Вечных бродяг. Потому что уж очень не очень походим на обезьян. Вот растёт она, развивается вроде - и вдруг хлоп бедняжка, дальше барьер. Нет у них в голове разума, подражание только.- Так ты её на свободе не видел, на воле. Прицепи тебя к поводку дрессировщика, сунь под нос миску с мясом - будешь вылитая макака. Или хоть охотники наши - чистые шимпанзы да гориллы. На рожок отзываются.
Скоро уснул мой дружок, раскидался по зелени как атлет по борцовской площадке. Медвежонок затих на его груди широкой, шире чем страна родная. А я, укрывшись рогожкой, надрёмывал себе васильки полевые. И золотого пшеничного поля конопатую спину. Шёл посередь жнивья, желая всем богатого урожая. Родина колыхалась из края в край; волны подоспела накатывались друг за другом, ломая колосьям загривки. Звенели тёплые струи зернового дождя, по ладоням бия безостановки. Комбайны крутились вокруг машин барышень, сгребая по полю многоглазые жёлтые головы. Сепараторы решетили зерно, забивая деревенский ток под самые шиферные крыши. Нееее, то не зерно. Дождь ли пошёл. Или град стучит. Дробь с картечью.
Началось! Солнце ещё не взошло, самый сон перебили охотники. Как невовремя; там все наши сидят по местам, по окопам - а мы, главари, проболтали лежмя до зари. И теперь оказались в тылу, среди веток еловых пузо тянем к земле. Но под сумраком нависших метёлок темно, нас не видно: да и пусть бы красное колесо солнца светило за тридевять земель другому королевству, где больше заплатят - но король ихний хоть богатый, да жадный, жди денежек до белых мух. И вот уже пробиваются первые лучики, как собаки пускаясь по следу. Им от наших рубах запашает под ветер, скоро примутся руки крутить. Куды бечь? а давайка, мишутка, в сиамские братья сольёмся с природой, с землёй - перетрусим и перемолчим. Но медведь на глазах у сына забылся боевым угаром: вперёд, за родину! - сердце моё отозвалось ноей, будто чуя беду. Он взметнулся, бурея как знамя, под вражеский мотоцикл, и когтями вцепился в тот руль и в опалье еловой коры; а я только ещё злой костёр в себе разжигал, чтобы одному спастись, или с лесом сгореть.
Драпали мы на бешеной скорости, спешно побросав в коляску мотоцикла вещи и медвежонка. Я очень боюсь виражей, гонку ненавижу, но иначе не скрыться. Теперь нас вправе остановить лишь господь регулировщик - да он вместо дождевого шлагбаума светофорит нам жёлтыми глазёнками солнца и разрешительной зеленью травы и деревьев. Дотянуть бы ещё версту малую; а там заградительный отряд отсекёт ружьями тех дурачков, что мигают вендетой за нашими спинами.- Приказываем остановиться!- кричат они будто во ржавую водопроводную трубу, и из воронки фонтаном льются матюки да вчерашние суповые помои.- хрен вам в задницу, чтобы с ушей дерьмо потекло,- шепчет мой мишка, всё тяжельше валясь на меня, и вижу я как намокает кровью его правое плечо - моя была пуля.
Изза неё заяц взъярился, когда медведя оттащили в лазарет. Словно я перед ними виноват что живой.- А какого чёрта ты блудишь тайком ото всех!? в герои попасть хочется? или сбежать?!- зверюга ужасный схватил в кулак тяжёлую гильзу, размахнулся с плеча.
Волк разжал его руку:- Он воюет, как все мы;- и отвернулся, пережёвывая вязкую ненавистную тишину. Хоть бы выстрелы, но охотники затаились.- Ты озлобился на судьбу, и безвинных людей проклинаешь.
- Тогда сам допытайся у героя, зачем он бросил нас одних? Предал.- Заяц пулемётил словами мимо меня, пустого места.
- Я твою задницу спас, которую ты нагрел в тихом закутке.- Воздух дрожал в нетерпении свары. Но славбо, её клочьями разорвала ружейная канонада.
