Удар

восторге. Но общее впечатление сложилось хорошее. Да и люди там были незлобивые и доброжелательные. Володька водил ее по всем помещениям большого здания, знакомил со всеми его работниками, и от каждого она получала улыбку и доброе слово. Заметила, что Владимир ревниво следит за тем, как реагируют мужчины на его стройную и миловидную экскурсантку, и Любе это понравилось. От Володьки исходила жаркая волна страсти и ревности, и не почувствовать ее было невозможно.
      Наконец, пришло время увидеть представление. Вовка сидел рядом с ней в первом ряду, и, сжимая ее руку в своей, негромко комментировал все происходящее на арене. Люба не пыталась отнять свою руку, хотя ей было неловко. А потом ей стало жарко, и, в антракте, когда они охлаждались мороженым, она запросилась домой. – Хорошенького помаленьку, - подумала она про себя. - Что-то ты разгулялась, подруга.
      Володька проводил ее до подъезда, и целомудренно поцеловав Любу в щеку, ушел. С тайным сожалением вздохнув, Люба поднялась к себе, и плюхнулась на диван не переодевшись. Она вспомнила весь прошедший день, и как бы снова ощутив жар Володькиной ладони, почувствовала, что в который раз краснеет.
     Отец воспитывал ее в строгих правилах. Мать почти не участвовала в педагогическом процессе. Она работала, руководила, допоздна задерживалась на совещаниях, и поэтому Любу воспитывал отец. Он был добрый, но упрямый. Если что сказал – закон. Пролетарский! И никаких компромиссов. До самой смерти. Поэтому Люба выросла такой же бескомпромиссной, честной и упрямой. За свою семейную жизнь она не изменила мужу ни разу. Да ей и других забот хватало. Не до измен. Однажды приняв на себя ответственность за семью, она долгие годы хранила ей верность. Но чаша терпения была переполнена в тот момент, когда она увидела мужа на больничной койке и узнала причину его появления там. Гнев и презрение растопили оковы добродетели, освободив ее душу от множества запретов. Только вот привычки никуда не делись, и, чтобы изменить мужу, надо было изменить себе.

       И все же это случилось.
   Через несколько дней она поддалась на уговоры Володьки, и, зашла к нему в гости, в его холостяцкую квартиру. Люба вновь краснела и смущалась, но увидев жилище, лишенное женской руки, успокоилась, и привычно принялась наводить порядок. Лишь Вовкины ласковые руки и жаркие губы остановили ее, заставив забыть обо всем.
     Домой она вернулась в смятенных чувствах. С одной стороны она встретила мужчину своей мечты. Сильного, умелого и в работе и в любви, доброго и понимающего. Люба хотела его, мечтала о нем, совсем как девочка. Но, с другой стороны, она совершила измену. Она не хотела изменять, так уж нечаянно получилось. Получилось потому, что она встретила другого человека, и, изменившись от этого сама, изменила и мужу. Наверное, так и случается при встрече двух людей, которых тянет друг к другу. Они оба непременно изменяются. В какую сторону? Неважно. Да просто изменяются.

