1. Бабушкины сказки
Моя бабушка, Мария Андреевна, в девичестве Банникова, родилась в начале двадцатого века. Многое она перевидела на своём веку, многое помнит из рассказов своих бабушек и родителей. Своих прародителей до седьмого-восьмого колена по имени-отчеству помнит. И нас, своих внуков, знать своих предков учила.
Длинными зимними вечерами, когда не досаждают её мигрень, печень, сердце и другие болячки, мы затихаем вокруг бабушки, слушая неторопливую ровную речь. Сначала это были сказки.
Сказки были добрые и поучительные, весёлые и грустные, короткие и длинные с долгой присказкой и нескончаемыми приключениями мужика, про глупых, жадных попов и злых бар, про отважных казаков и находчивых их атаманов, про несгибаемых русских солдат и поспешно убирающихся восвояси ворогов. Под старинные мудрые сказки мы спокойно засыпали, зная, что справедливость восторжествовала, а зло непременно наказано.
Но затем сказки все были пересказаны, да и мы из них выросли. И настала очередь были. Перед нами вставала вся история Дона, отражённая в судьбах нескольких поколений.
2. Отечество
Мой отец, а ваш прадед — Андрей Иванович — унаследовал богатое хозяйство. И приумножил его своим трудом и трудом своих сыновей. В семнадцатом году он уже не вёл сам хозяйство. Правда, работал в меру своих сил, но бразды правления передал младшему сыну.
Старшие три моих брата уже в офицерских чинах воевали с немцем, а младший да сестры были при родителе.
Революция на фоне войны прошла мало замеченной. Хлеба убрали, поля вспахали, муки намололи, масла набили, скотину зимовать сготовили. И разговоров вечерами только и было: когда наши казаки с войны возвратятся. О политике, как теперь, не говорили. Ни то, что бы не говорили, просто и не знали, что это такое. Это уже позже загудел Тихий Дон.
Но зимой вдруг наши казаки стали потихоньку возвращаться. После Рождества и все трое братьев собрались в родительском доме. Поклонились отцу и матери, умылись с дороги, да и за стол. Мы уж казакам всё и сготовили. Сели за стол, но молчат братья и есть не начинают. Отец кашлянул для бодрости и решительности. Мы, младшие, за косяки и попрятались. Но не уходим. Интересно: о чём говорить станут...
- Вижу,- отец говорит,- есть у вас вопросы к родителю. Говорите!
Старший помолчал немного, уважая отца, но не затягивая, что бы не сердить долгим молчанием.
- Вот, отец, какая задача. Царя свергли. Красные и белые появились. Куда же нам теперь?
Не сразу ответил отец. Не сразу. Его слово — закон. Тут подумать крепко надо. Но и тянуть с ответом нечего: вопрос разрешить надо мудро и скоро.
- Кому вы, казаки, присягу давали? - спрашивает.
- Царю и Отечеству,- отвечают братья.
- Царя, говорите, нет... А где Отечество — решайте сами.
Уехали казаки из отчего дома и решили всё по отцовскому наказу. Старший у красных, средний у белых, а младший погиб при переходе линии фронта от белых к красным. То ли совсем хотел податься, то ли разведать что шёл? Царство ему Небесное... Так что, внучки, Отечество у нас одно, но и у каждого своё.
Я долгую жизнь прожила, видела, как брат на брата шёл. Видела, когда смертные враги шли на чужестранного завоевателя плечом к плечу, прикрывая друг друга грудью. Видела, когда бабы, едва ожив от вытья после получения похоронки, подкармливали пленных немцев. Видела, когда сосед соседа предавал, видела, когда голодный с голодным сухарь делили, а в это время их товарищ втихую от своих же детей обжирался салом. Знаю, что такое тоска по родной земле, по родному говору, знаю, что у нас на Дону самые красивые сады и самое голубое небо, но... Но, что такое Родина и Отечество — не знаю. Нельзя этого узнать, нельзя этого видеть, невозможно про это рассказать. Это надо чувствовать, с этим надо родиться.
