душа-то не лежит. Он уже сообразил, о ком идет речь.
Эта женщина, лет тридцати с небольшим, о которой говорил Вадим, тоже приехала только сегодня и появилась у столовой перед самым обедом. Высокая, фигуристая, с маленькой головкой и длинными черными волосами, схваченными лентой на затылке, и миловидным лицом с вывернутыми губами, она сразу же обратила на себя внимание присутствующих.
Одеждой она резко отличалась от остальных: облегающие ноги брюки из тонкого вельвета были заправлены в мягкие дорогие сапоги в гармошку, а синяя кофта округляла высокую грудь и бедра. Художник сразу прилип к ней и в обед очутился с ней за одним столом.
-Куда я пойду? - возмутился теперь дядя Федя, а сам стал прикидывать, как бы помочь человеку.
-В холле телевизор цветной, тепло и кресла мягкие, - обволакивал его своим баском художник, - ну, дед!
Дядя Федя стал собираться.
-Программу «Время» посмотришь, - добавил бородатый, - а потом фильм интересный.
-Какой фильм?
-Об интимной жизни сантехников, - серьезно сказал худож-ник, - название я не запомнил: ну, что-то там «для дела». Два часа трубы разгружают. Да тебе интересно будет. Там прораб весь в мыле бегает целый день, высунув язык, а в финале пьет шампанское возле унитаза.
-Понял, - сказал дядя Федя, - а когда вы… это… освободитесь?
-Я тебя позову, - пообещал художник.
В дверях, выходя из номера, он столкнулся с той, в вельвете, и она посмотрела на него так, как продавщица в универмаге, у которой он покупал одеколон «Цветочный» перед отъездом. Дядя Федя почувствовал себя в чем-то виноватым, густо покраснел и закашлялся.
В холле, где действительно было тепло и удобно, сидело несколько человек.
Шла программа «Время», и дядя Федя искренне от всей души посочувствовал ливанцам, а потом так же искренне своим пенсионеркам, когда услышал прогноз погоды: температура резко прыгала каждый день.
Следом, без задержки, пустили фильм об «интимной жизни», но он проглядел название. Что такое «интимный» дядя Федя не знал, а спросить у художника постеснялся, для себя же он решил, что сам разберется и, видимо, это слово связано с производством.
В фильме молодые парни строили в тайге завод, и публика, позевав для приличия минут пятнадцать, стала расходиться, а дядя Федя остался, поскольку идти ему было некуда.
Он сидел в одиночестве, смотрел, как из-под колес последнего вагона, везущего на север трубы, убегают сияющие на солнце рельсы, щурился и с удовольствием разглядывал северную природу. Всё ему нравилось, сняли картину здорово, ничего не скажешь.
Начальник у строителей был их ровесник, но какой-то странный: вместо того, чтобы звонить по телефону и ездить на черной «Волге», он примчался в тайгу и поселился с рабочими в одном общежитии, а те из-за этого стали лучше работать. В общем, чудак какой-то, вроде бы с приветом, а гляди ты: дело сдвинулось.
Надо бы нашего директора Сидорова поселить силком в общагу – сразу дали бы горячую воду, размечтался дядя Федя. Глядя на экран, он постепенно увлекся: люди жили трудно, не устроенно, но без нытья, а как-то даже весело, и он стал им сочувствовать. Особенно жалко ему было седого бригадира: старый человек, а всё трубы таскает, но бригадир держался молодцом, не унывал и глядел орлом.
Играл этого бригадира известный актер, дядя Федя забыл его фамилию, ну, такой высокий, с седыми усами, в очках, словом, свой брат-фронтовик. Единственное, что его покоробило, он даже поморщился, так это усы. Фильм хороший, но усы надо было сбрить, а то как увидишь эти усы, так сразу и поймешь, о чем он будет говорить. Другой бригадир , помоложе, взялся перевоспитывать одного нерадивого, который спал на работе и к этом у моменту уже имел две судимости, и, пока он его перевоспитывал, сам стал значительно лучше.
Короче говоря, завод пустили в срок, и на память всех сфотографировали, но почему-то на фото попали не все, кто хорошо трудился, а много посторонних.
Это дядю Федю возмутило: как же так, где же справедливость?
Выключив телевизор, он стал ждать, когда за ним придут. В половине первого хлопнула дверь и по коридору, высоко и гордо подняв голову, пошла та, в вельвете и сапогах в гармошку. Проходя мимо него, она задела его колени черной замшевой сумочкой на длинном ремешке, но не обратила на это внимания. Она глядела прямо перед собой, в глубь темного коридора.
Дядя Федя посидел еще минут десять, но потом сообразил, что художник, видимо, забыл о нем, и двинулся к себе в номер без приглашения. В комнате раздавался такой оглушительный храп и бульканье, каких он не слышал за всю свою жизнь.
Ну и стервец, огорчился Дядя Федя, развел руками и полез под одеяло. Он лежал, открыв глаза, слушал грохотание грома с соседней кровати и думал о том, что же такое интимная жизнь. Кажется, дядя Федя начал догадываться, что это такое. Вот у художника была жизнь, интимная или какая другая, но была, а у него этой жизни не было… Он даже не мог заснуть.
Ты что, сюда спать приехал, обругал он себя голосом жены, дома выспишься, а здесь лечиться надо.
Он сел на кровати и начал одеваться, еще не понимая, что будет делать дальше. Автоматически напялил на себя все, что висело в гардеробе, обулся и куда-то пошел.
Ноги несли его в неизвестном направлении и, как ямщик в пургу, бросивший вожжи, он отдал себя на милость судьбе.
Покружив по заснеженным аллеям и тропинкам в снегу между спящих корпусов, он очутился у здания котельной и шагнул внутрь.
Кочегар, кидавший уголь в топку, не удивился, а кивнул ему, как старому знакомому.
-Что, не спится, сердешник? - спросил он, - садись, покури.
-Я не сердечник, - сказал дядя Федя, присаживаясь, - я здесь случайно. А ты что, браток, один упираешься?
-Да вот напарник заболел, - посетовал кочегар, - теперь недели на три, не меньше.
-Давай помогу, - сказал дядя Федя, - у тебя спецовка есть запасная?
-Вон висит на гвозде.
Дядя Федя переоделся, взял совковую лопату с почти черным, отполированным черенком и стал бросать раскаленный шлак в тачку, а когда накидал полную, то повез ее на двор и с разбега высыпал в кучу. Вернувшись в тепло, он опять принялся за дело.
Сначала ему было тяжело, ломило руки и сбивалось дыхание, но он знал, что через полчаса его тело привыкнет к нагрузке, мышцы станут упругими, дыхание ровным и появится приятная легкость во всем теле, какая-то невесомость, которую он очень любил. Просто надо было перетерпеть эти полчаса, и он кидал и кидал шлак в тележку.
Жизнь для дяди Феди вошла теперь в привычное русло, все встало на свое место, и не было никаких неясностей. Он подсчитал, что ему осталось отдыхать двадцать два дня. И улыбнулся.
Значит, так, сказал он себе, ночью я кидаю уголек, потом горячий душ в номере, завтрак и сон. Следом обед, прогулка, кино, ужин, опять прогулка или танцы с сердечницами, ведь я же обещал, а потом все снова.
Ничего, сказал себе дядя Федя, все нормально.
Он посмотрел на своего нового товарища Васю-кочегара, который сосредоточенно шуровал в топке, весь освещенный пламенем, и опять улыбнулся.
