..И сейчас, словно,злорадно поигрывает перекрещенными путями бликов и теней, как будто кривляющихся мне; а все почему?
Потому что я, (быть может), увы, негорделивая и довольная всем на свете обезьянка боцмана с моего корабля, а, имеющий свои привилегии и достоинства, капитан!
Только... (что это?) я начинаю вздыхать, что не смогу никогда вот так безмятежно встречать закат и рассвет,восседая на плече боцмана с умным видом и, удрученно жуя финики, кривляясь отдуши; ведь это не несет ни жары слабостей, ни холода одиночества, ни тумана чувств...
Они проснулись во мне, при знакомстве с одной, пронзившей насквозь одним взглядом, кокетливо-взбаломошной,и все же таинственно-приятной дамой в платьице цвета изумруда и с волосами света ночи; молнией, пугающей... и подбадривающей на всякие безрассудства.
Уж не знаю, благодарить мне... или проклинать миг, когда они резвою гурьбою принялись преследовать мои страхи и надежды - когда почувствовалось жаркое и ослепляющее желание совершить, длядамы с волосами света ночи, подвиг: задала мне она достать белоснежную маску изчистейшего лунного камня (услышав это, мои товарищи сразу с оханьем бросились предлагать оставить идею подвига - лунный камень водился в далекой и опасной стране).
Но в то мгновение захлестнула меня мягонькая и темная волна упрямости, и сказал я с кремнем пестрости даме, что добуду маску, отчетливо разобрав потом яростный и горький, долгожданный от души,плевок одного из товарищей в дверь моей каюты.
Некогда было принимать к, своему мятежному, сознанию их обозленно-презрительные косые взгляды обиды и незримого протеста какого-то: предстояло не терять бдительности и не терять (и так с большим мысленным абордажем) найденный мною путь к стране с маской для дамы.
Как будто, что-то недоброе закралосьв ее прощальной учтивой улыбке, вспоминания о которой не заглушались ни скрупулезным управлением непредсказуемо вертлявого и хрупкого штурвала и осведомлением насчет прилежности сонливых и вороватых гребцов; ни чисткой будто паутинного оружия и коротанием времени с ветхими картами и приборами; ни громкими песнямии шутками товарищей, с всенепременно звенящими орлами-решками и хриплыми стенаниями старенькой скрипки, и не тонули в роме с салатом из омаров, наспех состряпанным коком.
Все это все быстрее буквально невыносимо окислялось пляшущим колюще и обескураживающе дождем; беспощадно срывающим мачты и паруса ветром, поднимая таратам на корабле в связи с всеобщей хаотичной погоней за улетающими парусами; замуровывающим порою тошнотворно и,вместе с тем, пронзительно-трогательно вопящих и беспомощно порывающихся дрыгать ногами-руками, товарищей снегом; нагло окрашиваясь то хлопотливой жарой, то всепокрывающим туманом, в котором все они, как один, лишь иприжимались друг к другу, опасаясь спрутов из лживых легенд или черно-сказочно добрых акул; не давая скучать им и мне ни на миг интенсивной баталией с последующим бегством от, порывающегося пробить пушками, знакомого (и очень часто - не очень) корабля конкурентов-торговцев; пока мы плыли к заветной (для меня) стране.
Но скрипящий от радости и облегчения, полуразвалившийся наш корабль, в конце концов,... вынудил меня однажды с перепугу запутаться и рухнуть вместе с гамаком, немилосердно прервав сладостно-краткие, столь желанные грезы: он с силой врезался в каменную стену,целиком подсвечивающую прозрачным сапфировым цветом, за которой я с изумлением насчитал всего лишь три гордых верхушки этого странного места-города; побезнадежно свирепым лицам товарищей и пунктирам карты, осознавалось - это тастрана, с маской для дамы.
