Дело - труба!

дешевыми подстилками.

 Не долго думая, Алевтина Георгиевна с подругой сочинили письмо примерно такого содержания: "Милый Семочка! Почему ты так долго не приезжаешь? Я очень скучаю. А наш сынишка уже делает первые шаги. Тянет ручки и зовет тебя: "Папа, Папа!" Приезжай скорее. Твои ненаглядные цветочки сын и Света".

 С оказией отослали письмо подруге в Казань, с которой согласовали ранее по телефону коварный план, и та, указав на конверте свой домашний адрес, с почтовым штемпелем столицы Татарстана отослала письмо Семену.

 Все было продумано в деталях. Такой безупречной операции позавидовал бы Канарис.

 Через две недели Семен уже топтался с чемоданами возле 72-ой квартиры, в недоумении разводил руками, слушая, как за дверью уже бывшая гражданская жена отправляла его по известному маршруту, ведущему в никуда.


Высосал я сигарету до фильтра, плюнул в котлован и забыл: о ком - только что я?

 Матвеич?

 Матвеич красиво сказал: "И вдруг ровесниками стали старики". Не про то?

 Алевтина и шаманство Матвеча?

 Ах, да...

 Экстрасенсорные способности развивались у Матвеича стремительно.
 Тягостные думы о неизбежности наказания пробили в его голове какую-то перегородку, торчащую в мозгах, как у грецкого ореха, перетекли в правое полушарие, перемешались, и эта горючая взвесь разъела  тяжелое веко в излучине лобной доли и открыла ему третий глаз.

 Как элитный пес, который вдруг понял, что умеет видеть изображение в 3D режиме, так и Матвеич ошалел от того, что Время он научился воспринимать еще одним пространственным вектором, плоскостью, по которой можно шастать, точно по квартире в трусах. А заглядывать в будущее стало проще, чем шарить в холодильнике ночью, пытаясь найти, кроме тапочек, что-нибудь съестное.

 Все видения будущего представлялись ему, словно в пьяном бреду:

 то старуха Кутявина с внучкой отравятся грибами в 142 квартире, то приятеля Антона Могилу из 126-ой в "дурку" увезут по заявлению родственников и с молчаливого согласия самого Антона, а то вдруг явится в общественную приемную партии "Коммунисты России" Николай Дмитриевич Украинец, и давай доказывать, что фамилия не совпадает с его национальной принадлежностью, что среди белорусов фамилия Украинец - не редкость; документами с фотокарточками усыплет  всю приемную и, глотая слезы и сопли, сознается:

 "Трудно нынче быть носителем данной фамилии - ни украсть достойно, ни напугать. Приехал недавно в войсковую часть за стройматериалами, а там боец на склад не пускает, спрашивает, кто такой?
 - Украинец, - говорю.
 А он:
 - Ну и что? А я - татарин. Уебывай, пока стрелять не начал! Не дам, - говорит, - всяким украинцам Родину разворовывать".

 А было раньше время, когда при явлении Украинца народным массам многие вставали, и некоторые даже честь отдавали ему, секретарю парткома строительного треста №17 в/ части 68215".


 Но во всех видениях не удавалось Матвеичу обнаружить своего присутствия, не чувствовал он в них своего деятельного участия, а значит, проверить на себе не мог процент совпадений и долгое время признаться кому-либо в способности заглядывать в будущее третьим глазом - остерегался.

 Так он тихарился до момента, пока, в той же туманной дымке бредового видения, конкретно сам не обозначился.

 И увидел он:

 "Будто бы позвала его в гости Алевтина Георгиевна, чтобы отметить успешно завершенную операцию по вживлению мужу двух его гнилых верхних зубов на прежнее место - проставила пол-литру чистого медицинского спирта, которую Матвеич с Юрой заглотили во имя Дружбы, Солидарности и Процветания всех трудящихся женщин... в борьбе за Мир во всем Мире против тех, кто не уважает Алевтину Георгиевну.

