21. Когда опускаются руки
Белые хлопья кружили неистово, за окном ветер пел древние песни о том, что скоро наступит пора обильных снегопадов, которая носит название «осенние ливни» - по старой доледниковой привычке. Затем будет очень суровый период с сильными морозами и ветрами, когда нельзя выйти на улицу, когда люди замерзают в своих собственных домах. Потом снег снова станет предвестником погодных изменений – придет относительно теплая пора, и это будет самым подходящим временем для похода в заледенелые города. Все эти погодные метаморфозы могут длиться от двух-трех недель до пары месяцев. Каждый из будущих участников экспедиции тщательно изучает календари прошлых лет и почти каждый день ходит к предсказателям погоды. Кроме меня. Я знал, что меня обязательно позовут и все скажут заранее. Сейчас есть что-то, что намного важнее для меня.
Я по привычке еще раз взглянул на календарь и на окно, и направился к ширме, за которой тихо плакала Ясото Кин. Некоторое время назад я сообщил ей, что она никогда не сможет ходить, что медицина в моем лице бессильна. Сказав эти жестокие слова, я сел за свой письменный стол и предался раздумьям о будущем. Разве я могу унять эти слезы? Разве я могу избавить ее от этой боли? Она слишком много потеряла, чтобы не оплакивать это.
За ширмой меня встретили обжигающие глаза. Эти глаза спорили, требовали найти решение, но я уже сдался и не мог ничего ответить. Осознание неизбежности постепенно погасило огонь протеста в ее глазах, и они спрятались за хрупкими пальцами, орошая их слезами.
На моем сердце тоже лежал камень. Я сам был готов разреветься от бессилия. Я крепко обнял девушку, но не нашел ни одного утешающего слова.
Разумеется, мы далеко продвинулись. Она не могла причесать волосы, но поднести ко рту чашку или ложку, хоть и с большими усилиями, но была в состоянии. Для развития моторики она играла с мальчиками в ладошки. Она сама укрывалась и уже пыталась садиться, но получалось это только с моей помощью. Но с ногами было все не так просто. Совместными стараниями нам удалось добиться лишь очаговой чувствительности, но жизни в них по-прежнему не было. Я ясно ощущал поврежденные нервы и смещенные позвонки. Случится чудо, если через какое-то время ноги не начнут усыхать.
- Зачем? – шепотом спросила она. – Зачем вы спасли меня, Лекс-сенсэй? Вы потратили на меня столько сил и времени абсолютно впустую, ведь теперь моя жизнь совершенно не имеет смысла. В одной из битв я получила серьезное ранение и теперь никогда не смогу стать матерью. Поэтому я никогда не стану полноценной женщиной. Меня утешала мысль, что я хотя бы смогу реализовать себя как отличный воин. Но у меня ничего не вышло. Какой я теперь воин? Я уже не воин и не на что не способна! Я уже не воин… - Она снова заплакала, скороговоркой повторяя «Ватаси ва буси-о дева аримасен, сеннай десу».
Я понимал, что жалость – это не то чувство, которое ей хотелось бы сейчас получить от меня. Ее жизнь действительно сейчас - тяжелое бремя. Она сама приложила много усилий, чтобы снова ходить. Кроме того, она обещала Нараянену. Я вытер ей слезы и по-отечески погладил по голове.
- Ты воин до тех пор, пока не сдашься. Я сдался, но я всего лишь врач, я не воин. Я исчерпал все свои знания и умения в отношении тебя. Но ты… Твой дар…
- Я не могу применять его к себе, и движение одного пальца не считается великим достижением. Я и других-то лечить на самом деле практически не умею. Это сложнее, чем управлять чужим сознанием, человеческими поступками, потому что намного тоньше… Я попробую продолжить оздоровительные практики. Но я не уверена…
- Ты должна быть уверена, - возразил я.
- Я знаю, но… - она слабо улыбнулась. – Я хороший ученик своего учителя… Вы не поверите, хотя он и двигается намного быстрее меня во всех отношениях, но руки у нас опускаются с одной скоростью.