      Наконец выписали из больницы Игоря. Люба, увидев мужа, выходящего из дверей отделения, застыдилась, и пожалела Гошу, чуть приволакивающего правую ногу, и кривящего в неприятной ухмылке полные губы. Разговаривал он уже лучше, но все равно невнятно, словно его рот был набит кашей. Но, уже попривыкнув, что его плохо понимают, Игорь больше молчал, чем говорил. И это было хорошо.
     Усадив мужа на заднее сиденье своей Тойоты, Люба неспешно поехала домой. Ей было мучительно тяжко, сердце сдавливала мысль о том, что она снова заковывает себя в брачные кандалы. – Выздоровеет – и все! – решила она про себя. – Я все ему скажу. Больше я уже не намерена его терпеть.
      Выздоровление шло плохо. Игорю нужно было заниматься, разрабатывать мышцы и речь. От реабилитационного санатория он наотрез отказался, а сам заниматься ленился. Зато постоянно ныл, жаловался на то, что его никто не понимает, и все чаще то требовал, то просил водки. Люба только усмехалась на его нытье, и грозилась сдать его назад, в больницу, если он будет продолжать лениться. Муж как-то оплыл, сгорбился, и перестал улыбаться. Но Любе его уже не было жалко. Она перегорела. Да, она понимала, что Гоша тяжело болен, но к этой болезни он сам шел семимильными шагами. Только порочный образ жизни привел Игоря к инсульту, и в этом он должен был винить лишь себя.
       Наконец, домой приехали дети. Дочь и младший сын, не интересуясь подробностями, приняли живейшее участие в реабилитации отца. После летнего отдыха они с энтузиазмом взялись делать ему массаж и пассивную гимнастику. Игорь ворчал, но терпел. Постепенно ему стало лучше, он выходил на улицу, и частенько посиживал на лавочке у подъезда.
     Пользуясь тем, что Игорь теперь не оставался дома один, Люба все больше времени проводила с Володькой. Даже иногда оставалась у него ночевать. У того тоже что-то не ладилось со здоровьем, и он все еще сидел на больничном.
- Любонька, давай уже, переезжай ко мне, - все чаще говорил он. – Ну, сколько можно?
     Люба вздыхала, но ничего не обещала. Супружеские оковы спадали с нее медленно. Неясное чувство вины за измену все же тревожило ее, не позволяя резко порвать с прошлым. Она страдала от этого, и страдание выливалось в невроз, доведший ее до почти истерического состояния. Она крепилась, но развязка была уже близка.

      Игорь бездумно сидел на лавочке у подъезда. Люба отлично видела его из окна кухни, к которому частенько подходила, боясь контактов Гоши с местными алкашами. Сама она готовила обед, перемывала посуду, ожидая прихода детей с прогулки. Гоша, по своему обыкновению, дремал, косо прислонившись к спинке скамейки, когда из подъезда вышла пожилая соседка из восемьдесят третьей квартиры. Люба плохо ее знала, слышала только, что это ужасная сплетница и скандалистка. Женщина подсела к Игорю, и, тронув его за плечо, стала страстно о чем-то рассказывать. Она часто кивала головой, трагически воздевала руки и молитвенно прижимала их к груди. Гоша внимательно слушал, изредка переспрашивая. Наконец соседка встала, размашисто перекрестилась, что-то говоря, и, повернувшись, ушла, помахивая пустым пластиковым пакетом.
      У Любы заныло сердце. Еще не зная, что соседка рассказывала Игорю, она почувствовала, что ее ждут неприятности.
       Так и оказалось.
    Игорь вошел в квартиру, с хмурым лицом. Приволакивая ногу сильнее обычного, он громко хлопнул входной дверью, прошел на кухню, и, вцепившись левой рукой в спинку стула, вонзил злой взгляд в спину Любы.         Почувствовав тяжесть угрозы, повисшей позади, Люба обернулась, и, увидев окаменевшее лицо мужа, коротко спросила:
- Что?
Игорь выдержал паузу, и, не отрывая взгляда от лица жены, косноязычно заявил:
- Ты мне изменяешь! Тебя несколько раз видели с мужчиной. Что скажешь?
- Это тебе соседка напела? – раздраженно спросила Люба, – Так она же известная сплетница!
- Не ври мне, сука! Ты мне давно изменяешь! Ты думаешь, я дурак? Я не дурак. Я все вижу! И как ты дома не ночуешь! Якобы у мамы! Как же, у мамы! У хахаля своего! Сука!
      Раздражение, скопившееся в душе у Любы, немедленно выплеснулось наружу.
- Ах, я сука? А ты кто? Кобель? Сколько лет ты мне изменял? Сколько баб у тебя было, пока я детей воспитывала? Сколько денег ты пропил, пока я семью на себе тащила? И я, значит, теперь сука? Ах ты, козел!
- Заткнись, сука, - прошипел перекошенным ртом Игорь, - пока я тебе мозги не вышиб!
     И Гоша попытался ударить Любу здоровой левой рукой. Женщина увернулась, и, схватив с кухонного стола чисто вымытую сковородку, изо всех сил залепила ей Игорю в лоб. Муж закатил глаза, пошатнулся, и внезапно осел на пол.

     После отъезда «скорой», увезшей Гошу в больницу, Люба присела за стол, и, закрыв лицо ладонями, громко заплакала. Но, это не были слезы сожаления о случившемся, или страха перед будущим, а только слезы облегчения. Она, наконец, освободилась от множества своих страхов и комплексов, и могла твердо смотреть в будущее.