"Изнасилованная страна"

                  Изнасилованная страна
                    (сборник рассказов)

                            Ветераны

  Близился к концу май. На теле Земли, которое уже отогрелось от стужи, воцарился зелёный цвет. Птицы, не уставая, пели славу жизни, гармонии и покою.
  Весна действовала на людей лучше любых лекарств. Потому-то, позавтракав и дав исполнить над собой положенные процедуры, больные, имевшие разрешение передвигаться, тянулись к природе и заполняли лавочки в старом госпитальном скверике. Сама собой сложилась некая волнообразность их размещения. Ближе к лечебным корпусам и, соответственно, к улице, садились весёлые и жизнерадостные, те, кто рассказывал анекдоты, резался в карты и шашки, вступал в разговоры с молоденькими медсёстрами,- словом, выздоровевшие душой и без пяти минут здоровые телом. В глубь сквера уходили больные, которые нуждались не в общении, а в примирении с жизнью, те, чьи душевные раны мешали лечить тело.
  Однажды на одной из таких дальних лавочек почти одновременно присели двое: старик, худощавый, но на вид ещё довольно крепкий, и парень лет восемнадцати, высокий, широкоплечий, во внешности которого сразу бросалось в глаза лицо с ужасными синими пятнами и заживающими ранами. Голова парня была перевязана толстым слоем бинта.
  Первым заговорил старик. Он внимательно посмотрел на угрюмое лицо молодого солдата, чей взгляд не отрывался от какой-то одной точки, и немного искусственно воскликнул:
  - Эх, славно поют, а?! Помню, когда мы заканчивали ту страшную войну… Я до Австрии дошёл… Птицы так же замечательно пели. Как нам тогда хотелось жить! Казалось, хуже такой войны уже ничего не выдумаешь… А ты что такой убитый? В ваши ли годы расстраиваться из-за чего-то. Наших трудностей вам уже не видать…
  Парень вздрогнул и ответил не сразу, словно из вежливости заставляя себя:
  - Я не убитый.
  - Ну, а раз не убитый, так молодец! Знаешь, брат, сколько раз меня убивали, а? Вот расскажу один случай, если не возражаешь…
  Ответа не было, и старик продолжил:
  - Готовимся мы, значит, к наступлению немцев. Роем окопы, связисты свои провода тянут. Рядом батарея вкапывается в землю. К утру должны пойти. На нас, значит. А направление мы заняли, брат, важное. Позади – железнодорожный узел. Приказ довели: немец прорваться не должен! И

                                                          1
вдруг штабные машины: одна, вторая, третья… Наше дело маленькое: зарывайся себе в родную землю. Я даже гимнастёрку не стал одевать. Жара. А из машины, значит, выходит генерал, невысокий, строгий, и только наш комбат доложил, как начал его отчитывать. Мы только к земле пригибаемся. А он: раскудыт тебя, такой-сякой и всякий, где копаете? Немцы вас вмиг здесь перебьют. Позади естественные укрытия: лес и всё такое, а вы выползли на самую, значит, невыгодную позицию. Комбат у нас был: никто не знал, откуда он. Но таких хитрых в каждом городе по пальцам пересчитаешь. Выслушал генерала и отвечает бодро: так и так, задумана военная хитрость. Вся позиция будет укомплектована трофейным оружием. Да наделаем чучел солдат. Пушки, мол, ребята сделают из дерева – не отличишь, да у речки два побитых немецких орудия валяются. И прочее, и прочее. Наплёл генералу. А тот успокоился, расспрашивает, что, как, даже заулыбался. Походили, посмотрели и уехали. Молодец, а ? А мы-то?.. Он выкрутился, значит, а мы – полкилометра назад и снова за лопаты. И чучел наделали. Ребята постарались. Собрали умельцев – так они и пулемётных гнёзд наставили, и пушек… Не поверишь: немцы полчаса с воздуха обрабатывали те окопы. НП батальона в пух и прах разнесли.  Пошли танки: прицельный огонь по первой линии. Мы молчим. Они лупят. Потом и мы вступили в бой… Да, немцы в том бою прорвались. Пришлось нам отступить. Но вишь, сколько бойцов-то генерал спас. Да…А позицию нам не комбат выбрал, а командир полка. Вот. А комбат не выдал его генералу…Ничего, всё забылось. Отступали мы до самого Сталинграда. Воевал я и в городе на Волге. Воевал – это громко сказано. Бросят дивизию – перемелют её и выплюнут. Долго лежал по ранению в госпитале. А потом, значит, начали потихоньку побеждать. Под конец войны немец совсем выдохся. Вот представь: летит самолёт бомбить, бросает бомбы, они гудят, аж сердце захолонет. А бомба – бум об землю, и ничего. Оказывается, пустая бочка. Вот так на психику действовали. Видать, не хватало уже ресурсов. Потом вступили мы в Румынию…
  Старик ещё добрых полчаса рассказывал о трудностях своего военного пути, о трудностях, которые, несмотря ни на что, он и его товарищи преодолевали. Пересказал несколько писем от матери и сестёр, присланных ему на фронт: несладко было людям и в тылу, но они не унывали, умели находить радости в обыденной жизни, веселились в редкие праздники, помогали друг другу, поддерживали, чем могли, один другого. Убеждая собеседника, или, скорее, слушателя, что всё в жизни преодолимо, старик перешёл к своим болезням, в очередной раз подлеченным за последние три недели. Он был настроен даже оптимистичнее врачей, которых беспокоил осколок у лёгкого, не вытащенный вовремя да так и «прописавшийся» в теле ветерана.
  Парень молчал. Но от одного шутливого рассказа к другому синее лицо молодого солдата становилось всё мягче. Он явно прислушивался, хотя не

