Картина Часть 7 Глава 6

Глава 6.

Регина бросилась прочь от веранды, где близкие ей люди обсуждали предстоящую смерть ни в чем не повинной девушки.
Услышанное не укладывалось в голове, и она бежала, не разбирая дороги, со всей силы, вкладывая в этот процесс все свои мысли и усилия, лишь бы отвлечь мозг и забыть о полученной информации. Она пробежала через весь сад и, не задерживаясь во дворе, вбежала в распахнутые двери дома мимо тетушек, удивленных ее стремительным бегом. Они попытались о чем-то спросить ее, но девушка не остановилась, проигнорировав их. Им оставалось лишь недоуменно хлопать накрашенными ресницами ей в след и переглядываться. Она всегда росла своевольным ребенком, пожали они плечами.
Взволнованная девушка на одном дыхании пересекла огромный просторный холл, взбежала по лестнице на третий этаж, и пронеслась по длинному светлому коридору словно ветер. Влетела в свою комнату и тут же захлопнула за собой дверь, решительно закрыв ее на засов.
Облокотившись о дверь спиной, Регина стояла так какое-то время, слушая стук собственного сердца. Понемногу она стала приходить в себя. Горы, видимые в распахнутое окно, словно подавали ей пример невозмутимости и хладнокровия.  Пройдя через всю комнату, девушка упала на кровать. Бездумно она разглядывала лепнину на потолке, сжимая дрожащими пальцами шелк покрывала.
Уютная обстановка ее девичьего царства резко контрастировала с теми чувствами, которые теснили сейчас ее грудь. Из-за той тайны, которую она невольно подслушала.
Она росла в обстановке любви и покоя. Будучи баловнем всей родни и всеобщей любимицей, она с детства ни в чем не знала отказа. Все наперебой стремились исполнять ее капризы, но, не смотря на это, девушка выросла не избалованной жеманной девицей, а вполне самостоятельной, живой и энергичной.
Она много читала, и благодаря пытливому уму хорошо училась. Гувернер и репетиторы всегда хвалили ее, ставя в пример кузинам и кузенам. Она рано научилась верховой езде, полюбив этот способ развлечения, единственно доступный в ее положении человека, вынужденного жить на уединенной фазенде.
Смелая и отважная, она всегда была заводилой в играх, лазала по деревьям, гоняла наравне с мальчишками, и частенько брала над ними верх в потасовках. Среди них даже не считалось позором уступить Регине – кто же с ней справится, кому под силу одолеть ее!
Она жила в усадьбе как принцесса в заточении, под надежной охраной. Круг ее общения ограничивался большой семьей, близкими родственниками и многочисленными гостями, привычными с детства, но пределы поместья она никогда не покидала. Только однажды Генрих взял ее, еще подростка, с собой в полет на личном вертолете, когда направлялся на ярмарку в ближайший город, находящийся на существенном расстоянии от их плантации, надежно скрываемой горной грядой.
Девушка понимала, чем занимается Генрих, и видела, что благодаря его делу она живет, не заботясь о пропитании, не нуждаясь, и ни в чем себе не отказывая. О том, что может быть другая жизнь, за пределами этого «мирка», она не задумывалась. Только недавно, во время очередной беседы с Семеркой, она с удивлением услышала вопрос рабыни: «А что там, за горами? Есть ли там что-нибудь?». Регина тогда пожала плечами и отмахнулась, а после думала об этом весь вечер.
Конечно, бедной рабыне, рожденной в неволе, ничего не известно о жизни вне плантации. Но ведь и Регина никогда не видела, что же там на самом деле находится. Она изучала географию, она знала наименование всех населенных пунктов в той части страны, где родилась, но это была лишь теория. Она никогда не испытывала тяги к путешествиям, никогда не скучала здесь и не рвалась за пределы.
