"По деревне шла и пела...", или Быки голландской породы (рассказ)

- На выходные к тёще с тестем собираюсь, - сказал Сашка. – Хочешь, поедем. Приглашаю.
- А чего ж?- ответил я. – Запросто. Чего не прокатиться?
Галькины родители жили километрах в ста от нас, между Тумой и Гусь-Хрустальным, в рязанской глуши. До этого я  них ни разу не то что у них, даже в той стороне не бывал (да и с какой, собственно, стати?). Сашка уверял: места чудесные. Настоящая Мещёра. Речки, поля, леса, болота и вообще – воздух. Полный есенинский набор, здоровый сельский быт. Опять же добираться будем не на поезде и автобусе. Он возьмёт в своей «Теплосети» машину, «уазик», так что в дороге будет полный комфорт, прочие удобства и приятное  разнообразие в виде умилительных пейзажей за окном. И вообще, сидеть в душной, сонной, привычной, летней Коломне уже надоело. Опять же это вечно тёплое пиво… Как оно раздражает… А как угнетает!
-Надо водки взять, - предложил я гениальную трезвую мысль.
-А как же? – согласился Сашка. – Это всенепременно. Чего там, в колхозе, без неё делать?

В пятницу, ближе к вечеру, тронулись. Парфентьево, Сергиевский, Коробчеево, Маливо – это ещё знакомые по велосипедным поездкам места. Потом пошли уже незнакомые Горки, Ново-Покровское и дальше, дальше, дальше (и всё огородами, огородами, огородами -  и к Котовскому. Шутка.). А вокруг - действительно, красота! Нет, её невозможно прочувствовать на расстоянии и в воображении! Её надо видеть, слышать, осязать. Ею нужно  дышать. Только тогда сможешь понять и Есенина, и Рубцова с их постоянно щемящими душу, истинно русскими мотивами. Именно тогда захочется тебе присесть на какой-нибудь неприметный бугорок, выпить водочки (действительно, куда ж без неё, родимой?), зажевать её сладкую горечь куском чёрного хлеба с обычной луковицей и почувствовать, как стало легко и свободно на твоей зашоренной, зашторенной  и замусоренной какими-то совершенно глупыми, суетливыми мелочами душе. И вот тогда, от этих самых лёгкости и освобождения, тебе вдруг захочется приятно загрустить и счастливо заплакать. И такие слёзы совсем не признак слабости! Это – выше и чище. Это – истинно по-нашему, по-русски. И пусть задавятся своей фальшивой и слезливой ностальгией по милым русским берёзкам те, кто вспоминает их, сидя в парижских бистро, лондонских пабах и нью-йоркских ресторанах. Вы фальшивы, господа! Целиком и полностью, от ваших гладко выбритых затылков до ваших же чисто вымытых пяток – фальшивы! И эти ваши показушные эмоции  – тьфу, дешёвка и игра! А вот мы с Санькой ни в какие манхеттены не собираемся. Потому что нам они и задаром не облокотились. Со всеми ихними вроде бы всемирно знаменитыми мостами грёз. Потому что нам и здесь, в родной России, не дует. А на ихних мостах наши берёзки не растут, нет! Потому что там  кругом одни железяки. А среди железяк не может быть нормальной российской жизни.
- Они работают или на пенсии? – спросил я Сашку, отвлекаясь от глобальных дум.
- На пенсии, - ответил он. – И работают. А чего там, в деревне, ещё делать-то? Работай да работай. Опять же спи…ть чего-нибудь с фермы. Поросёнка-то надо кормить. На свои, что ли, корм-то ему покупать? Это больно накладно – на свои.
- Животноводство, - сказал я. – А спи…ть – это конечно. Святое дело. Как же без этого-то? Без этого – никак. Одни убытки, а не поросёнок.
-Во-во, - согласился Сашка. – И я говорю - никуда. Поросёнок, он знаешь сколько жрёт? Как бульдозер. Если не воровать – не прокормишь.
-Животноводство, - повторил я теперь уже со значением. – Тонкое дело. Лапти плесть – не мудями тресть, - вовремя вспомнил я старинную народную мудрость.
- Фольклор,- уважительно кивнул Санька. – Народное, бля, творчество. «По деревне шла и пела баба здоровенная…». Вот я и говорю: в деревне без поросёнка – полный Гитлер капут. А сп…ть – это ерунда. Тесть, он к этому делу сызмальства привыкший. Да и чего ещё делать-то в колхозе? Он же родной, колхоз-то! Не чужой!
-Зер гут, - по-немецки согласился я. – Это конечно. Животноводство требует серьёзных капиталовложений. Лапти плести – не погремушками трясти. А без поросёнка в деревне – никуда. Полный Гитлер абзац.