                                                            2
поворачивал головы. Когда же старик рассказал, как они всем взводом выковыривали сгоревший самолёт в огороде одной весёлой вдовы-хорватки, за что получили бутыль виноградного вина, парень даже улыбнулся.
  Выговорившись и несколько раз повторив «да…», старик поинтересовался:
  - Что ж у тебя, брат, с мордой? Поди ж не военная тайна?
  Солдат, растаявший было, пока его развлекали байками, опять сжался, лицо его сделалось непроницаемым и ещё более уродливым. Но, так долго слушая старика, он не мог не ответить.
  - Подрались…
  - А голова?
  - Разбил, ударился об койку…
  - Эх, балбесы вы, балбесы! Ты уж не обижайся. Родину надо защищать, а не маяться дурью. Всё от безделья. Трудностей вам настоящих не хватает. Побольше бы вас командиры боевой учёбой мучили, тогда падали б уставшие и не думали о том, как друг другу морды разбивать. И так страну ослабили дальше некуда, так вы ещё между собой бои устраиваете… Да, сидеть-то хорошо, но пора на процедуры…
  Старый солдат ушёл. Молодой остался на лавочке, и для него словно включились звуки окружающего мира. Как пели птицы в этот весенний день! Как заливались они, славя добрый и ласковый мир, созданный трудами невидимого волшебника! Как старались вторить им деревья своим шелестом, похожим на песню! Откуда-то издалека доносились шумы улицы, гул машин, но они не раздражали, а растворялись среди ветвей и затихали. Парень с удовольствием вдыхал свежие запахи и чувствовал лёгкое головокружение.

  На следующий день молодой человек вновь пришёл на ту же лавку и, присев рядом со вчерашним собеседником, поздоровался. Старик ответил.
  - Можно вас спросить?
  - Валяй, брат. Что в таком заведении ещё делать – только разговаривать. Я ведь после войны пятый раз в госпитале.
  - Вы вчера рассказывали, да всё больше весёлое. А что на войне было трудным?
  - Трудным? Трудным, говоришь… А почитай, всё. Да всё было трудным. Когда немец тебя лупит, а у тебя осталось два патрона. Когда нет артиллерии и против танков дают бутылки с зажигательной смесью или – хорошо ещё – гранаты. Это по телевизору немецкие танки хорошо горят. Всё время под бомбёжкой находиться тяжело. Долго наши лётчики боролись за превосходство в воздухе. Порой гонят в наступление, кухни неделю не видим. Мокрый сухарь – вот твоя еда. Голодали всю войну. Деревни-то разорённые. Ещё и помогали местным жителям. Из дома писали: тоже голодно. Ну, правда, потом консервы иностранные пошли и всё такое. Да русскому ж человеку хлеб нужен в первую очередь… Перед Сталинградской битвой заградотряды сзади стояли. У них пулемёты, у нас винтовки.

