На жертвеннике

остановилась старая «Шко-да». Водитель высунулся из окошка:
- Куда едем, мотек? Думаю, что автобуса ты уже не дождешься. Это был тот самый израильтянин с тронутым оспой лицом.
Ноги гудели от усталости. Идти пешком? Легче на улице остаться. Она знала об опасности, которой чревата подобная ситуация и никогда не реагировала на оклики прилипчивых таксистов. Кипа на макушке не гарантировала безопасность. Но осмысливать все это сейчас не было сил.
Ирина села в машину, назвала адрес и отметила про себя вязаную кипу на голове Исраэля. У каждого светофора водитель с любопытством на нее погляды-вал. Ему нравились ее светлая кожа, светлые волосы, светлые глаза и очень красивые руки. Не израиль-тянка – настоящая белая женщина. Ирина вообще не шла контакт, смотрела прямо в стекло.
- Совсем устала, мотек… – вздохнул израильтянин.
- А завтра также с семи утра до двенадцати ночи. Не знаю, выдержу ли?.. Спасибо, что подвезли, – сказала Ирина и вышла из машины.

*
«Леночка… А вдруг она дома?» - едва ступив на бетонированную площадку перед входом в подъезд, пдумала Ирина. Еле волоча ноги, она поднялась на пятый этаж, открыла ключом дверь… Взбешенный Михаил выскочил ей навстречу с перекошенным от ненависти лицом:
- Где ты шлялась, шлюха? – заорал он вне себя, – даже в мужской одежде явилась!
Ирина была в шоке. Они вообще давно не разговаривали друг с другом, а после ухода Леночки не обмолвились ни словом. Если бы его действи-тельно интересовало где она, – мобильник всегда с нею.
- Ты ушла в шесть утра, сейчас час ночи, у тебя нет денег, где ты можешь проводить праздничный день?
- На охране Парка Независимости! – с отчаянием закричала Ирина. – Меня оформили на два дня, гадина, из-за тебя мы здесь дохнем!
Мот, лежа на верхней полке книжного шкафа, внимательно наблюдал семейную склоку. Казалось, он выбирал, чью сторону принять. Впрочем, кот всегда был по-мужски солидарен с Михаилом. Сейчас он просто выжидал своего часа. В какой-то момент его зеленые глаза стали оранжевыми, огнен-ная шерсть вздыбилась, грозное «у-р-р», «у-р-р» пронеслось по комнате. С бешенством дикого зверя он прыгнул на Ирину и вцепился зубами в ее левую руку чуть ниже плеча. Челюсть застыла, как у волкодава.
Оторвать разъяренное животное от его жертвы было невозможно. Михаил схватил лежавшую на столе деревянную доску для разделки мяса и с силой ударил Мота по хребту. Неистово зарычав, кот разжал челюсть. Михаил молниеносно схватил Мота и вытряхнул его за входную дверь.
Ирина рыдала. Рука была прокушена сквозь рукав футболки. Из четырех мест лилась кровь. Ми-хаил быстро дезинфицировал рану, крепко забин-товал и молча ушел в другую комнату.

*
На следующий день Ирина поднялась в 6 утра, сделала себе два бутерброда, взяла питьевой воды и, не спрашивая у мужа ни шекеля, ушла на дежурство в Парк Независимости. С утра ее посадили (это было величайшим из благ!) на специально смонтирован-ную на эти дни вышку. В ее обязанности входило: позвонить начальнику охраны, если кто-либо вздума-ет пересечь зеленую лужайку с павильонами.
Стояла жара. Слипались глаза, словно кот Баюн напускал неодолимый сон. Состояние сонной мути позволяло забыть о боли в руке, разбухших ногах и прочих неприятностях. На какое-то время Ирина даже задремала, мысленно вернувшись в кабинет истории своей школы в стране Исхода.