Я готов был перецеловать и передушить в объятиях всех членов своей команды, рассерженно отталкивающих меня и с отборными ворчаниями-ругательствами понукая поскорее уж найти вожделенный предмет; и мои руки сами поторопились открыть массивные ворота города лишь трех верхушек - нас встречали пустые улицы, скудно запутанные неясными серебряными статуями и фиолетовыми, подстриженными деревьями.
Товарищи, по (замечено опытом) неконтролируемой привычке, засуетились в планах, с кулаками и ором, со слюнями-синяками, отломать наиболее редкие, дорогие и красивые обломки статуй и деревьев, чтобы потом, хвастая и невинно-геройски ластясь, выпрашивая у меня лакомый кусочек, крушить это, играючи, на нашем корабле или лениво охранять,любуясь фестонами пыли на, некогда соблазнительно блестящей, добыче.
Я же, словно околдованный, шел к первому зданию, вылитому из лепестков жемчуга, к которому вела кривая и перевернутая стрелка указателя, предвкушая найти там доброго косматого и бородатого темно-синего морского владыку в короне из кораллов, который (за все,даже самое неповторимое и ценное) подарил бы мне товарищей порасторопнее,костюм и корабль помоднее, а для дамы - не только маску, но и тысячу того, изчего выточен ее камень.
Никого в просторной зале жемчужного здания не было, только яства заземные, так и притягивающие своим ароматом и добротными кремами, хрустящими корочками, густыми соусами!
Мой, истощенный, ну словно одною морской водой и тиной, желудок без церемоний приказал руке потянуться клакомствам, наперед сыто урча от пирожных, бекона, супов всех цветов и свето-видов...
Но тут меня отшвырнул от угощений и принялся колотить неприятный тип в бардовом сюртуке, скучающе-зловеще поблескивая своими притворными глазами, только и выглядывающими из черной ткани, наброшенной зачем-то на лицо, оскорбляюще наслаждаясь моею растерянностью и хилым сопротивлением (я был выжат, психологически, ну, и, потом, морально,заботой днями-ночами о нерадивых баловнях-товарищах, о безделушках-добыче-оружиии и об обленившемся разине-корабле).
Весьма позорная (не скрою, в отношении меня) битва закончилась тем, что тип, жмурясь от удовольствия, еще попинал меня и... исчез, что-то поспешно унося в руках; я пригляделся и -гнетущий жар мрачного стыда овладел мною, ноги обмякли и мысленно, наверное,поддерживали мою мысль остаться здесь и лопнуть от депрессивно-безостановочно поедаемых блюд, но не показывать и соленых (от слез) губ товарищам – меня лишили любимой батисто-медной повязки на волосы и золоченного пояса с увесистой шпагой (символа моего правления кораблем и авторитета среди товарищей) – я больше не капитан.
Эта мысль уже продиктовала разочарованно давиться очередным, абсолютно невкусным и отравляющим запахом,яством; но, спустя мимолетность, навек улетучилась в свои сомнительные недра -с живительным лучиком меня утешительно потрепала догадка о том, что товарищи мои, как и я, просто, незаменимые, по-своему милые и даже забавные, люди; а корабль, как и чей-то дом, просто, верное, родное, священное пристанище; этовсе непростительно покидать!
И я благовейно выбежал из жемчужного здания к товарищам, совсем не полагаясь на их радость и журящее волнение заботы и почтения - они все группкой сопровождали пролетающую над городом белую, однупушистую тучу, с важно-счастливыми лицами.
Мне быстро стало скучно,прогуливаясь по пустынным улицам, и я с любопытством направился к другому зданию, так и отливающему яркими рубинами, внутренне настаивая на каких-никак их благах от него, что смогли бы помочь мне забыть все пережитое.