А вот Семерка тосковала. И задавалась вопросом. Что она вообще может знать о мире, о странах, городах? Но вот именно она рвалась туда, где ни разу не была. И Регине нравилась эта черта в девушке. Она поймала себя на мысли, что с удовольствием отправилась бы с ней путешествовать. Научила бы ее ездить верхом, подарила бы ей хорошую лошадь, и они отправились бы далеко-далеко. И она рассказывала бы Семерке много интересного, и девушки впервые в жизни увидели бы этот мир своими глазами воочию. Они бы много смеялись, много шутили, и много молчали. Им было бы здорово вместе. У Семерки такой взгляд, будто она понимает то, что не может даже выразить словами. И Регина мечтала, что однажды ей удастся заглянуть в душу к этой девушке и понять что-то новое, необычное и прекрасное.
И вот теперь Регина узнала, что Семерка должна умереть. Это факт, это неизбежно, и вопрос заключается только в дате. День пока не назначен, но это ничего уже не изменит. Семерка умрет.
Глаза снова защипало, Регина тяжело задышала, сжимая кулаки. Она не понимала себя в этот момент. Она привыкла уважать Генриха, ее учили этому с детства. Она долгое время считала его главнее деда Мороза, Иисуса и президента страны. Кто они были ей? А Генрих давал ей все, благодаря ему она была жива, как и все те, кто зависел от него. И все были счастливы. Его забота не имела границ, щедрость и души и руки никогда не оскудевала к ней, и она обожала его. Генрих наше все, Генрих всегда прав, будет только так, как сказал Генрих. Если Генрих разрешит, только тогда что-то можно, если Генрих это не одобряет, от этого следует отказаться. Она не представляла, что может быть иначе. Она привыкла так жить.
И вот теперь она не знала, что думать, что делать.
Ей давно было известно, что существует карцер, куда помещают провинившихся рабынь. Ей говорили однажды, когда она задала откровенный вопрос, что там созданы все условия для того, чтобы строптивые и нерадивые работницы исправлялись, ведь от их послушания и хорошей работы зависит процветание и благополучие всех, кто живет под крылом у Генриха. Регине не позволялось близко подходить к зданию, ведущему в карцер, и она никогда не подходила к нему. Зачем, если Генрих запретил? Можно ослушаться маму, поспорить с бабушкой, обидеться на папу и подраться с братьями, но вот прекословить Генриху – никогда.  Да и как можно жить, когда ты огорчаешь самого дорого и важного человека!  
А если этот человек убийца, что тогда? Но ведь он говорил о стихах, о розах и музыке. Как можно убить человека, если хочешь подарить ему красоту и прелесть искусства? Как можно погубить ту, кого считаешь красивой? Зачем уничтожать красоту?
А Максуд… В волнении Регина вскочила с кровати и принялась нервно расхаживать по комнате, ударяя кулачком о ладонь другой руки. Что значили слова Генриха о том, что он часто дарил Максуду девушек, делился с ним? Причем ЩЕДРО. Это что же значит, что Генрих запирал их в карцере для исправления, а Максуд приходил и убивал их? Ее Максуд? Мужчина, открывший ей свои чувства, назвавший ее самым прелестным существом на свете.  
Девушка закрыла лицо руками и разрыдалась. В ее мироощущении что-то рушилось сейчас, и это было очень больно.



Подходил к концу второй месяц со дня исчезновения Светланы. Арсению все труднее становилось сохранять ясность рассудка и бодрость духа. С каждым новым днем по капле испарялась его надежда, и мысль, что он навсегда ее потерял, тупым ножом сидела где-то в боку, причиняя глухую боль и заставляя сердце болезненно сжиматься.
Все чаще он задумывался о вкусе коньяка, рассуждая и гадая, с какого бокала он свалится в беспамятстве. Он понимал, что от мрачной бездны отчаяния его отделяет невидимая и едва ощутимая завеса, истончающаяся с каждым новым днем.
Он замкнулся в себе, редко выходил из комнаты, не отвечал на телефонные звонки и игнорировал все попытки Бертуччо разговорить его и хоть как-то вывести из черной депрессии.