Ей вспомнились две гравюры, висевшие друг против друга. Одна – из истории европейского сред-невекового искусства, другая – времен Петра Великого. В жанрово-сатирической сцене была запечатлена «битва мышей с котами». На первом плане гравюры изображались два кота, раздиравших мышь. Один тащил ее за хвост к себе. Другой, прокусив ей левую переднюю лапку, – к себе. В свой смертный час испускавшая дух мышь смотрела, вылезшими из орбит глазами, на историческую аллегорию с гравюры 18 века, где Петр первый изображался котом, топчущим старообрядческую Россию. Его злорадный прищур словно пронзал и без того жалкую жертву инквизиции: «Ну, что, кузькина мышь, Восхождение?»

Со словами «о, Господи» Ирина очнулась. Левая рука болела, как прокусанная лапка мыши. Перед глазами открывалась зеленая лужайка объекта. Казалось, что вокруг ни души. Но где-то далеко-далеко в глубине парка лежала на траве Леночка, обсуждая со своим дружком, как раздобыть дозу.

*
К вечеру начал подходить народ. Ирину перевели к новому пункту, заметив, что на вышке должен находиться только охранник с оружием. Было жаль, поскольку все остальные объекты были без стульев. Ирина оказалась у павильона Шестидневной войны, где можно было получить солдатскую похлебку.
И вдруг кто-то ее окликнул. Она услышала знако-мый голос:
- Хочешь похлебки, мотек?
- Спасибо, не стоит, - отозвалась Ирина.
- Что с рукою? В какой войне ранили?
- В той, что уже прошла, где за геройство не дают наград и не перестают считать потери… – со вздохом ответила Ирина.
- Про похлебку это я просто так сказал, таких краси-вых женщин похлебкой не кормят, вот тебе сладости из моей пекарни – все кошерное. А я пока кофе принесу. – Он так быстро сунул ей в руки пакет, что она не успела отказаться.
В этот момент дежурный по охране проверял посты. Он подошел к Ирине, держащей в руках солидный пакет с разными сладостями. Дал ей ведо-мость расписаться, а потом спросил с марокканским акцентом:
- Яблочного пирожка там у тебя не найдется?
- Я не знаю, что там, – скромно ответила Ирина.
- Как это не знаешь? – процедил он сквозь зубы. – Охраняешь объект и не знаешь. А вот я тебе сейчас вместо трех смен одну запишу, русская сучка!
Оглушенная хамством, она отдала ему весь па-кет. Тот вытащил из него лежавшую сверху слойку, сунул ей в руку. И ушел, пригласив молодых девчо-нок присоединиться к ужину. Ирина не могла перевести дыхания от оскорбления и возмущения. Тем временем сквозь толпу к ней уже пробирался израильтянин с испещренным оспой лицом. Он дер-жал в руках два закрытых стаканчика капуччино.
- Что случилось, мотек? – недоуменно спросил он.
Ирина не могла сдержаться и расплакалась.
- Ай, марокканская мразь! Поднялись здесь из грязи!
Он попытался успокоить ее:
- Подожди минутку, - и снова удалился. У первого же первого прилавка взял без очереди хот-дог с сосиской, бесцеремонно заявив, что у одной женщины только хот-догом мож-но угомонить малыша. Через минуту он уже вернулся к Ирине. Она с благодарностью приняла от него хот-дог.
- Давай знакомиться, мотек? Исраэль, пекарь. В Гиват Шауле у меня пекарня, – и поправил слетавшую кипу…
- Ирина… без пекарни, – грустно ответила Ирина.

Неожиданно луч прожектора упал на ее глаза. Они были прозрачно зелеными, как у молоденькой ко-шечки в какой-то иной жизни. Она чувствовала, что израильтянин к ней неравнодушен и выражает свои ухаживания до наивности просто, на хлебобулочном уровне. Но после всего того, что было дома, после сцены с марокканцем, самое примитивное внимание со стороны некрасивого, рябого, необразованного пекаря показалось ей проявлением высшей человеч-ности. Наверное, такими и были те первые гуманисты, явившиеся испепеленому миру в пожаре инквизиции? Когда дядя Толя приколачивал к стене картинки из истории Европы, именно эта гравюра не поместилась:
- Нехай гуманисты подождут, не вписались, значит!

