Цокот… лучика…

Луны тихонько треплет меня за волосы, словно… мой милый, добрый папа, который вновь зовет меня, так тихо…
… гулять (какое дивное это состояние, как раньше этого не замечалось?). Меня встречают сказки ветерка и маленьких светлячков, что мерцают, и полные нежности глаза папы (он протягивает мне самый дивный на свете цветок, почему его лепестки все снятся мне, улетая?).
Он говорит, что скоро я буду большая, окунусь в мир, где будет много странных звуков и предрассудков, потому… надо быть послушной и расти, хорошо кушать.
Какая же дрема охватывает меня после того, как внутри стало сытно и… даже как-то сонливо, но папа бережно теребит меня за животик – нужно обязательно побегать, чтобы быть худенькой и красивой для…
Кого? Я отворачиваюсь от этой мысли, и вновь что-то тихонько ложится в самое сердце – для людей (какая фантасмагория, иная, холодящая и ослепляющая как оно явилось?); когда с маленьких лет я забываю мягкую постельку, неповторимо светлую крышу дома ради них?
Хожу будто в полумраке, он напоминает змею веревки, что не поймает силой, так приманит, а в сути одна, будь хоть соткана из жемчуга – не отпустит, только пожалуйся ей на скуку или на жажду свободы?
Этим сладким словом называют скупые похвалы и льстивые комплименты, блуждания по кругу, одинокий свет, вроде и светящий тебе, а отражающий безразличные лица тех, кто неволей-случаем рядом; редкий приятный кусок хлеба и скупой свежий ветерок тишины; мое имя и судьбу?
Я не в силах сказать «нет», сероватый привязанный ко мне ритм не дает мне сил сказать «да»: как все нежданно, резко, прямо; я не улавливаю малейших поворотов дороги, не слышу слов – просто миражность, убаюкивающая медленной тоской миражность…
Она красивая, нарядная, кто, как не она встречает меня танцем листьев и капельками дождя, снежинок, колеблющимися тротуарами и искусственным мерцанием сотни спустившихся звезд, опрокинутых в озеро; чуть слышным эхо пещер и перестукиваний леса…
Я… и сейчас слышу его, светлый-светлый, мелодичный шепот чистого, мечтательными облачками и задумчивым солнышком, неба, листвы, шороха кротких зверьков и птичек, шагов… папы: он идет мне навстречу, улыбаясь робко глазами; мы говорим без слов – он, словно в какое-то невиданное, и, отчего-то, такое близкое мне, время, рассказывает сказки…
Про крох-светлячков, что щекотали мои щечки и носик, когда я, еще неловко, бежала за ними и падала, сосредоточенно глядела на жучка, что, не смотря ни на что, перетащил свою травинку через большой камешек; и я… смеялась вместе с ним и папой, который аккуратно поднимал меня на ножки, и, нарочито близко шагая рядом, гулял со мною по следам неуловимых светлячков; они…
Все перешептывались над моим ухом, украдкой шаловливо пробуя щипнуть меня за ресничку, но папа отгонял их, заглядывая в мои опущенные глаза, словно спрашивая: «От чего грустишь?»; «Я тоже мечтаю о вечных радужных крыльях, папа…» - порывается ответить мой голос, но нечто, стеснительно-притихло сомневающееся, прячет его торопливо обратно – куда-то в отведенные пушинки ресничек; вдруг…
Я бегу так легко, как в тот дивный миг, сама не зная, почему; точно прошли все горечи и уныние, апатические пошатывания в изнуренных суставов и сонливая хандра, уставшего быть обмануто-забитым, желудка – все то улетело, как маленькие листики, так напоминающие сверкающих светлячков…
До чего же милы и смешны они – толпятся, вьются, толкают друг дружку, в тщетной попытке точно поцеловать мой носик; я осторожно подкрадываюсь к ним, невольно окунаясь в живительно-любимейшее занятие; и вот все эти, переливающиеся белоснежно-алмазными лучиками, малыши стайкой испуганно убегают: то была лишь моя песенка…
Радости, которая… заливает сумеречную темноту теплыми красками ноток колыбельной, сказки; мне так хорошо осторожно укладываться спать, слыша ее мягкие переливы; но сну придется сказать: «Пока…», ведь впереди, не то мерцанием грез, не то переплетениями лучиков звездочек, раздается…
Цокот… лучика, трепетно-восхитительного лучика…
Луны, что… тихонько треплет меня за волосы, словно… мой милый, добрый папа, который вновь зовет меня, так тихо…