3. Коллективизация
Жили мы крепко. Надел земли был большой: на отца и братьев. На нас, баб, земли не давали, только на казаков.
Рук хватало. Брали в сезон помощников. Но батраками их не называли. Отец щедро за помощь платил, и желающих было много. Но не всякого за свой стол посадишь, а отделять помощников от стола в правилах Банниковых не было. И сыновей отец также учил быть справедливыми.
А какой спор в округе: к Андрею Ивановичу идут, не к старосте, не к судье, не к атаману, а к Андрею Ивановичу. Как рассудит, так и будет. Уважали его казаки за справедливость и почётные годы.
И вот пришло неожиданно распоряжение властей колхозы создавать. Понаехали уполномоченные из области и ещё от кеда-то. Собрали сход. Долго говорили о колхозах, тракторах... Не в один день это было. У кого не было быков, или одни бабы в семье — земли значит мало ,- у кого кормильцы легли в войне с германцами да в гражданскую, те за колхоз. Для них он спасение. А нам на кой он нужен?
Отец молчит, что думает — не высказывает. Братья без отца не решают. Даже спрашивать не смеют. Да и решать долго не пришлось — пришли кулачить. Да не наши: приезжие. Наших казаков-то не нашлось, кто бы на дом Андрея Ивановича руку поднял. Но всё обошлось почти мирно и довольно скоро. Отец махнул рукой:
- Новая власть — новые порядки. Наше дело не пропадёт. Наше дело пахать да, если придётся, воевать.
Бабы повыли, попричитали и стали прибирать почти пустой дом и двор. Братья нахмурились, что-то побормотали зло друг на друга. Но доже не заругались. С руганью у нас до сих пор строго. Даже сейчас, в наши дни, если кто-то чёртом выругается, споткнувшись, то потом вся улица неделю будет говорить:
- Слыхали? Николашка пьяный был, чертыхался,- и при этом укоризненно покачивать головой. А более грубую ругань можно услышать только от совсем отпетого бандюги.
Прошло время и всех нас в колхоз приняли. Даже мать, Варвару Петровну. Знали, что Банниковы плохо работать не умеют.
Но одна беда не ходит. Через некоторое время приехал какой-то партиец с солдатами выселять кулаков. Это так они называли зажиточных, крепких казаков. У нас так не говорили. И первый кулак — Андрей Иванович Банников. Богаче его пожалуй во всей округе не было.
Однако получилось не так, как задумали сверху. Мы-то и не знали, что нас выселяют, но кто-то в правлении прознал. И собралась у нашего плетня почти вся станица. И не отдали своего казака Андрея Ивановича Банникова. Сколько войн прошёл казак Банников, сколько казаков вырастил, сколько людей рассудил, - не дали позорить седого изрубленного казака.
В тот же день уехал чужак-партиец из станицы ни с чем. Думали: беда будет. Мы-то уж были наслышаны, что в других станицах случилось. Ан нет. Никого в нашей станице не выселили. Всем миром станичники казаков отстояли. Все остались помирать на своей донской земле.
Часто вы меня спрашиваете: как я прожила долгую жизнь, не было ли сложности с властями? Ведь я же «кулацкая дочь». Так и прожила, как все. Вышла замуж за батрака Митрия, деда Митю вашего, царство ему Небесное. С пяти годков батрачил подпаском у калмыков в Сальских степях. Работала в колхозе, детей растила. Однажды после оккупации пришлось заполнять анкету. А там вопрос: «Чем занимались до 1917 года?» Я и написала: «Играла в куклы». Чиновник долго ругался, а потом, видимо, подсчитав мой возраст, усмехнулся:
- Долго ты, тётка, куклы нянчила.
На этом и кончилось единственное недоразумение из-за моего происхождения кулацкого.
Отвлеклась я маленько. Впрочем и рассказала я почти всё про те годы. Вскоре после раскулачивания похоронили Андрея Ивановича. На своей земле. На Дону. На Родине. Но не все казаки в родной земле. Новая беда — новая война. Великая. Отечественная. И опять казаки в окопах да в братских могилах.