                                                           3
Отступать будешь – свои же пристрелят. Ни шагу назад, говорят. А воевать нечем. Гимнастёрку свою – дыра на дыре – добрых сто раз штопал, перештопывал. И мыла не хватало. Баня – мечта. Что ты!.. Четыре года вошь нас сопровождала: и в отступлении, и в наступлении. От Волги до Европы с нами прошла. Командиры только под конец войны научились соображать. Боялись сами что-нибудь решить, а со связью всегда проблема. Да и выбивали их, командиров, ещё почаще нашего брата, рядового… А друзей я сколько похоронил!.. Иных и не хоронили: некогда было, так бросали. Да, брат, весёлого мало. Плохое-то вспоминать не очень хочется…
  - Эх, повоевать бы так!.. Я б с радостью…
  - Как – так?
  - А вот так, как вы рассказали. Пусть вши, пусть голод, пусть бомбёжка… Зато братство, все вместе, вся страна против немцев. Смысл есть…
  - Да ты что, брат?! Я врагу не пожелаю того, что сам пережил. Смысл… Эт ты не прав. Ваш смысл – уметь оружие хорошо держать в руках, чтоб никто не посмел нам грозить. Оружие-то нынче посложнее будет, а война – это штука страшная…
  - Знаю… У нас тоже война. Сколько офицеров нет в казарме, столько и идёт война.
  - Это с кем же вы воюете? Друг с другом, что ли?
  - По-всякому. За ужином война. Если каша паршивая, то съешь немного. Больше ничего. Я и чай только в госпитале стал пить. Они жрут, а нам: «Закончить приём пищи! Выходи строиться!..» Старшины соревнуются. Наш даёт на ужин три минуты. Во второй батарее – две. В казарме тоже война. Каждый день концерт. Молодых заставляют петь, плясать. Развлекай, как хочешь. Не можешь – убьют. Из моего призыва трое в санчасти, я четвёртый. Мне голову железякой проломили, поэтому я в госпитале. Двое сбежали. Найдут – в дисбат отправят.
  - Это за что ж тебя железякой, брат?
  - Не поддавался… Мне ещё повезло. Двоих педерастами сделали за то, что не хотели унижаться. Остальные двое – нас десять человек молодых в батарее – стирают на всех, концерты дают, по вечерам ходят воровать одежду с проволок, «гражданку», или просят милостыню возле остановок. На водку «дедам».
  - А куда ж офицеры смотрят?!
  - Плевали они на всё. Им четыре месяца получку не дают. Многие вообще на час-два приходят – и домой. Кто может, продаёт всё подряд. Оружие постепенно исчезает. Две машины с НЗ «ушли», и всё тихо. Гражданские у нас всё могут купить. У нас даже старослужащие в два раза меньше нормы едят. Пока продукты до столов дойдут, их десять человек урежет в свой карман. Командир дивизиона на свинарнике каждую неделю свинью режет, но мяса я не видел. Даже повара обижаются.
  - Что ж это?!. Нет, так нельзя! Ты вон какой здоровый! Собрались бы да

                                                         4
дали этим самым старослужащим! За кой хрен мы тогда столько крови пролили в Отечественную?..
  - Здоровый… Олег дёрнулся – отпинали, в санчасти уже месяц. Я тоже… Кольку заволокли в бытовку и изнасиловали… человек пять… Мне врачи сказали: простужу голову, или ещё что, -умру. Кости попали в мозг. Работать вообще нельзя.
  - Ну, так их же посадят!
  - Посадят?.. Мне все офицеры сказали, что шуметь невыгодно. Ещё хуже будет. Всем всё по фигу… Я этого режима и месяц не выдержал, а на фронте у вас я хоть все четыре года воевал бы. Пацаны тут из Чечни лежат, говорят: ещё хуже. Кто с кем воюет – непонятно.