Вот так, за умными, глубоко содержательными разговорами о сельском быте, народном творчестве и немецкой лингвистике, доехали до симпатичного деревянного городка, всем своим видом совершенно не напоминающего, что сейчас на часах, задери его совсем, двадцатый век.
-А вот и Тума, – сказал Сашка. – Да, симпатичный городишко. Главное, этих поганых многоэтажек нет. И рекламы. Настоящий сельский быт.
Тума мне тоже понравилась. Какая-то неспешная, истинно по-русски незаметная, по-домашнему уютная, без суетливой истерики, присущей крупным городам с их вечно грохочуще-дымящими заводами и фабриками, с неугомонными и заполошными автодорогами. Да, именно домашняя. Родная. Какая-то тёплая и мягкая. Её прямо-таки и хочется или незлобно ущипнуть ( и чтобы она, озорно, по-девчоночьи, взвизгнула) или просто погладить по широкой, мягкой, спокойной спине. Одно слово – Тума. В таких всё ещё пока до конца неиспорченных, затерявшихся в российской глуши городишках приятно жить, но жить наездами. Постоянно – нет, уже не получится, как говорится - лучше вы к нам. Дело, конечно, не в том, что здесь скучно. Просто мы, приезжие, уже сталит снобами и жлобами. Мы уже испорчены этой извечной крупногородской суетой и мелкочеловеческими глупостями-никчемностями. Мы здесь постоянного проживания просто не выдержим. Это называется – стойкий социально-психологический иммунитет. Вон, Марину Цветаеву Сталин сослал в Елабугу -  и что из этого вышло? Если бы хоть пила, то, может, всё бы и обошлось… Водка всё же лучше верёвки. Хотя появляется большая вероятность белой горячки, а при ней - не до высокой поэзии…
-Может, в магазин заедем? – предложил я. – А то взяли-то всего две бутылки. Несолидно. Люди могут неправильно понять.
-Кто? – не понял Сашка.
-Тесть с тёщей.
Сашка хмыкнул.
- А я и не понял. Люди какие-то… Сказал бы ещё по матерному – электорат.
-Электорат, Саня, это на выборах. А в повседневной жизни – люди. То есть, народонаселение. Если понятливее – стадо. Или бараны. Ну, чего? Возьмём?
-Хватит, - отмахнулся он. – «Люди»…Баловать его, электората… Помнишь? «Ну а тесть и самогонкой перебьё-о-т-ся!». Это уже не фольклор!
- Высоцкий, - сказал я. – Он терпеть не мог сельского быта.

В деревню приехали уже поздним вечером. Тёщин-тестев дом встретил нас тёмными окнами и зловещей тишиной.
- У них чего же, и собаки нет? – удивился я.
-Зачем она? – вопросом на вопрос ответил Сашка. – Чего у них воровать-то?
- Сам же говорил – поросёнок.
-Какое богатство… - фыркнул он. - Это теперь они ещё с фермы не пришли. Вот так вот встречают дорогого зятя! Никакой культуры! Ладно, ничего страшного. Сейчас откроем.
Он полез под крыльцо. Ключ был на месте.
-Они и дома-то толком не бывают,- сказал Сашка, оправдываясь за беспорядочно наваленный в сенях житейский скарб. – Чего им здесь делать, одним-то? Это когда Славка с Петькой, да и мы своих огольцов сюда на лето привозим, тогда да, тогда сидят. А так, конечно, на ферме. Больше-то куда?
- А чего, клуба никакого нет?
- Да какой тут… - Сашка махнул рукой. –  Вообще-то был. Кажется, сгорел. Или сожгли… Да и зачем он им нужен-то? Баловство одно – этот самый клуб… Другое дело – ферма. У них там и клуб, и баня, и ресторан-распивочная, и вся прочая разнообразная  творческая жизнь.
-Наверно, ударники производства, - осторожно, чтобы ненароком не обидеть людей, предположил я.
- А то! – охотно согласился Сашка. – Конечно! Особенно тесть. Заслуженный стаКановец. А если спи…. ть чего, то вообще мастер-золотые руки. Он в колхозе даже бригадиром был. Пока не выгнали. А как стало это самое СЗАО. Опять бригадирствовать приглашали. Не пошёл. Обиделся. Гордый!