Эта шутка мне очень понравилась. Если чувство юмора осталось у человека, значит, не все потеряно. Я обожал ее, когда она вот так улыбалась. Но сейчас я отлично понимал, что это маска, что там за ней горе и отчаяние, что если я сейчас куда-нибудь уйду и оставлю ее наедине с собой, истерика и страх доведут ее до агонии, сведут с ума. Поэтому я сел рядом с ней на кровать и самым радостным и безмятежным тоном попросил:
- Может, расскажешь мне, как у такого мощного воина, как Тацу Ди Черный Дракон, могли опуститься руки. А то мне смутно верится.
- Хорошо… Правда, это очень грустная и страшная история… а еще она очень долгая.
- Я не испугался… кроме того, во время периода «осенних ливней» и «суровых морозов» надо как-то коротать время. Ты согласна?
Конечно, она согласилась. Она сама чувствовала, что ей надо говорить. Говорить, чтобы забыть о себе, чтобы не впасть в депрессию, которая помешала бы ей делать исцеляющие упражнения с верой в свои силы и силы Творца. И я был уверен, что именно на Него она в данный момент полагается больше всего. Она медитировала и читала молитвы, прекрасные молитвы, и сама в эти минуты светилась изнутри. После того, как я услышал рассказ о Тацу Ди, мне показалось, что Ясото Кин намного сильнее своего учителя. Вот, что она поведала мне:
«После того, как Винсент объявил Тацу страшный диагноз, он впустил в свое сердце тьму отчаяния. Кин часто слышала от него в то время: «Какой я теперь воин? Я ни на что не способен». Ясото тогда была уверена, что сама никогда так не поступит, никогда не сдастся, даже на миг. Если бы она тогда знала, что будет вести себя в точности, как ее учитель, осуждение не поселилось бы в ее сердце.
Тацу находился под строгим наблюдением и лечением Винсента в течение сорока дней. Все это время Кин каждое утро тренировалась самостоятельно, а по выходным после посещения занятий по управлению голосом спешила помогать Ксан и Натсуки на постоялом дворе. Форэт не мог нормально совмещать работу и лечение друга. Это особенно чувствовалось в выходные дни. Учителя она навещала регулярно. Она не заходила к нему в комнату, а просто украдкой смотрела на него через окно, стараясь быть незамеченной. Но однажды ее все равно обнаружили.
- Можешь забирать этого безответственного типа, - с притворной суровостью проговорил Винсент, открывая балконную дверь.
Глядя на учителя Ди, хотелось рыдать: худое бледное лицо, бескровные губы, черные без единой искры глаза, а под ними глубокие тени.
Ясото не стала противиться своему душевному порыву и крепко обняла Тацу, пытаясь хоть немного влить в него жизненного тепла. Ди слабо улыбнулся и мягко положил руку ей на голову.
- И помни… нет лучше я напомню тебе при ней. Пусть будет свидетелем и контролирует тебя, когда меня нет рядом. Слушайте оба: никаких нагрузок… ни-ка-ких. У тебя осталась, дай Бог, половина легких. Процесс разрушения остановлен, но… Любое физическое напряжение, и кровавый кашель гарантирован… Однако, при всем при этом ты, Тацу, не должен забывать о своих обязанностях. Ты ведь хотел быть учителем. Учи. Сейчас ты являешься наглядным пособием тому, как не надо делать, - Винсент улыбнулся самой доброй и веселой улыбкой, на которую был способен.
Ди молчал, только Кин чувствовала, как дрожит его рука на ее голове. Он злится? Ему грустно? Он должен радоваться, что выжил! Но почему? Почему он молчит? Ясото опять чувствовала, что не может находиться рядом с ним, слишком тяжело, давяще неприятно.