- Слушай меня, Ирина, - обратился к ней израильтянин, - да соберись же, мотек, когда этот мерзавец вновь принесет ведомости, потребуй, чтобы показал тебе три за вчерашний день и три за сегодняшний, проверь по часам, а то он твои часы припишет своей подружке или дружку. Ты не знаешь этих …
Исраэль оказался прав: одна из ведомостей оказалась продублированной марокканским началь-ником дважды. Ирина с возмущением потребовала ведомость с указанием ее часов. Обрушив на нее поток матершины, он дал ей новую ведомость, в которой были проставлены ее часы за третью смену.
В 12 часов ночи, когда Ирина подошла к автобусной остановке. «Шкода» была уже наготове.
- Ирина, садись! – крикнул Исраэль, сияя оспинами.
- Хорошо… - согласилась Ирина.
Впервые в жизни с такой печалью она принимала ухаживания мужчины.
- Я чувствую, что тебе очень плохо, но ты даже не представляешь, какая ты красивая. – Он взял ее руку. - Поедем ко мне. Я один. Сыновья семейные. Не какие-нибудь там наркоманы. Поедем… я тебе хорошо заплачу.

И вдруг она опять вспомнила свою советскую школу, родной кабинет и висевшую в нем по правую сторону доски табличку с высказыванием Сократа: «Кто берет деньги от первого встречного, тот делает его своим господином и впадает в рабство, которое не менее унизительно, чем всякое другое»..

Горькая, иронично-истеричная улыбка исказила ее лицо. Не в силах справиться с этой гримасой она до боли прикусила губы. И вот ведь что произошло: опыт собственного Восхождения оказался сильнее мудрости античного философа! Выброшенные годы плюс два дня в Парке Независимости странным образом повернули ее психологию: если хорошо относящийся к тебе человек хочет к тому же еще и заплатить, так что в том плохого?

Воздух словно сгустился, и несвойственный Ирине какой-то кошачий блеск вспыхнул в ее глазах…

И вообще, что удерживало ее до этой минуты с Михаилом? Дочь-кровинушка…. Страх? Нет. Невообразимым образом сохранившееся чувство долга перед семьею, которой не было, которую не защитила и не вытащила. Не смогла! И Всевышний поставил на всех них кровавую отметину, избрав своим орудием Мота.
После затянувшейся паузы она тихо спросила:
- Скажи только честно, у тебя сейчас есть постоянная женщина?
- Сейчас нет, – отрицательно качнув головой, просто ответил Исраэль.
- Тогда не плати мне, понимаешь, не плати!
- Как это не плати? Брось, я вижу, что ты не с улицы. Ну, разве такая красивая и не гулящая просто так пойдет со мною?
- Не плати – возьми к себе, только так, чтобы мне никогда не возвращаться и забыть ту свою жизнь навсегда. Возьми вместо кошки и делай все, что захочешь. Только б не возвращаться и все забыть… - В ее голосе было отчаяние… Глаза гасли, как догорающие шаббатные свечи…
- Ты это правда? Ты даже не знаешь меня. Целыми днями я в своей пекарне.
- Для меня это уже не имеет значения. Возьми! И будешь доволен! Очень доволен! – судорожно хватая воздух, умоляла Ирина. - Сейчас не возьмешь, не пойду вовсе.
Исраэль совершенно не думал о таком повороте дела. Но перспектива видеть рядом с собою настоя-щую белую женщину, зеленоглазую и явно не по нему привлекательную была весьма соблазнительной. На какое-то мгновение пекарь даже представил, что подумают его сыновья, узнав об этом: «Ну-ну, рябой папаша! Отхватил-таки себе лакомый кусочек!»
- Буду счастлив, если это так… – говоря по правде, он сам не знал, соответствуют ли его слова истине, не мог собраться с мыслями, но почувствовал, что все как-то смешалось, сердце бешено заколотилось: ему очень-очень хотелось Ирины, как женщины. И, хотя ее неожиданное предложение, прямо скажем, ошеломило его, он внутренне отказывался размышлять над тем, почему такая женщина бросается в объятия первому встречному? Его больше устраивало, что этим встречным был он. Благо, Исраэль был человеком простым, без русского самоедства. Он с юности помнил, что хоть «поспешность и ведет к неудачам», все-таки «счастлив тот, кто не разминулся