Тесть пришёл минут через сорок. Вполне могучий мужик лет пятидесяти пяти. Росту чуть повыше среднего. Большие, но не портящие впечатления уши. Лицо добродушное. Волосы пегие. Взгляд приятный. Руки длинные, мускулистые. Ладони широкие, загребущие. Сашка прав: чтобы с такими руками и с такими ладонями, да ничего не сприватизировать – большой грех. В общем, обычный нормальный мужик.
- Иван Силантьич, - скромно представился он мне и пожал руку. Рукопожатие было крепким, вызывающим уважение.
- Тёща-то где? – спросил Сашка.
- Да где же… - сказал Иван Силантьич.- Всё там же. Где… Вечерняя дойка. Всё доют, доют… Никак не надоются…Давайте, что ли, за стол. С устатку-то – святое дело.
-Может, её подождём? – предложил Сашка.
-Семеро одного не ждут, - получил он в ответ старинную народную мудрость. – Народ должен работать. А то избалуется. Нечего тут. Сейчас я яешню с сальцем… Как, Алексей? Не против?
- Иван Силантьич! - мне ничего не оставалось, как развести руками.
-Особых разносолов у нас нету, - начал извиняться он. – Сало вот, капустка квашеная, огурчики-помидорчики. Картошка, само собой…
-Да нормально всё, дед! – сказал Сашка. -  Мы тоже не с пустыми руками. Колбаска, сыр, консервы какие-то… Всё как в лучших домах.  Где стаканы-то?

За разговорами о житье-бытье время летит незаметно. От повседневных житейских мелочей плавно перешли к глобальным вопросам.
- У нас же стадо племенное, – сказал Силантьич. – Полтыщи голов. Сейчас голландскую породу привезли. Пять тёлок и бык. Каждая стоит как «Беларусь» с полным комплектом, а ничего особенного. Ну, даёт она десять литров, ну и чего? Сравнили ихнюю Голландию и нас. У них же там сено возют чуть ли не с альпийских лугов! Экология! А у нас она откуда? В позапрошлом годе из реки раки на берег полезли. Это, оказывается, завод из города какую-то… -  и он употребил нецензурное слово. - … в речку слил. Вот они и полезли. И полезешь, если слил… Так вот если бы наших тёлок альпийской травой, то они бы эти десять литров - влёгкую! А, может, даже и больше! А нету экологии – и хрен вам всем по большой морде! Правильно я говорю?
-Да, мало взяли, - сказал Сашка.- Не рассчитали. Извини, дед.
- Бывает, - великодушно извинил хозяин. – Мы тоже как с мужиками возьмём – никогда не хватает. Прям сколько не возьмёшь – обязательно мало. Правильно говорят: русский мужик один раз за водкой никогда не ходит. А всё потому, что на свежем воздухе. Организмы такие. Закалённые и вообще, приспособленные.
- К чему? – не понял Сашка.
- К напиткам, - ответил тесть и вдруг посмотрел на нас как-то непонятно-испытующе-хитренько… Как-то очень выразительно-оценивающе…… Дескать, ну что с вами, с такими легкомысленными, поделаешь… Опять же воздух с организмами, а вы взяли всего две…Несолидно это. Это себя не уважать, всего с двумя-то бутылками… Короче, было ясно и без слов: у него есть. Запасливый мужик. Не нам чета.
- Вы как насчёт настоечки? – спросил он. –Употребляете?
- Ну, ты спросил? - возмутился для виду Сашка. – Или мы не русские?
-Тогда щас, - сказал Силантьич и поднялся с табуретки. – Один момент. Она у меня в сарае припрятана. От Дуськи. А то ругается.
Он ушёл и через минуту вернулся, держа в руке бутылку из-под шампанского, заткнутую свёрнутой в трубку газетой.
- Вот! -  и, торжественно  улыбаясь, поставил бутылку на середину стола. – Продукт! Тридцать пять градусов! Пьёшь и плачешь!
- Чего-то слабовата для самогонки-то, - показал свою осведомлённость в алкогольных