любого домашнего ребенка и психически здорового человека, для него приобретали привкус боли, и последствия оказывались для виновных плачевными.
Однажды, повстречав его на пустынной улице, она не удержалась от того, чтобы опять сказать ему что-то унизительное и обидное. Но она не имела в виду ничего такого, и оказалась просто напугана тем, как серая сталь его глаз полоснула ее по лицу. Он схватил ее за руки, и, не говоря ни слова, поволок к заброшенному дому в конце улицы. Удивленная, она даже не сразу сообразила, что надо кричать и звать на помощь, но потом было уже поздно.
Он сильно ударил ее по лицу, и она упала на прогнившие доски, где в щелях проросла трава и пучки лебеды. В пустые оконные дыры заглядывало солнце, а над ней нависло лицо, обезображенное ненавистью. Он говорил ей страшные слова, но таким тихим голосом, что она завизжала от ужаса, и ему пришлось зажать ей рот и слегка придушить, чтобы заставить ее замолчать. В свои семнадцать лет он уже лишился девственности, и ему было не впервой спать с женщиной, но это оказался первый опыт насилия, когда ему отдавались не по своей воле. И ведь сложись другие обстоятельства, эта девушка сочла бы за счастье стать именно его женщиной, сейчас же она с ужасом вращала своими большими прекрасными глазами, холодея от того, как он стягивал с нее нижнее белье. Она не могла пошевелиться, пригвожденная его страшным темным взглядом и крепкой рукой, и понимала, что ей может быть гораздо хуже, начни она сопротивляться.
Слезы потекли по ее щекам, но они не могли тронуть израненное и почти неживое сердце человека, увидевшего однажды свою прекрасную мать жестоко истерзанной, изнасилованной и замученной до смерти. Так что девушке повезло в том, что он не повторял увиденное, а просто совершал акт мести той, которая терзала и мучила его, не понимая, что очень сильно ранит его душу и давно распятое, но цепляющееся за жизнь самолюбие.
Он оставил ее там же, полуобнаженную, окровавленную, онемевшую и не прекращающую тихо плакать.
- Скажешь кому-то – убью, - процедил он, нависая над ней и застегивая брюки.
Она в этом не сомневалась. И по прошествии нескольких месяцев все жители городка гадали, кто же отец ребенка.
А Арсений вдруг исчез из городка. Его хватились лишь через несколько недель, когда хозяйка квартиры в старом полуразвалившемся домишке пришла за очередной платой за жилье. Просроченные продукты в холодильнике (кусок колбасы и огрызок сыра) указывали на долгое отсутствие жильца, как и запах запустения, который всегда отвоевывает право на жизнь в отсутствие хозяев в таких вот старых домах. Слой пыли на черно-белом телевизоре, засохшие цветы в горшках – здесь точно давно уже никто не был. Но деньги за проживание за целый месяц лежали на столе на белой скатерти с желтыми пятнами от многолетнего использования. За что хозяйка любила Арсения, так это за выполнение всех обязательств, не ведая, что это врожденная черта семьи Луговских. Он всегда, на протяжении всей своей жизни будет платить по счетам, требуя и обязывая к этому и своих должников.
Она скучала, она тосковала. Не смотря на боль, унижение и пережитый страх, не смотря на надругательство над своим телом, волей и душой, не испытывающая стыда за свою беременность, равнодушная к позору, переживаемому родителями, она ждала его, она нуждалась в нем. Пусть даже так, через боль и мучения, она хотела, чтобы он был рядом. Его глаза, темные, глубокие, страшные, сверкающие молниями или режущие клинком, снились ей почти каждую ночь, и она часто просыпалась в слезах, и целыми днями тосковала.
