настаивал на индейке, а по мне, так копченые колбаски с живым пивом – самое оно. Спорить не стали, накупили того и другого. И еще немного креветок, грудинки, гигантских черных маслин, «Вискаса» (для Белки), и куриных сердец (для Марты).
Поймите правильно – говоря: «мы решили», «мы накупили», я далек от образности. В этом и заключается необычность Алмаза. Все, чтобы он ни делал, воспринимается естественно, как должное. Никто не учил его приносить пиво, открывать кран и включать телевизор (его он, правда, не очень любит). Считает пес плохо, но зато теперь в магазине ни один ушлый продавец не подсунет нам залежалый товар – нюх у Алмаза…хм… собачий. Готовить не умеет, и учиться не хочет. Может, и к лучшему? Жарящий на кухне яичницу пес, пока хозяин крошит в Lineage бесчисленных мобов – это, знаете ли, уже диагноз. А так – просто легкая шиза, незаметная и неопасная для соседей. Это сон, от которого не хочется просыпаться. Алмаз деликатен, умен, но старается выглядеть обычной собакой. Наверное, чтобы не слишком меня смущать. Мы часто разговариваем вечерами. Иногда серьезно, иногда – ни о чем. Единственный вопрос, который я не могу ему задать – «Кто ты?». Я очень боюсь спугнуть свой сладкий сон, а собака на эту тему тоже не распространяется. Общество Алмаза почти примиряет меня с временным отсутствием в жизни слабого пола. Ну воо-от. Когда выпито достаточно пива, слово «женщина» в мужской компании появляется так же естественно, как и вторая бутылка водки на рыбалке.
Итак, впереди недельный отгул, море пива, куча вкусностей, умная собака рядом, и быстрый интернет. Полторашки пива хватает на вечер и часть ночи, проверено многократно. Алмаз лежит на своем привычном месте – слева от меня, на широченной столешнице самодельного компьютерного стола. Так ему удобно наблюдать и за мной, и за картинкой на мониторе. Часов в семь вечера я оторвался от «чертового ящика» - проветрить мозги, и Алмаз обрадовано вскочил следом – его мясом не корми, дай погулять. Даром, что большую часть прогулки пес бессовестно ездит на мне.
Только дошли до парка, как хлынул дождь. Укрывшись под детским грибком, я уже просчитывал кратчайший путь через лужи к дому, когда Алмаз легонько цапнул меня за штанину.
- Что? Ууу, нет, Алмаз. Нас вдвоем туда не пустят. Да и не по карману.
Жлоб ты, ответил Алмаз, бросив полный укоризны взгляд. Пол-ляма огреб, а копейки считаешь. Да брось, Вадька, я ж в сумке спрячусь, и буду как мышка сидеть. Впервой, что ли?
Речь шла о харчевне «Огонь и лед». По крайней мере, так значилось на светящейся вывеске. На самом деле, от харчевни там была, пожалуй, одна вывеска. Вполне солидный ресторанчик, отделанный под «кантри» - через широкие окна видны массивные столы полированного дуба, скамьи вместо стульев, нарочито грубые каменные плиты на полу, и по цоколю снаружи. Просторная стоянка с дорогими авто, дорожки, выметенные начисто, и никогда не слышно разудалого буханья, которое нынче часто путают с современной клубной музыкой. Все строго и благородно, для состоятельных господ и их дам.
- Ты ж одет прилично, - не отставал Алмаз, - и морда у тебя соответствующая, до сих пор от гордости надутая. Небритая, правда, но сейчас это даже модно. Пойдем, а?
- Мне же кредит выплачивать… - вздохнул я, сдаваясь.
Нас проводили до столика, вручили меню, толщиной более похожее на первый том «Война и мир», и оставили на время в покое. «Сходу» я рискнул заказать только пиво. Зал был пуст, и только через два столика, спиной к нам, сидела в одиночестве девушка. Компанию ей составлял лишь бокал с соком, а может с коктейлем – не разглядел. Меню раскрылось чуть туговато – сразу видно вещь «с иголочки». Ну да, при таких ценах… напротив почти всех позиций стояли суммы с тремя нолями. Во, встряли… Не успел я вспомнить, что значит «бричолла», как Алмаз, наплевав на уговор, выскочил из своего убежища, и метнулся к девушке. Этот предатель очень похоже изобразил дурашливого щенка, увидевшего любимую игрушку. В общем, злыдень повизгивал, молотил хвостом–сарделькой по полу, вилял задом – делал все, чтобы его заметили. Нас и заметили.