4. В суровую годину забудь про обиду
Нагрянула война... забрали всех наших мужчин и моего Митрия тоже. Осталась я с матерью и детьми. Мать хоть и старая была, но всю войну в колхозе на свекле проработала. Это уж после Победы она только по хозяйству, по дому.
Дошёл фронт и до нас. И не просто дошёл, а пошёл гулять туда-сюда. А мы с малыми детьми в этом огне, как в аду. На задах огородов у каждого своя траншея, да с нишами. Там и спасались от бомбёжек. А стихнет — идём откапывать друг друга.
Потом фронт ушёл за Дон к Сталинграду. У нас в станице разместили румын. Но немцы у них как бы начальствовали и иногда наведывались. Вот они-то, немцы, да с нашими предателями-полицаями забрали семьи председателя колхоза, председателя станичного Совета и других коммунистов. Сами-то коммунисты кто на фронте, кто эвакуировал колхозный скот да технику. А бабы их с детьми остались в станице. Вот и увезли их немцы в район.
Так бы и сгинули, как исчезли в жерновах войны миллионы людей, если бы станица не думала о своих станичниках. Увезли не просто семьи коммунистов, а увезли часть нашей станицы, увезли не ведома куда и уж не с доброй целью. После происшедшего пошли разговоры от дома к дому: что делать? И порешили: собрать стариков из раскулаченных, то есть пострадавших от Советской власти, да пусть они при параде идут выручать своих. Сам пропадай, а товарища выручай.
Пришли в район. Мать моя, Варвара Петровна, тоже с ними. Нашли старосту полиции что ли. Глядь, а это сын нашего дореволюционного старосты. Тот изувер был, и этот сидит, глазищами сверкает. И немцы при нём, или он при них. Выслушали они стариков и говорят:
- Вас же Советская власть как обидела, а вы за их племя просить пришли.
Вышел один из старейших казаков вперёд, поправил седые усы и кресты на груди и ответил за всех:
- Мы все казаки, а промеж себя сами разберёмся. Негоже вам за нас наши обиды решать.
Удивительно, но всех освободили. Над другом посмеёшься, над собою поплачешь. И в ту же ночь на лодках через Дон перевезли спасённых. Там фронт был не сплошной. Пошли пробиваться к своим. От греха подальше...
Беда всегда людей объединяет. Бывают нелюди, так то предатели. А с предателями всегда, во все времена одинаково поступали, сами знаете как. Поэтому и войну мы смогли выиграть, что едино все народы встали против ворога. Не опустились до сведения счётов, забыли ради свободы Отечества личные обиды. Всем миром одной идеей жили: Победой над чужеземным захватчиком. И вы так живите: дружно, не тая зла друг на друга, не копите обиды. Иначе будет разлад, разруха и, не дай Бог, война. Ведь только сообща в своём доме можно порядок навести. Всем вмести.
И вот что я вам , внучата, ещё расскажу. До революции у нас в станице поселилась семья немцев. Большая семья: старики, сами молодые хозяева, много детей. Дом их на окраине даже можно сказать, на отшибе стоял. Там все пришлые жили. Не казаки, то есть. Так вот, хозяин их на фронте был, а семья его с нами под немцем осталась. Смеялись в станице, что в голодное время они лягушек ели. А может быть и ели. Разве это грех? Мы-то сами в голод всякую дрянь глотали. Вот вспомнила я про Яккелев, Яккель — фамилия их, и сама задумалась: почему же наши их не выселили, не эвакуировали? И почему немцы с ними никаких дел не имели? Странно, но это так. Быть может немцы не знали, что их соплеменники в донских степях живут? А пришлые наши немцы боялись, что фашисты узнают: ведь их Михай в Красной Армии воюет. Кстати, внучок, одну из них ты знаешь: Эмму Михайловну. Она же тебя в школе немецкому языку учила. Легко про войну слушать, да тяжело её видеть. Малость дух переведу. Сердце
