пропасть и протянула свою маленькую ручку мне, так давно погрязшему в ней.
Затем она робко улыбнулась, щемяще грустно, и сказала: "Я ухожу и верю - и это для меня полезно! Не надо этого бояться, ведь, когда-нибудь, я снова, там, прижмусь к тебе аккуратно... Асейчас - ты, прости, пойду одна незаметно, не буду смущать и вводить в когти к тем кошкам, что чуть тебя не съели!... Я ведь тебя не брошу!"
Так ее тихие шаги удалились в патетическую тьму тишины.
Я смотрел ей вслед и не мог поверить, что потерял все ее бесценные упоительные дары - нежность, послушность, неприхотливость и преданность небесной широты.
Она... всегда считала себя иной, маленькой блеклой мышкой.
Но я знаю, была настолько сильной и искристой сознанием, что даже в момент ее ухода я... плакал и верил.
Настолько сильно, будто потерял свою жизнь, все, что в мире есть прекрасного, ценного и удерживающего, просто... навек утерял себя!
Здание-насмешка - без нее – снова превратилось в тусклое скопище хлама и быстротечного бреда.
А где-то ведь, вне его, светит еесолнце!
Я с трепетом и болью усердно его искал, не замечая потребностей, не жалея годов на то, чтобы снова, ссогревающей негой, впитать в себя любые следы Кэтрин.
Но сейчас я понял - она... все еще помнит и ценит меня, все простила, зная о моей слабости, скрывающейся за тучной массой!
Я живу и безмерно благодарен ей за это, ведь от такого знания мною ценится каждый миг...
Он и сейчас скромно жмется ко мнесердечком, чудной и прекрасной до бесконечности, малышки в сером.
Я... все еще робко и почтеннобезумствую, считая ее, справедливо, своей единственной любовью светлой жизни!
Все еще скучаю и помню, слышу еетихие шаги!...