В том здании были лишь сломанные лестницы, пахнущие дымом и отталкивающие ярко-оранжевым огнем своих ступенек,безвкусно размазанные штрихи грязи на хрустальных фонтанчиках в форме сердечек,из которых еле-еле печально со скудной надеждой вырывалась струйка воды,бледные картины, оттеняющиеся лучиками отражений, притаившихся призрачных,зеркал, изображающие одну и ту же красавицу в изумрудном платьице, волосами света ночи, удивительно похожую... на меня и на даму, для которой как-то подзабыла искаться маска.
Дама на портретах была такой разной и... одинаковой, что у меня просто отнялся дар речи и дыхание замерло; вновь непроизвольно потянулась рука - к одной из картин, прикоснуться хоть на мгновение к этой красавице.
Но я не смог этого сделать – из портрета обворожительной незнакомки (словно давно известной мне и притягивающей, как магнит) выпрыгнула морда страшного, громадного ярко-желтого тюленя, что будто никогда не принимала в свой усатый рот водорослей и рыбы, как ей положено - она откусила мне кисть той самой руки, что побелела от беззащитного испуга и просто тянулась к картине с дамой.
Я шокировано глядел на скрывающуюся,в водовороте теней, ухмылку тюленя, шлепком ласт который, словно в снисходительное мажорство со своей стороны, бросившего мне напоследок шпагу,почти без рукоятки - она крепко-крепко, давяще-неснимаемо села мне на откушенную кисть, опять показалось на момент, что благороднее и полезнее всего будет остаться тут, чтобы забыть даму (которая, конечно же, только бы рассмеялась бы надо мною и не захотела б больше со мною ничего иметь).
А как это сложно было, больно – без нее ведь, как темновато-упрямо шептало сознание, вовсе больше не существовало моих мыслей и чувств, стимулов бравого дела моих товарищей и все вообще.
Хотели снова литься из моих серых уставших глаз слезы, неуклюже расписывая бледное лицо с, небрежно чуть всклоченными, темными кудрями волос, наляписто-пышную ленту поверх приталенного темно-бежевого старого пиджака и рубашки, штаны в тон пиджаку, с тяжелыми перевязями,вечно глохнущего пистолета и традиционно тупого кинжала, и высокие скользкие и жмущие ботфорты; но это... быстро прошло - с рукой-шпагой я, безусловно, только восстановлю свое пугающе-славное имя среди конкурентов, наверняка, и преуспею в нашем деле лучше их; верну трепетное поклонение товарищей и найду себе новую,по-настоящему, красивую и добрую, верную даму.
И снова деловитая моя походка,укрепившаяся от этой идеи, танцующе покинула ступеньки рубинового здания; волнительно-совестливо поджидало сознание товарищей, которых морские буераки носили невесть где.
Они, с молниеносностью черепахи и галасом полсотни петухов, в конце-концов, явились, скуляще уставившись глазамии, переминаясь с ноги на ногу, прося меня покинуть этот неясный, скучный город.
Но... неведомо почему, я наотрез отказался потому, как в моих мыслях вдруг всплыла маска из лунного камня (за нее уж, поди, давно бешено и на всяк лад бранятся мои конкуренты; как же мне хочется перещеголять их всех, заполучив, в столь молодом возрасте, такой,бесспорно лучший, трофей!).
И, мерзко-безразлично-вежливо попросив товарищей ждать меня возле последнего, радужно-черного здания, я вдохновлено удалился туда.
В этом, словно игрушечном здании - с яркими, ломкими крохотными стенами из тонкого дерева, маленькими точно легко-искуственными деталями мебели и вещами, мягкими куколками, изображавших хозяев домика или его украшение, уже... ничто не ожидалось и не вызывало других помыслов, кроме как найти маску и, забрав ее жадно-скоро,уплыть с товарищами к новым заботам и забавам.
Они сияли стеснительно и ярко...маленькой нарисованной рожицей, выточенной из лунного камня, у одной из куколок; меня разбирали негодование и, одновременно, чувство близкой победы – у куклы не живо сознание, она ничего не почувствует, ей все равно, что ее лицо
