Пила

                                                                                                                                                                            Резвость – норма жизни!


          Пила? Да её вообще нашли в канаве, что перед фасадом нашего местного очага культуры.
          Кто нашёл? Участковый наш. Кто же ещё?
          Однако – обо всём строго по порядку.


          Один старичок, довольно резвый и политически подкованный, решил отпилить себе ногу и посмотреть, что из этого получится. Пошёл он потихонечку в сарай за электропилой, которая носила какое-то абсолютно не выговариваемое фирменное название. Пилу эту подарила Митридату Матвеевичу давняя подруга, с которой когда-то в незапамятные и потому особенно подозрительные времена, лет двадцать шесть тому назад они вместе работали в геологических партиях, кочуя по безбрежным степям Приднепровья, Приамурья, Приднестровья и Тамбовщины.
          – Бери, Митридатушка, – ласково глянув на пролетавшего мимо полумёртвого вальдшнепа, проговорила Валерия Кирилловна. – Я совершенно уверена, что этот инструмент тебе непременно пригодится! Ты у нас человек деловой, а таким, занятым да серьёзным, никакой предмет без надобности не бывает. Бери! На длительную память! Крепкого тебе здоровья и успехов в труде!
          Затем они с Валерией Кирилловной выпили трёхзвёздчатого коньячку и закусили тунцом, которого, как помнят все поклонники кубинского бородача в свитере, ловил-ловил старик в синем-пресинем море, да и – упс! – не поймал! Но Митридат Матвеевич и Валерия Кирилловна закусили другим тунцом, пойманным. А перед тем – выпили. А вскоре и самый этот День Парижской коммуны, то есть праздник, который они так любили отмечать всей шумной компанией, подошёл к завершению, гости поразбрелись кто куда, но ещё долго, даже, пожалуй, неприлично долго  вспоминали гостеприимство хозяина…
          Хотя, надо уточнить сразу: всё это было лет пять-десять назад, а не двадцать шесть, как наврано выше. Было и прошло, а сегодня – шёл Митридат Матвеевич поглядеть: и где это у него там лежит-полёживает подарок Валерии Кирилловны, а? Не поела ль его ржа? Не затупились ли цепи кованые?
          Зашёл Митридат Матвеевич в сарай (а сарай у него был добротный, ещё в эпоху натуральных материалов выстроенный, когда ни о каких синтетических заменителях и слыхом не слыхивали), зашёл он, значит, в сарай, осмотрелся, приметил стул, недалече от верстака находящийся, подошёл и сел прямо на него, на колченогого.
          Вспомнилось Митридату Матвеевичу, как с шурином, с Алипием Севастьяновичем Пантофель-Нечецким частенько покупали они две-три бронебойных бутылочки портвейна и любили выпить, поговорить о непростом житье-бытье, о прошлых подвигах, тех, что быльём поросли, но и планы-перспективы обсудить заодно – это они тоже любили.
          Припомнил Митридат Матвеевич, как попивали они портвейн с Алипием Севастьяновичем в один славный августовский вечерок, и как раз на том стуле, где сидит сейчас Митридат Матвеевич, сидел тогда его шурин, и как вдруг покачнулся он, повалился, упал и умер.
          Многое вспомнил Митридат Матвеевич. Всё и не рассказать. Да и незачем.
          Но: время – деньги. Нечего сидеть. Надо было приниматься за поиски подарка Валерии Кирилловны.
          Искал, искал, весь в пыли перепачкался…