Она ненавидела свой живот. Она ничего не чувствовала к зародившейся в ней жизни, она не ценила это, как часть него, не воспринимала как связь с ним. Токсикоз и вынуждение голодание вгоняли ее в депрессию, и она почти прокляла своего еще не родившегося ребенка за те мучения, которые он ей доставлял с первых дней своего появления в ее утробе, но родители наотрез отказались давать согласие на аборт. Ее мать едва не погибла в молодости, когда сделала тоже самое, стараясь скрыть свои прегрешения, за ее жизнь боролись долго и мучительно, и с тех пор она вынесла один урок: аборт – это зло, не для ребенка, для женщины. Таким образом, жизнь будущему Антошке сохранили не ради него самого, а скорее вопреки.
Вернувшись в этот городок по прошествии долгого времени, тайно и незаметно, Арсений уже был владельцем небольшой квартирки в соседнем городе, где его дожидалась бывшая домоправительница из R-ска, приглашенная стать няней для его ребенка.
Арсений навел справки и узнал, в какой приют был сдан младенец. Родители решили оборвать все нити, ведущие к ним, отправив ребенка в соседнюю область, но Арсению не составило труда это выяснить. Даже если бы Антошку отдали на усыновление, это не остановило бы его. Ничто и никто не мог встать между ним и его сыном. Он был горд, что у него родился сын. Сам еще ребенок, но с надорванной душой, разбитым сердцем и покореженной психикой, он нуждался в этом ребенке, словно в помощнике, чтобы не расставаться с этой реальностью, чтобы оставаться в этой жизни, чтобы не срываться больше и не делать глупостей. Антошка стал для него всем.
Юноша научился пеленать его, купать, кормить из бутылочки. Он все ночи напролет качал его на руках и пел мамины колыбельные песни, поя его укропной водичкой от газиков в животике. Он стирал пеленки и проглаживал их с двух сторон, два раза в день мыл полы, закупал продукты и помогал пожилой женщине готовить ужин. Он был прекрасным отцом. Недополучив нежности и любви, и не потому, что не был достоин, но оказался обворован и вышвырнут из этой жизни, он делал все, чтобы его сын был окружен заботой и любовью, вниманием и нежностью.
В свободные от приятных домашних хлопот часы он выполнял мелкие разовые заказы. Убить того, покалечить второго, проучить третьего. Занятия в секции каратэ с пятилетнего возраста помогали ему одерживать победы, а постоянные тренировки в тире дали возможность выйти на более высокий уровень. Ему были нужны деньги, и он делал все, чтобы их заработать.
За неделю до пятилетия Антона его няня умерла. Это было ударом для Арсения. Одиночество в полной силе неограниченно навалилось на него, давя и мучая. Он испытал страх. Тогда он и нашел одну бездетную пару в Глубоком, которая мирно жила в маленьком домике на берегу озера. Они с радостью взяли на себя заботы о подрастающем Антошке, когда Арсений в возрасте двадцати трех лет решил попытать счастья в рядах солдат удачи. У него была цель в жизни, и к ней необходимо было тщательно готовиться. Были враги, с которыми он должен был сразиться. И он отправился за опытом, за злостью, за смелостью, за жестокостью, и за деньгами.
Из пятилетнего военного похода он вернулся с другом и целым состоянием. Заботливым опекунам был куплен дом, большой и добротный, с целым подворьем и хозяйством, где пара проживает и по сей день, заботясь о саде, огороде, содержа дом в образцовом порядке.
И вот Арсений поймал себя на мысли, что не против завести еще одного ребенка. И точно так же хочет нянчить его, купать, кормить, заботиться и изливать свою нерастраченную нежность, от которой так тщательно и старательно укрывает свое сердце Света.
Если он так полюбил ребенка, рожденного никчемной, не нужной ему девушкой, то с какой же силой и страстью он полюбит ребенка от любимой женщины…
***
Когда она увидела его силуэт со спины, то сразу поняла, что это Сережка Фролов, ее одноклассник. То же телосложение, тот же рост, те же светлые волосы. Она решила его догнать, но по мере приближения уверенность уже покидала ее. У этого мужчины какая-то старческая походка человека с одышкой, сутулого и сгорбленного, едва передвигающего ноги, с сухой левой рукой. Приближаясь, она уже недоумевала, как могла принять этого старика за Сергея. Только из-за большого расстояния, наверное.