По пути в монастырь она шла немного позади и смотрела на спину своего учителя, стараясь идти медленнее, чем он. Эта спина кричала о том, что ее хозяин сломлен, что он теперь совсем слаб и боится этого состояния. Когда они добрались до школы, так и не произнеся ни слова, они разошлись каждый в свой корпус.
Ди так и не возобновил занятия, вопреки советам друга. Он заперся в своей комнате в административном корпусе, практически не выходя оттуда и ни с кем не общаясь, кроме Верховного наставника, да и то через дверь. Ясото взяла на себя обязанность приносить учителю обед и ужин, а по утрам – свежих фруктов из собственных запасов. Сначала он ничего не ел. Но вскоре Кин с большим облегчением на сердце уносила пустые тарелки.
- Тацу, мальчик мой. Почему ты даешь собственному эгоизму расти в тебе и управлять тобой? Своим поведением, не состоянием, а именно поведением, ты доставляешь другим много трудностей. Смотри: Ясото, твоя ученица, предоставлена самой себе, она каждый день рискует опоздать на занятия, принося тебе еду, от которой ты порой отказываешься; твой брат очень переживает за тебя, а ты его постоянно выгоняешь, ученики школы уже столько времени не получают знаний об искусстве ведении войны. В связи с этим мне придется искать нового учителя по этому предмету, и я ума не приложу, где мне найти человека, изучившего почти всю Правительственную библиотеку…
- Хватит, - тихо, но резко отвечал Тацу, - я устал…Я не могу… Я просто не могу…
Подобные разговоры Ясото часто приходилось слышать, когда она навещала учителя. При этом она удивлялась, что в голосе Верховного наставника не было и капли назидания, упрека или давления. Он лил доброту и заботу, но они, казалось, не достигали цели.
Кин продолжала свои утренние тренировки, чтобы поддерживать свою форму и не забывать полученные от учителя Ди знания. Она не хотела, чтобы, когда он возобновит обучение, он разочаровался в ней. После тренировок она приходила к его окну и прислушивалась. Она улавливала звуки движений, физических упражнений, которые каждый раз заканчивались жутким кашлем.
- Я не могу… Я даже этого не могу… Я ни на что не годен… Я не могу… не могу быть ни воином, ни учителем, - иногда слышала она.
Однажды за таким вот занятием ее застал Верховный наставник Масакиро Кан. Не говоря ни слова, он повлек ее за собой вглубь школьного сада. Они пришли на поляну, на которой, как показалось Кин, она ни разу не была. То тут, то там на траве она заметила какие-то странные пятна. Она сразу отогнала мысли о том, что это могло быть, предпочтя остаться в неведении.
- Он тренировался здесь пару ночей назад. Хотя нет… похоже, что вчера ночью он тоже здесь был, - шелестящий голос Масакиро Кана резал Кин уши. Он протянул ей сложенную вчетверо бумагу. – Это я нашел на своем столе утром. Оно адресовано тебе. Кстати, я не одобряю твои бдения под окном, дитя мое. Это еще больше усугубляет переживания этого мальчика. – Кан нежно улыбнулся. – Такой ранимый, но такой гордый. Он совсем замкнулся в себе и позволяет тьме отчаяния расти в нем. Это из-за того, что он привязался к силе своего физического тела. Теперь он никак не может принять свое новое состояние и с ним двигаться дальше…
Ясото взяла лист бумаги и хотела его развернуть, но Кан остановил ее.
- Я хотела бы поговорить с учителем Ди, - твердо сказала она.
- Сейчас слова отлетают от его сознания, как стрелы от каменной стены, девочка. Если хочешь ему помочь, разбуди его. Эта бумага говорит о том, что лишь ты держишь его в этом мире.
- Разбудить? Что могу я? Вы такой мудрый! Вы… - но Верховный наставник резко развернулся и пошел прочь.
Ясото тяжело вздохнула и раскрыла послание.
«Кин, ты каждый день навещаешь меня и знаешь о моем состоянии. Больше я ничего не смогу тебе дать. Прошу, откажись от меня как учителя… Я уйду
рождает
орган