 Потом Матвеич будто бы подсмотрел из будущего, как Алевтина Георгиевна заперла в туалете мужа Юру, норовившего то стукнуться деснами с рыжей кошкой Нюркой, то откупорить вставленными зубами бутылку пива, а Матвеича она ласково уложила на кухонный пол, прежде подстелив под голову пластиковый пакет; присела ему на грудь; натянула на руки резиновые перчатки; взяла гантель и, брезгливо раздвинув экстрасенсу губы, мелкими, прицельными ударами выколотила и покрошила Матвеичу три верхних передних зуба и два нижних. Так уж получилось".

 Матвеич, зная о том, что это были всего лишь видения,наивно принимал все события, как должное и, если хотите, мог правую щеку подставить или дать еще пару зубов на отсечение.

 Только вот невыносимо было слушать, как Юра бился о стены туалета, грыз дверной косяк, топился в унитазе, требовал свободы, в общем, активно сострадал.

 Так что, едва вернувшись из астрального путешествия в будущее на свой ветхозаветный диван, очухавшись и глянув в зеркало, Матвеич сразу утвердился во мнении, что бесспорно является мощным экстрасенсом: трех верхних и двух нижних передних зубов - как ни бывало, окровавленные ватные тампоны громоздились на полу поминальными курганами, а на столе лежала записка от Алевтины Георгиевны:

 "Юру никто не запирал. Он сам закрылся изнутри. В том, что он опять выбил себе зубы, ты не виноват. Зла на тебя не держу"...



 Той же стройной шеренгой вывернул из-за угла дома и подбежал к котловану наряд полиции.

 - С облегчением вас! - поздравил всех вновь прибывших Матвеич.

 - С каким еще облегчением? - густо покраснел сержант: - Мы по сигналу приехали. Нам просигналили, что у вас тут стихийные волнения начали перерастать в организованные беспорядки.

 - Кто сигналил? - спросил я.

 - Нам не положено выдавать! - строго пресек мое любопытство сержант: - Попробуйте сами догадаться!

 - Тут и гадать нечего. Правильно я говорю, Алевтина Георгиевна? - заволновался Матвеич.

 А Вениамин Сергеевич пояснил:

 - Это Барвинки из 118-ой. Они - на семейном подряде. Мужик работает в следственном комитете, а его баба - судьей в районном и самом гуманном. Он дела заводит на соседей, а она выносит справедливые приговоры. Я уже дважды совершал административные правонарушения, и с меня взыскали три тысячи пятьсот рублей.

 - За что?

 - За хронический ларингит. Плохо слышу, громко телевизор включаю, чтобы новости послушать. Без теленовостей я заснуть не могу, а когда засыпаю, уже выключить телевизор не могу. В общем, плохо слышу и ничего не могу.Такой я социальный урод.  

 - Но я никогда не слышал, чтобы у тебя громко был включен телевизор.

 - И другие соседи не слышали. И свидетельствовали на суде. И этому сержанту, - а, именно, он приезжал по звонку Барвинков и опрашивал всех, - говорили. Его не впечатлило.

 - Вы их ребенку спать не давали, - опять, густо покраснев, сказал в свое оправдание сержант.

 - А ты этого ребенка видел хоть раз?

 - Видел. И вижу всякий раз, когда в зеркало смотрюсь.

 - Опа! Вот, теперь сложились пазлы по 118-ой квартире.

 - Попрошу не оскорблять!

 - И то - правда! Чего вы на личности переходите? - возмутился очкарик из 121-ой: - Один пазлами всех обзывает, другой вообще всех просит не оскорблять такая. Скоро забудем, для чего мы здесь все сегодня собрались. Пора сворачиваться.

 - Вы куда-то спешите? - тихо спросила у очкарика Зинаида.

 Но все почему-то тревожно глянули на Алевтину Георгиевну и замолчали.

 Плавающая над котлованом радуга в нагрянувшей тишине обрела статус поющего фонтана. Струя воды сипела шестью нотами, четко соблюдая ритм.

 Мы и без Валдиса Пельша сразу угадали мелодию.