Вот он остановился на светофоре, повернулся к ней в профиль, и Света замерла от ужаса. Это Сергей! Но состарившийся, больной и проживший как минимум пятьдесят лет на этом свете непростой, сложной и полной непосильного труда и лишений жизни.
- Сергей, - неуверенно позвала Света, и он оглянулся.
Лицо изможденное, худое, с провалившимися глазами, нет, с одним глазом, и с пустой левой глазницей, прикрытой красным веком. Нервный тик периодически пробегает по всему лицу. Он медленно развернулся к девушке и улыбнулся. Улыбка вышла жалкой и тревожной. Ему было неловко.
- Сережа, - Света подошла вплотную и прижалась к нему, обхватив за шею. – Сережка…
- Ну что, Светленькая, вот мы все же и встретились, - проговорил он каким-то тусклым, надтреснутым голосом, но в единственном глазу его светилась радость.
Ему всегда нравилось на нее смотреть. В классе, когда она, забыв про урок, отвлекшись от объяснений преподавателя, наблюдала за воробьями на ветке за окном, мыслями уносясь в какие-то волшебные дали. В кинотеатре, когда она во все глаза наблюдала за чужой жизнью, пропуская ее через себя и бурно реагируя на все события, то смеясь, то плача, то возмущаясь и ругаясь. На Балу красок несколько лет назад, когда она, превратившись в прекрасного лебедя, танцевала под луной в свободе и чистоте, озаряя этот мир своим теплом и нежностью. И даже сейчас, ужасаясь того, каким он стал, и какое зрелище собой являет, он был рад увидеть ее снова. Есть в ней что-то, на что хочется смотреть не переставая, слушать ее, говорить с ней, прикасаться к ней. И никогда не расставаться.
- Не буду спрашивать, как поживаешь, - сказал Сергей. – Судя по виду, у тебя все хорошо, ну а ты, сделай милость, не спрашивай меня об этом.
Света откровенно плакала. Она смотрела на него во все глаза и оплакивала его жизнь. Некогда большой и сильный, (в школе его дразнили толстым, но он был просто плотного телосложения, крепко сбитым, и поджарым), теперь он был просто жалкой тенью самого себя.
- Да, у меня все хорошо, - тихо отозвалась девушка, усмехаясь на это заявление.
Вообще-то, у покойников и не может быть никаких волнений в жизни, уж у нее-то точно. Все, что могло представлять угрозу для нее или для ее мужа, что могло волновать их и будоражить, уже убрано, устранено, похоронено.
- Ты торопишься? Может, мы где-нибудь с тобой посидим? – попросила Света. – Я так давно тебя не видела.
Сергей согласился, и они присели неподалеку от места, где встретились, в уличном кафе, за маленький круглый столик. Неловко прятали глаза, смущенно улыбались, и боялись задать бестактные вопросы. Сергей видел на тонком безымянном пальце кольцо, она видела его стыд и желание закрыться от нее.
- Ты замужем, - наконец произнес он после долгого молчания.
Света побледнела.
- Сергей, я замужем за твоим… палачом, - сказала она потерянно. Она хотела сказать правду, и выразить свое отношение к этому.
- Света, не надо, не начинай, пожалуйста…
- Нет, пойми, я не знала, что все настолько плохо… Я и представить не могла, что ты так пострадаешь. Только теперь я понимаю, какое чудовище мой муж, - голос подвел ее и сорвался.
- Я не хотел, чтобы ты узнала обо всем этом.
- И я, правда, не знала. Нет, я, конечно, слышала, что ты в больнице, мне Арсений сам сказал… - она посмотрела на него несчастными глазами, - Сереж,
