Муравьи, гл. 2

На машинном дворе колхоза «Верный путь» сидели три приятеля. Тракторист Виктор Лаптиёв, большой дебелый мужик с рыхлым, прыщеватым лицом, которое сидевший здесь же Иван Агафонов часто сравнивал с бабьим гузном, сам Агафонов, небольшой, вечно всем недовольный мухортенький мужичишко, и колхозный скотник, эстонец Вольдемар Павилайнен.  Агафонов писал стихи, а еще, когда-то давно, в юности, окончил подготовительные курсы при лесотехнической Академии, в Ленинграде. Учиться дальше не довелось, а там армия, женитьба… Однако, мнил он себя образованным, в разговорах часто с умным видом применял загадочное словосочетание «Шнява рудерписовая», и всех, кто чем-то ему не нравился, называл неграмотными. Это было самое обидное его слово, которым он не раздумывая, награждал каждого, кто подвернется под горячую руку. И никто особенно-то не возмущался, потому что за мухортеньким Агафоновым молча высилась угрюмая тень здоровяка Лаптиёва… В селе никто не мог объяснить этой странной дружбы. Маленький Агафонов постоянно унижал своего большого приятеля, иначе, как Лапоть, его и не называл, и разве что ноги о него не вытирал. И Лаптиёв покорно сносил все придирки и издевательства. Когда-то давно, Лаптиёв отсидел срок в тюрьме. Был он немного дурковатый, из тех, о ком сказано: что на уме, то и на языке. Лаптиёв болтал без удержу, совершенно не следя за собой, и вполне естественно, что в тюрьме он быстро попал, как говорят уголовники, «в блудняк». Что-то он там не так сказал, кому-то не так ответил, дальше слово за слово, он кого-то послал, и дело дошло до того, что блатные всерьез его прищучили «за базар». И ему уже ничего не оставалось, как расплести носки, свить веревочку и повеситься. Но как всякий слабый духом, он на такое не решился, и блатные его опустили, причем, опустили очень жестоко. Сначала, зверски избили. Волтузили его два дня всей камерой, а потом всей же камерой и отымели. Но этого им показалось мало, и они продали его в соседнюю камеру за две пачки чая, а те перепродали дальше. Так и передавали его из камеры в камеру, пока приговор в отношении него не вступил в законную силу, и несчастного отправили на зону. Лаптиёву повезло, он попал в зону, где не было отрядных «петухов», а все опущенные или пришедшие с воли с нетрадиционной ориентацией были сведены в отдельный отряд, и Лаптиёв вздохнул с облегчением. Он зажил уголовником, вставил себе фиксы из бериллиевой бронзы, «рандоли», обзавелся наколками, и, освободившись, вернулся в свое село наводящим ужас на окружающих настоящим уркой. Все село тряслось при виде грозного Лаптиёва, кто же мог знать, кем на самом деле был Лаптиёв в тюрьме.

Однажды, он схлестнулся и с мухортеньким Агафоновым. Агафонов частенько бывал бит, поскольку обладал скверным, сварливым характером, да еще и кичился своей образованностью. Ходил он по селу, опасливо озираясь, так как врагов себе нажил множество, и вдруг, после стычки с Лаптиёвым воспрянул, выпрямился и смотрел на всех открыто и дерзко. За его спиной появился защитник, которого боялось все село. Откуда и как смог узнать Агафонов печальную историю Лаптиёва, одному богу было известно, но он не стал никому рассказывать о Лаптиёве, смекнув, что лучше держать на крючке такого парня, как Лаптиёв, и постепенно подчинил его себе. Лаптиёв во всех драках защищал Агафонова, а пуще того, постоянно поил его водкой, тратя иногда на это половину своей зарплаты.