Берегиииись! Охотники наступали двумя боевыми шеренгами. Впереди со свистом да рыком неслись вездеходы и мотоциклы, уже оглушённые преждевременной победой, бравой скачкой на весёлом сабантуе. Сзади развязно шагала пехота, уродуя землю чёрными оспинами от высоких форсистых каблуков, ухмыляясь сальным шуткам дефилирующих егерей. Наши первые выстрелы не нарушили парадную музыку марша, а лишь чирикнули слегка с воробьями по веткам. Из окопов пугливо выглядывали зверюшки: такую армаду на пшик не возьмёшь, бомба нужна. Ответным залпом браконьеры подранили коекого из наших; у одного волка башка повисла обломанным кукурузным початком на ниточке - сырой ещё, никому не съесть. Струя сока ударила фонтанчиком вбок, ужасом окропляя рядом лежавших. А ружья снова палят; и вездеходы издали казались корытами, но теперь вот рядом жужжат, будто в них сто сердец заработали на износ. Под колёсами уже яростно вопят передовые посты наших смелых героев, смятые железным ударом.
Всем вокруг страшно; и я живота прошу. Бегом, прочь от жутких криков туда, где в мире живут - в свою отшельничью пещеру сумрака да неведенья. Пусть будет голод, лютая стужа, только б утробу спасти. Но на правом фланге два дула сверкнули, злые глаза проклятого зайца: подбито свалился я в грязную кашу, пуще корчась от несмываемого позора. Теперь и сердечной кровью его не смыть, даже если разорвётся моторчик мой на виду у сотен спасённых зверей.
А боевая тревога уже переменилась. Сначала одичалую мотоциклетку, которая вырвалась во фланг вдоль буерака и поливала окопы свинцовой кропелью, поджёг молодой лис. Он метнулся сбоку от неё, невидим через кусты шиповника, и бросил подпалённую бутыль зажигалку. Горящий бензин залил коляску, едва соскочили с неё седоки. Воспрявшее духом зверьё завизжело - уррррррааа!! - и тут же на другом фланге вездеход сверзился в западню кверху задом, ломая дулья торчащих ружей. Животные кинулись врукопашную, презрев свои хитрые лесные повадки.
Оккупанты отступили, притихли. Я блуждал по лазарету, контуженый взрывом мотоциклетного бензобака. Постыдная боль сжирала меня - оторвало полпальца. А кругом стоны и плач, смех да пение: без наркоза фельшеры режут - как не заорать. В землянке штабной командиры дремят, в траншеях солдаты. Постов чехарда, караульных; чёрный дым улетает, гаснет день. Бабы таскают своих мёртвых мужиков, одного за другим - кабанов, лосей; зайцев. Смотрю вслед - моего ли там нет? вроде жив - то ли с радостью, то ль с опаской. Ходит смерть по полю, сутулясь над трупами, а пащенок её, мертвоед, мародёрствует на подхвате у мачехи. Похоронная команда тронулась в путь на сельское кладбище. А завтра утром снова война, до полной капитуляции. И не знали мы, что летел к нам на выручку крылатый ящер, прознавший стороной о беде. Он ёрзал вправо и влево, по чёрному чаду угадывая дорогу; он заглядывал в каждую земляную падь, проверяя следы скобельком когтя. И ловко вертелся между ускользающих жёлтых стрел в окнах пёристых облаков.
У змея была дурная слава хоронителя, поганая молва да слухи. К тому же внутри громыхали кишки, будто орудийные ядра от тряски. Неудивительно, что когда он завис, перекрыв заходящее солнце, такой беспощадный, шипящий - то наши окопы огласились предсмертным воем. Ктото даже шмальнул по кабине, не жалея последних патронов. Но что для ящера дробь? - воздушный поцелуй только. Он благополучно плюхнулся на опушке.
Я во все глаза смотрел туда, раскрыв от удивления рот, узнавая и сомневаясь. А змей долго охорашивался перед зрителями, глядя в зеркальце, играя хвостом. Он когото искал средь толпы. Да меня:- Живой! Слава богу!- неуклюже переваливаясь утиными лапами побежал, поскакал навстречу. Был немного растерян я тёплыми объятиями. Кто он мне? случайный знакомый - но звери явно рады великой подмоге, надежда им мир озарила.- Со Змеем Горынычем мы победим!- кричат за накрытым столом, и к шуму тарелок, звону бокалов и брызгам шампани зовут.