          На следующее утро сидела-посиживала Валерия Кирилловна у себя в дому, на диванчике, слушала радио. Издалека передавали оперу Руджеро Леонкавалло «Паяцы». И давно уже. И когда действие подходило к кульминации, и клоуны начали выяснять, кто из них сильнее всех любит главную героиню, услышала Валерия Кирилловна осторожный стук в дверь, повернула косматую голову и увидала на пороге дорогого приятеля своего Алипия Севастьяновича. Хотя вообще-то он был Азарий. Но это не судьбоносно.
          – Здорово, сватья! – гаркнул Азарий Севастьянович, входя.
          – День добрый, – певуче отозвалась Валерия Кирилловна, продолжая вслушиваться в радиоголоса. «Принесла нелёгкая!» – подумала она.
          – А что, не видала ли ты Митридата нашего Матвеевича?
          – Да мудрено видать-то его, – прокричала в ответ Валерия Кирилловна, стараясь перекрыть верхнее «ля» Канио.
          – Что так? – полюбопытствовал Азарий Севастьянович, оглядываясь.
          – Да ведь повесился он…
          – Это зачем же? – спросил Азарий Севастьянович. – И когда?
          – А вчера вечером, – сказала Валерия Кирилловна. – Зашёл в сарай, пилу искал. Увидел крюк, а с него верёвка свисает. Хорошая верёвка, крепкая…
          – Ну и?..
          – Сделал петлю, да и повесился. Чего ж ей без толку болтаться, верёвке-то…
          – А как же нога? – спросил Азарий Севастьянович.
          – Что – нога?
          – Отпилил?
          – Нет, не успел, – ответила Валерия Кирилловна, заглянув на всякий случай под диван.
          – И то славно. С ногой-то – оно всё-таки лучше, – проговорил Азарий Севастьянович, задумался, закурив, вышел, а Валерия Кирилловна вновь увлеклась радиотрансляцией музпроизведения одного из отцов-основателей веризма.
          Вообще говоря, Пуччини был самым-пресамым любимым её композитором. Ну, пожалуй, только Хампердинка она любила сильнее. И Нильсена ещё. И поэзию Ричарда Крэшо – её тоже очень сильно обожала Валерия Кирилловна. Потому, как только выпадала свободная минутка, она бросала все свои дела, даже если это была жарка ростбифов, и скорей спешила насладиться Гёльдерлином. Фиг поймешь зачем…