«Захленись ты ей, гнида!» - злобно думал Лаптиёв, видя, с каким удовольствием пьет Агафонов его водку, и невольно сжимал кулаки. Не раз посещала его мысль: а не убить ли Агафонова? А что! Как-нибудь вечерком выбрать место потемнее, где поменьше народу, сунуть нож под ребра, и весь разговор. Да, собственно, для такого мозгляка и ножа не надо, хрястнуть разок кулаком по тыкве, и все. Кто найдет?.. Но воспоминания о том, как его передавали из камеры в камеру, сразу же остужали его воинственный пыл. В тюрьму не хотелось. И он продолжал поить своего новоприобретенного друга.

Третьим в компании был скотник, эстонец Вольдемар Павилайнен, по-улишному Вовчик. Вряд ли кто сумел бы объяснить, как попал Вовчик в такую компанию, поскольку умом он блистал не больше, чем его подопечные телята. Приятели сидели вкруг в тени комбайна, пили из граненого стакана коньяк, и закусывали хлебом и луком. Стакан, как водится, был один, и ходил по кругу. Пили молча, и только вечно всем недовольный Агафонов брюзжал по любому поводу. Разливал, или «банковал», Лаптиёв. Он бегал за бутылкой, ему и разливать. Дело почетное, но весьма ответственное, не дай Бог, не долить хотя бы грамм десять – скандал будет кровавый.

— У-у, дрянь какая! — забрюзжал в очередной раз Агафонов, морщась от выпитого стакана. — Клопами воняет! И вечно ты, Лапоть, найдешь!.. Не мог водки взять!
—   Да где ее взять, водки-то? — виновато оправдывался приятель. — Не дают же после пяти, будто не знаешь.
—   Ну, к Маньке бы сбегал, за самогоном.
—   Да ты пей, — вмешался Вовчик, — чего кочевряжишься. Скажи спасибо, скоро и такого не будет?
—   С чего это? — насторожился Агафонов.
—   Виноградники все повырубили, не слыхал разве?.. Сколько бормотухи было, помнишь? «Солнцедар» в ящиках, как поленья привозили, а где он теперь, «Солнцедар» этот? Вот и коньяк скоро, как та бормотуха… У меня брат на Север завербовался, на газопровод, так  он говорит, что у них коньяк – самое ходовое пойло. Водка у них в дефиците, ее только итээровцы пьют, да начальство, а работяги исключительно коньяк. Он как приезжает домой, так водкой только и оттягивается
—   Говорят, ее теперь из нефти гонют? — с надеждой сказал Лаптиёв.
—   Да какая там нефть! — возмутился мухортенький Агафонов. — Из древесины ее гонят, из опилок! Древесный спирт, денатурат, разбавляют водой – вот вам и водка. А древесины у нас – хоть залейся. Не на один век хватит.
—   А я, когда учился в школе, — задумчиво произнес Вовчик, — так нам директор рассказывал, что в Германии спирт из дерьма гонят.
—   Как это? — не понял Лаптиёв.
—   Как? Как? — снова вмешался Агафонов, — Да вот так! Кинут в сортирную яму пачку дрожжей, оно и забродит, а через две недели хочешь – спирт гони, хошь – как бражку пей! Зачерпнул и выпил.