Берт же увлекся Данилом как новой игрушкой, уделяя ему почти все свое внимание. Они много времени проводили вместе, Берт рассказывал о временах, когда он был солдатом удачи, хвастался дружбой с Арсением, вспоминал их совместные геройства.
Для Данила он сам был героем, кумиром, идеалом, и Ливертье это устраивало. Он начинал понимать те чувства, которые испытывал Арсений, став когда-то таким же человеком для самого Берта. И сейчас он ощущал себя великим, востребованным, необходимым. В Даниле он видел себя молодого, одинокого и беспризорного, жаждущего стать для кого-то нужным, попасть под чье-то покровительство.
И в новой роли демиурга он чувствовал себя вполне комфортно.
Однажды Данил пришел к нему весь избитый. Он отворачивался и игнорировал вопросы Берта, не желая поднимать эту тему, но его синяк под глазом, содранная скула и разбитые губы сказали Берту все.
- Едем, - заявил Бертуччо, когда чай был выпит, и он вдоволь налюбовался на синяки и ссадины своего подшефного.
- Что, уже? – Данил думал, что подольше пообщается со своим покровителем, но раз Берт готов отвезти его домой, то значит, так надо.
Не в силах скрыть разочарование, он поднялся из-за стола.
- Да, Данил, так надо, - кивнул мужчина и направился в прихожую. – Арс, мы ненадолго, - крикнул он, надеясь, что Арсений его услышал.
Не дождавшись ответа, он вздохнул и, застегнув пальто, вышел из квартиры.
Они молча доехали до дома, где Данил жил со своей сводной сестрой. Вздохнув, парень собирался уже попрощаться с другом, как замер на месте: Бертуччо направил на него пистолет. Юноша был не в силах произнести ни слова. Он не мог понять, чем вызвана такая реакция мужчины, и молчал, во все глаза глядя прямо в дуло пистолета.
- Вот! Вот такая же реакция будет и у твоего врага, - спокойно сказал Бертуччо, быстро провернув оружие в руках и, держа за ствол, протянул его Данилу. – Бери!
Данил не шевелился. Он ничего не мог понять.
- Бери, говорю, и выходи из машины. Где сейчас тот укурок, ты знаешь? Подойди к нему и просто направь оружие прямо ему в лицо. Уверяю тебя, в этот момент ты кончишь от восторга, - мужчина недобро усмехнулся.
- Бертуччо, я все понимаю, - сдавленным от волнения голосом произнес Данил, - но я не смогу убить его.
- А кто тебе сказал, что его надо убивать? – Берт насмешливо приподнял бровь. – Если у тебя в руках оружие, это еще не значит, что ты должен стрелять во всех подряд, понимаешь?
Данил только громко сглотнул. Ужас, что его заставят сейчас убить человека, тут же отступил после этих слов. Он даже устыдился своих мыслей на счет Бертуччо. А тот продолжать вещать истины начинающему киллеру:
- Никогда, ты слышишь, никогда не убивай просто так, на эмоциях и в гневе, понятно?
Данил только кивнул.
- Однажды, если ты это сделаешь, мысль о том, что ничего уже будет невозможно отыграть и вернуть назад, будет жечь тебя всю твою оставшуюся жизнь.
- Бертуччо, а можно спросить, о ком ты это говоришь? – Данил заговорил, почему-то, шепотом.
- Так, об одном подонке и негодяе. Был такой мерзкий итальянец, он загубил жизнь одной прекрасной женщине и исковеркал всю судьбу своему сыну.
- Почему же ты о нем жалеешь?
- Потому что невозможно спокойно жить, будучи отцеубийцей.
Оба замолчали.
- Дан, оружие может все. Сделать тебя королем, дать тебе то, что без него тебе бы и не светило. Оно придает уверенность и вес твоим словам. Но оно же и делает тебя рабом. Убей ты не того человека, и его предсмертные хрипы будут преследовать тебя всю жизнь.
- А что он тебе сказал перед смертью?
Бертуччо отвернулся к окну,