 Первой замурлыкала Фезалия Расиловна, едва поспевая за поющим фонтаном.
 Следом, загрузив мурлыканье текстом, враз подхватили:  Матвеич, Зинаида и Алевтина Георгиевна, а Вениамин Сергеевич вдруг взялся то вместе, то поврозь, а то попеременно изображать Рабочего и Колхозницу, переняв монолитную торжественность у одноименной скульптурной композиции Мухиной.

 Пел он слабо, потому что широко размахивая воображаемыми серпом и молотом в руках, и, пугая нас выпавшим мениском,  сбивал себе дыхание. Зато остальные участники стихийного собрания, посвященного открытию сезонных ремонтно-наладочных работ, вступили, как всегда, бойко и тянули от всей души:

 "Неба у-утреннего стяг. Важно сде-елать первый шаг..."

 Мужик в трениках по доброй традиции вытянулся в струнку, вскинул к небу голову и закатил глаза.

 Пелось вдохновенно.

 Звук шел сочный и раскатистый, не мельчал и не рассыпался на безударные гласные.

 Даже те, у кого не хватало дыхания от восторга, старались не сглатывать окончания слов, но добивали каждый слог грудным пением, с трудом извлекая его из поджелудочной железы:

 "И вновь продолжается бой, и сердцу тревожно в груди. И Ле-енин такой молодой, и юный Октябрь впереди-и!" - тяжело дышали мы припевом, который требовал от нас особой страсти, по накалу не уступающей - животной.

 Ничто так не лечит, как песня. Ничто так не радует, не удивляет и не провоцирует адреналин на впрыск в кровь, как исполнение Гимна Комсомола.

 С глубоким вдохом, перед вторым куплетом, мы всосали в легкие полкуба чистого осеннего воздуха, озонированного и увлажненного брызгами поющего в котловане фонтана и, подстегнутые эйфорией, дружно вступили в массовый психоз.

 О таком единении и такой сплоченности мог мечтать только свадебный фотограф.

 Мы тесно жались друг к дружке, точно ощипанные гуси - была одна известная история, когда хозяин стащил с пивзавода солод, напоил домашних гусей и, обнаружив потом, что все они сдохли, ощипал, рыдая по их бесславной кончине, а ранним ноябрьским утром с нежданной радостью нашел их здравыми, но возмущенными и в сильном похмелье, -  мы жались и крепили Гимном Комсомола наши ряды.

 Опять широко раскрывал рот и закатывал глаза Шахтович из 42-ой, не смотря на то, что он уже однажды пытался наперекор общему собранию спеть Гимн Комсомола Белоруссии, но быстро вывихнул себе челюсть, а потом долго ходил по инстанциям, требуя надбавки к пенсии по инвалидности.

 Обволакивая его с трех сторон, наполнялась патриотическим восторгом от песни семья Чукавиных, возглавившая год назад районное Движение "Врачи - без границ" и первыми открывшая в городской больнице церковный приход и похоронное бюро в одном окне.

Спустился из квартиры Юра, муж Алевтины Георгиевны, и привел с собой В.В. Фурдыка, у которого при долгом отсутствии исполнения Гимна Комсомолу открывалась сезонная ломота в костях и приходило ощущение хронической нехватки алкогольной продукции во всем организме.
 Он был запевалой не хуже булгаковского Швондера, но взращенный в застойный период развитого социализма.

Не петь Гимн Комсомолу он не мог по определению, так как прогул считал проступком не совместимым с жизнью.

 Исполнение жильцами дома Гимна Комсомола продуманно вписалось в регламент стихийного собрания. Это, все-таки, лучше организованной потасовки, которыми тоже не редко заканчивались наши сходки.

 Новый Гимн Комсомола усмирял, а вот старый - 20-х годов - странным образом взывал к разбирательствам, и рукоприкладство начиналось уже со второго куплета. Зафиксировано и проверено неоднократно.

 После громогласного предупреждения: " Мы поднимаем знамя, товарищи, сюда! Мы строить будем с вами республику Труда!" Юра обычно в паузе, на вдохе спрашивал у