Лаптиёв всегда соображал туго, его еще в детстве прозвали «Тормоз», но и до него, наконец, дошло, что приятель просто насмехается над ним, и он счел за лучшее замолчать. Он налил очередную порцию, на сей раз себе, высмотрел ее на свет, щелкнул языком, и только хотел опрокинуть стакан, как подозрительно засуетился Агафонов.
—   Э-э, не много ли намерил себе, любимому? Глазомер подводит? Может, тебе, неграмотный, по сопатке, чтобы лучше видел?
—   Сам тогда и разливай, — миролюбиво огрызнулся Лаптиёв.
—   Сам разливай! — передразнил Агафонов. — Взялся, так банкуй, а не выеживайся, коз-з-ел!
         —  А за козла ответишь, — беззлобно сказал Лаптиёв.
Он отложил не выпитый стакан и встал.
— Ты куда это намылился? — подозрительно спросил Агафонов. — Стакан освобождай, ты не один здесь.
—   Сейчас, сейчас, минутку. До витру схожу. Я быстро.
—   До витру, до витру. — проворчал Агафонов. — Стакан освободи и иди до своего витру. Пушкина - знаешь за что убили?.. Стакан задерживал.
         — Не в моготу… — пробормотал Лаптиёв, скрываясь за углом мастерской, и тут же с воплем выскочил обратно.
—   Мужики!.. Там такая тьма муравьев!
—   Какие муравьи? Что ты несешь, неграмотный! – возмутился Агафонов. — Откуда здесь могут взяться муравьи, вся земля в округе на два метра солярой пропитана.
— Не знаю! — испуганно ответил Лаптиёв, — но их там тьма. Сам посмотри. Прямо волной накатывают.
—   А зеленых таких, с рожками, там нет? — ехидно спросил Агафонов.
—   Да ты что?.. Ты мне не веришь? Да ты сам пойди, глянь! —  возмутился Лаптиёв, — Да вот они и сами, полюбуйся.

Агафонов встал и застыл, открыв рот. Из-за угла здания показалось несметное количество насекомых. Они двигались, подобно морской волне, плотной стеной, накрывая и затопляя собой все вокруг.

—   Эт-то что такое, мужики… — заплетающимся от ужаса языком произнес Агафонов.
—   Бежим, — чуть слышно сказал Лаптиёв, чувствуя, как ноги становятся ватными, но изрядно набравшийся Вовчик не двинулся с места.
          — Бросьте, мужики, — сказал он заплетающимся голосом, — муравьев испугались? Смеху на все село будет…

Он с трудом поднялся, и, пошатываясь, пошел к муравьям.

— Ну, где тут ваши муравьи? Сейчас я их буду давить.

Он начал пританцовывать, давя насекомых своими грубыми рабочими сапогами, но они тут же облепили его ноги, поползли по спецовке вверх. Он завертелся, стряхивая насекомых, но их становилось все больше и больше. Они заползали в уши, в нос, в рот, забрались под белье, в анальное отверстие. Сотни челюстей впились в живую плоть, вызывая дикую боль. Вовчик взвыл, замахал руками и повернулся, чтобы бежать, но споткнулся о камень и рухнул прямо в скопище муравьев, которые мгновенно облепили его с головы до ног. Некоторое время Вовчик истошно орал, потом захлебнулся, закашлялся и вскоре затих. Через несколько минут, перед глазами оторопевших приятелей неподвижно лежало облепленное муравьями грузное тело их товарища, и торчащий из воротника дочиста обглоданный череп скалил белые зубы.

— Бежим! — истошно закричал Агафонов и кинулся прочь, к бетонному забору. За ним вприпрыжку побежал вмиг протрезвевший Лаптиёв. Агафонов подпрыгнул, вцепился в кромку забора, но подтянуться не хватило сил. Лаптиёв же хоть и с трудом, но перевалил через бетонный забор и свалился в траву. Встал, отряхнулся, осмотрелся. На кромке забора виднелись побелевшие от натуги костяшки Агафоновской руки.

—   Помоги!.. — закричал с той стороны Агафонов, — Витя, помоги!
—   Ага, щас, — пробормотал Лаптиёв. — Уже Витя…

Он огляделся по сторонам, поднял с земли увесистый камень и со всего размаху опустил его на белые агафоновские костяшки. Агафонов истошно заорал и разжал пальцы. Лаптиёву слышно было, как он шмякнулся на землю, некоторое время давился криком, потом как-то сразу закашлялся и затих.

          — Вот так! — удовлетворенно сказа Лаптиёв, — Вот это так!

Он еще немного постоял у забора, прислушиваясь к сдавленному хрипу приятеля, и когда за забором все стихло, Лаптиёв довольно отряхнул ладони, радостно представляя себе вид Агафоновского скелета, повернулся и, не оглядываясь, быстрым шагом пошел в сторону села.


(продолжение следует)