- Куда?- я ухватил ящера за узду.- Нам с тобой скоро по небу лететь, а петляя нетрезвым ты погубишь себя и меня.
Змей скорбно надул губы, словно у него походя отобрали игрушку. Он так плаксиво завздыхал, что каждое сердце прониклось бы жалостью. Только не моё:- Компот будешь?
Аж передёрнулся змей, и от вздрога слетела попона с седлом. Ох ты, боже мой - я как набожный лоб окрестил. Плохая примета, один не вернётся. А ящер уже снова улыбается за бахрому рассветного занавеса, посылая в открытую кулису неба благодарные вздохи:- Мне здесь нравится. Цвету я и пахну.
- Ты о деле не забывай.- Я ухмыльнулся, сковырнув с его горба засохшую голубиную кучку. Потом прыгнул в седло, натянул повод, и мы круто развернулись по длине плевка.- Слышь, медведь, я к бою готов. Как там дела?
- Не мешай. Отвлекаешь,- рявкнул мишка, не снимая с носа полевой бинокль.- Дай поглядеть, дай,- толкал его под руку заяц.
Во длинном рву, который звери вырыли от окраины до околицы, бабы набросали сухой травы, мелкого валежника, еловых веток, смоляных сучьев, тракторных покрышек. Всё это я залил последним бензином, мазутом, даже с подбитых вездеходов отсосал сверки дизтоплива. И вот сейчас грязным огнём, едким дымом заполыхала подожжённая кутерьма. Сам воздух пылал, атакуя охотничьи рубежи. Ощетинившись и оскалившись звери ринулись в наступление. За свободу и честь, за недамся, за свою прошлую бедолажку, за сердце держась, готовое спрыгнуть в окоп, переждать в той лазейке. Но стиснули зубы полоской, а на ней разные писаны клятья - от боли, трусости, от греха.
- Господь, любишь меня? такого, как есть нынче, сей час - ведь я совсем не ведаю в себе крупного героизма, чтобы выказать его боевой схваткой, я въяве не знаю, каким буду под страшными пытками, и если теперь ты презиришь меня за моё откровенье, то лучше сломи, уничтож, надругайся - а я уповаю греховной гордыне, но не смирению.
- Что ты там шепчешь?- оглянулся змей, разгоняясь по взлётной полосе. Он едва не свернул себе шею, когда я от страха затянул поводья; но всё же взлетел, чихая да кашляя.- Очумел, а?! будь внимательнее.- И вытянул крылья, скрытно паря над землёй. Передовую нам указули сполохи охотничьих ружей горластых. Она похожа на шахматную доску: чёрные клетки - мазут, чад, резина; а между ними золотые окна солнечного света, рыжие стожки. В них я и покидал свои зажигательные гранаты, облегчённо молясь на белые рубахи облаков херувимов. Тогда жалобный вой браконьеров накрыл весь передний край: гулко взрывались дорогие вездеходы и мотоциклетки, пламенно горело снаряжение, пшикали ружья. Вприпрыжку друг за другом драпала вся фашиская армия, боясь навеки остаться на этом адовом поле.
Вместе с собратьями по космической галактике мы устроили пышные проводы марсу вояке, который взорвался от злобы, и после развеялся пыльным облаком. По глупому недомыслию он решил, что переполненные арсеналы даруют силу и мощь - и только в этот миг, тлея искоркой праха коегде во вселенной, уяснил, может быть себе, величие духа. Мы обнимались, поздравлялись, даже заяц ко мне подошёл. Стукнув прикладом об землю, он первым протянул свою копчёную лапу, но всё же не преминул уколоть:- Лучше б ты зверем был;- хорошо, не штыком.
Пошёл дождь. Сначала закрапал мелкий; потом стал крупный молотить по пожарищу. Ударил гром. Я потянул за крыло ящера:- Идём домой.- Мне нельзя.- Почему? неужели опять к старухе полетишь прятаться.- Поздно. За мной сами прилетели уже.- Он тоскливо оглянулся на мелькающие в небе молнии, без повода осерчал на меня:- И не стой рядом! Опасно!- тут же норовя теснее прижаться. Но когда громыхнуло над самой