          Вышед, Азарий Севастьянович задержался на крылечке.
          Он рассматривал небо, медленно и зловеще багровеющее… Где-то в отдалении от прочих бытийствующих предметов пела неведомая насекомоядная птица. То ли из трогонов, то ли из тинаму – Азарий Севастьянович никак не мог сообразить.
          «Знатная певунья! – всё-таки подумал Азарий Севастьянович. – Точнее, певец… Хорошо-то как, господи!».
          Пантофель-Нечецкий спустился с крылечка, метнул окурок, ловко угодив в отдалённую, крашенную пронзительно-зелёной краской мусорницу, и двинулся по направлению к магазину «Инструменты» районного потребительского общества, пайщиком которого состоял со времён монреальской Олимпиады. Спешил он к душеньке Клавдии Робертовне, которой уж год как не было. Практически нигде.
          Подойдя к зданию, Азарий Севастьянович подумал: «Эх, пила не пила! Баян – тоже инструмент!» и дёрнул дверь, которая открылась.
          То, что предстало его взору, описать трудно. Но попробуем.
          В магазине ярко горела люстра, озаряя мощными световыми потоками заваленный товарами прилавок. А на полу…
          Сестрица Клавдии Робертовны – вот кто лежал на полу! Возлежала она тут, видимо, уже давно.
          Мертвецки пьяная.
          Так решил Азарий Севастьянович.
          Оказалось, что лежала она просто мертвецки. Но не пьяная.
          Она вживалась в роль, которую ей предстояло исполнить на премьере спектакля, уже девять лет репетируемого дружным коллективом их сельского Дворца культуры. В пьесе этой была роль радикально настроенной путаны, но Харита Робертовна от неё отказалась – типаж был не тот. По совету Валерии Кирилловны дебютантка остановила свой выбор на исполнении роли комической старухи Скуфейкиной – совершеннейшей рамоли.
          И вот сейчас, пытаясь постигнуть сверхзадачу предстоявшего ей исполнения, Харита Робертовна прикорнула на полу.
          Когда-то в юности она увлекалась кувырками вперёд – они у неё отменно выходили, но сейчас, хотя силы ещё не окончательно оставили её, она старалась отказываться от предложений совершить это гимнастическое упражнение. Не делала его ни в собесе, куда еженедельно любила захаживать, ни в стоматологическом кабинете, где работала её сестра, ни на трамвайной остановке, откуда каждую третью субботу месяца отправлялась она в гости к Фалалею Гремиславовичу.
          Не исполнила она свой шикарный кувырок и на похоронах Забубённова – друга юности Митридата Матвеевича.
          Амвросий Забубённов тоже любил захаживать в магазинчик «Инструменты». Покупатель он был такой, репутация которого давала повод не отказывать ему в этом невинном развлечении. Но однажды Амвросий перестал активно участвовать в заключении договоров купли-продажи. Потому как полностью скончался.
          А Харита Робертовна, перестав находиться в мертвецком состоянии, ожила. Детей у неё не было. Особенное, только ей присущее седьмое чувство (по причине его наличия она даже была взята на специальный учёт краевым прокурором и состояла под усиленным наблюдением областного архитектора) подсказало Харите Робертовне, распростершейся на полу, что в помещение вошёл кто-то чужой, тем более что, войдя, Азарий Севастьянович громко вопросил: «Тут есть ли кто-то?». Харита Робертовна, упредив его дальнейшие расспросы, быстро поднялась и шмыгнула за прилавок:
          – Что тебе? – приветливо спросила она вошедшего.
          – Да мне бы хлебца… ржаного… буханочку, – миролюбиво откликнулся Азарий Севастьянович. – Если вас не затруднит, конечно.
          – Конечно! – кивнула Харита Робертовна. – Охотно! Но хлеб вчерашний.
          Азарий Севастьянович помолчал, вздохнул, однако от первоначального замысла не отказался, негромко заметил:
          – Что ж, значит, у меня будет возможность вернуться в прошлое.
          – Зачем тебе туда? – машинально спросила Харита.
          – Полагается. И предусмотрено.
          – Тюфяк ты, – заметила Харита. – Универсальные сущности не пересекаются с миром абстракций субъекта. И я легко могу это доказать.
          – Надо ли? – осторожно поинтересовался Азарий.
          Харита Робертовна, не обращая внимания на его вполне объяснимое сомнение, договорила:
          – Но могу доказать и иначе, а именно: нисколько не моргнув глазом. Вы какой способ предпочитаете?
          – Первый. Раз ты такая неугомонная, тогда давай уже, доказывай. – Азарий Севастьянович присел на опрокинутое ведро, вытащил из запятнанного шеллаком сюртука пачку ментоловых «Benson & Hedges», прикурил и не без удивления затянулся. – Валяй! Я готов.
          – Чудненько! Так вот… – Харита Робертовна чихнула («Бывай здорова!» – «Благодарствую!»). – Во-первых, я безвозмездно расскажу одну историю, а, во-вторых, там видно будет. Итак, история.


          – Удивительнейший труд нашего времени «De inventione elementorum chemicorum», сопоставимый по значению разве что с «Codex Seraphinianus» (который, впрочем, издан был лишь десятью годами спустя), вышел в свет незадолго до трагического происшествия с тридцать пятым Президентом государства, традиционно рассматриваемого в качестве stronghold of democracy. Вышел он в издательстве «Учпедгиз», уже предчувствовавшем грядущее переименование. Книга, созданная Диогеновым…
          – Кем? – спросил Азарий Севастьянович. – Диогеном?
          – Диогеновым. Не слышали о нём? Диогенов. Не Эсхилов, не Гераклитов и даже не Платонов и не Сократов, а Диогенов. Неужели не слышали?
          – Признаюсь, нет.
          – О-о! Это интересно. Так я тогда не без удовольствия вам расскажу. Слушайте же!
          – Вже