Это великая мечта моей жизни.
- ты задохнёшься там.- Ящер погладил себя по башке неуклюже.
- А если недолго? если скоро вернёмся?
Хмыкнул ехидно змей сквозь четыре зуба; то ли жалеючи, то ль представясь в полёте со мной. Но я уже нагло приматывался к его горбу малиновыми лозьями, схватил цепко за шею - и мы упорхнули к бледному глазу луны. Тихо; даже чуткие совы не гукнули, а только парочка очумелых воробьёв бросилась врассыпную. Я прислонился всем телом к большой тягловой силе, и для подмоги дрыгал ногами, словно плыл по морю на спине доброго дельфина. А ящер чуял мои лягушачьи рывки, да посмеивался:- не егози, пожалуйста. Я и десяток таких дотащу в хомуте.- Боязно не было: в сердце моём танцевал юношеский восторг, нежно обнимая прекрасную даму. Лицо она скрыла вуалью; длинный шлейф платья изредка открывал её босые ножки, очарованно волочась следом и преступно слизывая отпечатки надушенных пальчиков.
На небо высыпала путеводная нить в белой муке далёкой галактики. И то - долго лететь до ближайшей планеты - но если есть за плечами мешок с харчами, если в баклажке три литра бражки, тогда любой путь окажется вдвое короче. А уж коли рядом лебёдушка плывёт, постреливая красивыми глазками, можно с ней даже на край белого света, коего никто не видал, а древние старики рассказывают. Что там крокодилы щиплют слонов, гоняются кашалоты с акулами, и пингвины ныряют в ледяную воду, чтобы не простудиться. Рубашка на мне пятнами виснет, штаны болтаются мокро: но я зло кручу ухо ящеру, выпытывая главный его секрет:- научи летать! научи!
- дурачок,- он даже не сердится.- Это страшное умение. Знаешь ли ты, как души набожные и неверующие, бухие да трезвые покидают тело в последние мгновения земной жизни? Они вылетают резво, чтобы опробовать воздух, напряжённый словно цветок эдельвейса, когда к нему тянется рука влюблённого скалолаза. Но выбравшись из оболочки сознания и покружив чуть меж звёзд, душа пугается одиночества, рвётся назад. Туда, где уже ошеломлённо толпятся родственники, прохожие иль хирурги - разводят руками да плачут - а душа орёт вроде бы громко и человечески:- рот откройте, придурки! через него я обратно войду!- Только шиш ей; в гортань запал язык, и нет дороги блуднице. Сей миг гулкое эхо разнесло порох да визг топливных баков моей стартующей в вечность души. Ломкой болью отозвался отрыв серебристых нитей, связанных с умершим телом. Вместо шляпы стеклянного скафандра мне для смеха нацепили замасленый треух, подвязали бантиком, успокаивая что на том свете жить лучше. Воздух чистый, лёгкие вдыхают цветочный аромат, а сердце гуляет в райских кущах гигиены и здоровья - но я орал не хочу! не могу!- Будет неизменное благо, забудется ужасть преданой любви и проданой дружбы.- Но эхо моего крика в ответ взорвалось, раскидав по белому свету злые проклятья - станет вам моё отомщение лунным серпом косить судьбы как погнившую рожь. Душа исказилась страхом да яростью; её глотал голубой туман неба - а мои кровавые губы вгрызлись в потный кадык облаков, и потащили их за собой на прочной привязи изломанной шеи. Облака ж мёртвой хваткой вцепились в горы, сворачивая их каменные головы. Тоскующая душа разматывала многоцветный клубок планеты, чтобы по ржавой нитке экватора вернуться домой обратно.
А потом вдруг она успокоилась. Головёшкой вперёд полетел я в неведомое, запоздав принять боевую стойку, и только воздух свистел в абсолютно безлюдном просторе, таком нищем, что и корочку подать было некому. Я возрадовался сначала - и небу, и свободе, лёгким крыльям - стал беситься от счастья полёта, от избавления надоевшей жизни: а что она кончилась в тюремном застенке минут десять назад, то я быстро понял. И не жаль мне жену да детишек - пусть воют над трупом, лицемерно слезя - это их безвозвратная тоска по себе, по как они смогут жить без меня одиноко. Упрячут ботинки и куртку в чулан, и в цыплячий загончик под хатой сховают любимые мужние вещи… а пыльца-то останется гнить по углам, которая с грязных волос моих падала, с потного тела, вновь прорастёт и то застарелое семя на обтруханных простынях любови земной.
И опять душа громко завыла, чтобы заглушить тёмные мысли да звуки, но они всё равно прорывались с боевыми гранатами в жалобных песнопениях плакальщиц. Надо мной поют?- и так больно ударило сущее скорбью поддых, прямо в сплетение сердца и солнца, что я, грубиян и невежа, пригласил на суд господа вседержащего как простого товарища.- Друже. Нет большей веры на белом свете, чем в твою справедливость ко лжи, и ко правде. Если душа моя чёрна, как твои босые пятки, прошедшие сквозь адовы коридоры по дорожке ко мне, то и накажи мученьями - не жалей, господь! не милосердуй.
Да он и не стал, потому что всегда живёт по закону, который сам сотворил. Вдруг разверзлись облака под ногами, и я провалился, будто слепой бедолага без кобеля да без палочки. Только успел рукиноги повыставить, тем и смягчил жестоко пав ниц - больно ступням, сгорели башмаки. И стою как дурак на карачках, жду оплеуху или удар топором.
- Говори последнее желание, раскаянный грешник. Исполню его для того лишь, чтобы стойко ты вытерпел кару небес.
Мнётся государь на месте, от неловкости заботливой чуть прихрамывая, или чердачная заноза ему попала в пятку. Я эту малую соринку краем глаза едва цепанул, с улыбкой прикусив губу, а всеявый сударь осерчал сразу, не вынеся моей лёгкой иронии.
- Смеёшься?!- Пнул под ноги шкуру бесхозного ящера:- Заселяйся.- то ли плакать, хохотать ли навзрыд.- Кто ж меня признает в этом облике? тогда, всемогущий, обели мою душу беспамятью - забвения дай, что покоя. Не желаю крылять по родимой отчизне огнедышащим змеем, драконом свирепым. Или страшно мне знать, как гублю я в пожарищах своё прошлое счастье. Снове душу хочу - пустую, будто мир первородный.- Утро вечера мудренее,- в боге скуксился дьявол улыбкой.- Спать ложись, за милосердие возблагодарив меня.
- А утром, друже, предо мною открылись двери, вошёл я в подземелье мрачное. Не воздух, а гниль под потолком плавает - дышу через рот, запах наизнанку выворачивает. Но я мужик крепкий, не чахлик вмерущий - и потому факел высоко поднял, чтобы