Блин… уважаю профессионалов! Не более девяноста секунд у них ушло на то, чтобы отловить Алмаза, содрать с меня две сотни за бокал пива, который и я наполовину не успел выпить, очень вежливо объяснить, что у них «не рекомендуется» приводить с собой животных, и выставить за дверь. Причем, все очень, очень вежливо – настолько, что настроение упало ниже плинтуса. Большой Босс ведь не станет орать на мелкого служащего – он приветливо улыбнется, и скажет «До свидания». Орать и без него есть кому. А на меня даже не орали – просто выгнали.
Стою под козырьком, курю, с тоской гляжу на плотную стену дождя. Зябко, однако. Алмаз притих, знает, что дома будут с ним разборки. Ну, стой, не стой, а идти придется. Дождь надолго, вон, все небо обложило.
Сзади открылась дверь, и я сделал шаг в сторону, чтобы пропустить выходящего. Хлопнул открытый зонтик, и девушка за моей спиной глубоким контральто произнесла:
- Ну и льет. Пока до стоянки добежишь, и с зонтом вымокнешь.
И, правда – порывистый ветер то и дело зашвыривал пригоршни воды под козырек. Я кисло пошутил.
- А моему транспорту стоянка не нужна, он у меня эксклюзивный. «Пешкарус» называется.
Девушка стояла за спиной так близко, что на шее чувствовалось ее дыхание, и еще слабый аромат духов, нежный, горьковато – терпкий. Хорошие духи.
Она негромко засмеялась « А тебе далеко?»
Через парк, ответил я. Она помедлила, а затем предложила: «Становись под зонтик, провожу». Я упрямо дернул плечом: «Перебьюсь». Злость еще не перегорела, и присутствие доброхотки раздражало. Видела ж, как меня попросили, пожалела. Терпеть не могу быть слабым.
- Эй, ты чего? Я не кусаюсь. – В ее голосе послышалась обида.
Я резко повернулся к девушке, собираясь объяснить, все мол, тип-топ, не извольте беспокоиться, графиня, не растаю, в общем, вали на стоянку, а я как-нибудь сам, потихоньку доплыву – и наши взгляды встретились.
Тону, люди! Какой, к черту, дождь? В ее глазах тону! Какие там бездонные омуты, синие озера, о которых так любят писать поэты? Водоворот! Ты можешь барахтаться, кричать или спешно сводить дебет добрых дел с кредитом прегрешений – а тебя несет по спирали все глубже, глубже. И давит грудь, и мысли в голове скачут, как блохи, и кишки завязываются в клубок, и ты понимаешь, что спасения не будет. Крутит водоворот, затягивает все глубже, глубже, вот уже ничего не видать, кроме темной сини.
Да зачем тебе кусаться, милая? Ты только взгляни - я пиво в раковину вылью, начальнику в морду плюну, продам ненаглядный свой комп и куплю тебе цветы, только посмотри еще раз так! Да что там комп, я себя по кускам продам, только взгляд не отрывай.
Не знаю, как удержался перед ней на колени не упасть прямо на этих грубых, под старину, плитках, как не возопил я – «Ты моя! Я тебя всю жизнь искал!». Наверное, не романтик я.
А руки у нее горячие – горячие! Она свою кисть на мою положила, прижалась так доверчиво… Идем, а у меня сердце «Марш Турецкого» отбивает. Хоть бы этот парк проклятый не кончался! Голова сама собой поворачивается к той, что рядом, глаза аж из орбит лезут – только б еще раз в сладкий водоворот угодить.
