Во время израильско-египетской войны морская авиация, особенно Черноморского флота, активное участие в боевых действиях принимала. Конечно, в тесном взаимодействии с арабскими летчиками. Которые у нас же обучение проходили. И большое уважение к инструкции экипажа имели. Почти как к Корану. То есть помнили, что такой есть, но в руки его не брали. Например, при уходе на второй круг не утруждали себя такими формальностями как выдерживание времени между разворотами, а как высоту-скорость наберут, закрылки в исходное поставят, так кратчайшим путем к четвертому развороту шпарят. А на повторный заход им, из-за такого уважения к инструкции, часто уходить приходилось.
Как-то после полетов едет один наш комэск в штаб о выполнении задания доложить. Смотрит, у дороги джип генеральский стоит. Да не нашего, а египетского генерала. Поломка какая-то приключилась. Оно и ясно, какая техника всю жизнь только безотказно работает? Вот и иностранная нет-нет, да и сдаст.
Водитель, как ошпаренный, носится. А генерал, знай, шпыняет его, по-египетски, по-генеральски. Тот уж и с ног сбился: то стекла протрет, то по скатам ногой постучит, а то и фары тряпочкой вытрет. Не помогает ничего. Не заводится джип. А генералу срочно в штаб тоже надо. Видно, и ему есть что начальству доложить. А там не успеешь – другой доложит, и повышения не видать. Так он водителя своего чуть генеральским ботинком под зад не пинает. Серчает.
Комэск наш, такое дело завидев, помочь руководству братской армии решил. Останавливается и через переводчика интересуется, а не можем ли мы чем помочь?
Генерал просит в штаб его доставить. Оказывается, это совсем по пути. И со всеми почестями генералу: битте-плиз и на самое почетное место его сажают. Впереди, рядом с водителем, чтобы ему видно было лучше, куда везут. Генерал поначалу упирается, мол, куда мне такие почести? Но наши настояли. Как же, генерал все-таки, неудобно.
Поехали. Только смотрят – генерал с ними и не разговаривает. Сидит, от смущения красный весь. Стесняется, что ему, простому египетскому генералу, и такие почести от славного советского комэски оказываются. Не говорит и не говорит. Может,
переводчик слабоват, а может, опасается, по-стариковски, тайну какую военную выболтать. Вот и молчит. А то, что красный с лица, так это еще не значит, что от смущения. Может, он, когда муфтий или имам не видит, вискарика втихушку придавливает. Вот и раскраснелся весь.
Пока комэска так думал, они уж и к штабу египетской авиации прикатили. Генерал дверь рывком распахивает, прыг на родную египетскую земельку, дверью со всей генеральской дури – хлоп и, не благодаря и не прощаясь, в штаб поскакал. Все же до нашего комэски доходит, что это генерал от злости такой сердитый. Наверное, кому-то шайтанов за воротник сейчас всыплет.
Приезжает подполковник, комэска этот, к себе в штаб. Командиру своему все доложил. А потом рассказывает про то, как они генерала египетского выручили:
– Только одного я не пойму. Чего он такой злой из машины выскочил? Дверцей хлопнул. Ни спасибо, ни до свидания… Мы ж его, как родного царя, о, как фараона Именхоттепа какого, к самым ступенькам ихнего штаба доставили. А он злобится.
– Ты его, дурья башка, на какое сиденье усадил?
– Как на какое? На самое почетное, на переднее, рядом с водителем. Что бы ему удобно было, чтобы все видели, как генерала любят и почитают русские летчики.
– Ты чего дурака из себя строишь? Ты что, и в самом деле думаешь, что такой умный? Ты что, не знаешь, что место рядом с водителем – это место для адъютанта? Опозорил генерала на весь Египет.
– Вот это да! То-то я смотрю, он такой злой выскочил. Вот беда! Что теперь делать?
– А ничего. Только не надейся, что ты благодарного друга в высших египетских кругах себе обрел. Вот балда!