Ну, ветер этим и воспользовался. Вместо того, чтобы зонтик крепко держать, я все на незнакомку мою милую таращился, да язык, к небу приплиший, оторвать пытался… Вот и прошляпил зонтик. Вырвал его ветер, и унес в темноту. А я, как дурак…с чистой шеей…
«Бежим!» - кричу. Руку не отпускаю, волоку ее прямо по лужам, как буксир с перегретым котлом – порожнюю баржу. А потом и вовсе – на руки подхватил. Лужи глубокие, по щиколотку будут. Ничего, не схлопотал по наглой и небритой… лицу. Пришел в себя уже у подъезда, тащу ее, не слушая, что-то бормочу, мол, насушу, обкормлю и отпущу. Вру я все, милая, ты уж не сердись. Никуда я тебя не пущу, а уйдешь – хвостиком за тобой пойду, по сторонам зыркая угрюмо – не собирается ли кто ненаглядную мою обидеть? Ра-зор-ву! Грррр!
Это не я рычу, это Алмаз о себе напоминает. Замок на двери щелкнул, стоим в моей прихожей, вода с нас в три ручья, а руки так и застыли – не разжать. Но изнасиловал себя, отпустил драгоценную ношу.
Ты чего плачешь? Дождь? А глаза почему покраснели? Ах, а я то думал, что все это в мыслях держал… То-то раз показалось, что кричу… Да не вру я, милая, не обучен. Ты мне в глаза смотри, они не обманут.
А потом мы пили. Она – чай, я пиво, то самое, которое клялся вылить в раковину. Разговор прыгал с пятого на десятое, потому, что часто засматриваясь, я переставал слушать. Наконец, под влиянием зеленого змия, я слегка расслабился и смог вести диалог более – менее осмысленно.
- Я тебе представлю мою семью.
Брови Нади взлетели вверх. Я не сказал вам, что мы познакомились? Так вот, ее зовут Надя, двадцать шесть лет, хирург – пластик. Больше она ничего о себе не говорила.
- Две женщины, – тут уместна небольшая пауза. Я смотрел, как румянец покрывает ее щеки.
- … Марта, вон видишь, плед шевелится? Это она. Когда меня нет, она всегда там спит. И Белка. Белка-аа, кис-кис, где ты, зараза?
- Мяу!
- Ага, вот она. С Алмазом ты уже знакома.
Не думайте, что я забыл про пса. Наши с ним разборки выразились в огромной порции индейки. Целовать собаку на глазах у Нади я постеснялся. Теперь Алмаз пытался переварить съеденное, развалившись на полу. Лежал он на боку – попытка перекатиться на живот могла привести к тому, что лапы висели бы в воздухе. Временами он выходил из блаженной полудремы, и прислушивался к разговору. Тогда Надя трепала его по голове, и он блаженно замирал вновь.
- Ты его балуешь. – Она кивнула на миску с остатками собачьего пиршества.
- Конечно. Это же мой талисман. – Я улыбнулся в ответ.
- Он забавный. Слушай, а почему ты его подобрал? Почему не завел породистую?
- Ну,… ответ на первый вопрос – стало жалко. Его сбила машина. А что касается породы… были эрдель, сенбернар, доберман. По правде говоря, мне плевать на породу. Главное, чтобы было, о ком заботиться. Знаешь, в детстве я мечтал об овчарке, но досталась мне дворняга. Ее звали Катя. Черно-белая, тело таксы и голова лайки. Она была маленькая, - показал я над столом, - вот такая. Она очень меня любила. Очень. Даже, когда ощенилась, она мне щенков в руки давала, не рычала, только смотрела жалобно. Больше такой не будет. А я ее бросил. Были напряги тогда с деньгами, а щенки подросли, надо кормить. Я собрал всех – и щенков, и Катю в коробку, увез далеко и оставил на какой-то автобазе. Уже больше двадцати лет прошло, но я не могу вспоминать спокойно. Каждый раз становится очень стыдно. И больно – потому, что ничего нельзя изменить.
Надя серьезно посмотрела мне в глаза.
- И теперь ты своим отношением к собакам как бы просишь прощения? Все пытаешься унять эту боль?
Черт! В двух коротких фразах она выразила всю гамму чувств, накативших тогда при виде умирающей собаки. Я вздохнул.
- Ну, что-то типа этого. Знаешь, Надь, я понимаю, так сплошь и рядом говорят, но, по-моему, я тебя уже тысячу лет знаю.
- Три. – Надя опустила глаза. – Три года, Лягушонок. А ты меня не узнал. Дай бук.
JI9ruIIIoHoK – ник моего перса в Линейке. Здоровый зеленый орк, поперек себя шире, с отвратной физиономией в боевой раскраске. Вот уже
