[b] Мыкола Бондаренко и Пётр Силин выросли в Славянске, в Донбассе. Одноклассники, они поступили и вместе учились в одном из вузов Киева. Майдан перевернул судьбы многих людей. Мыкола пошёл служить в Национальную гвардию, а затем стал членом «Правого сектора». Принимал активное участие в событиях второго мая в одесском Доме Профсоюзов.
Пётр, напротив, выступал против национализма и русофобии, участвовал в митингах протеста в Луганске, где училась его любимая девушка Светлана. Был жестоко избит киевскими боевиками. А когда поправился и приехал в родной Славянск к родителям, там уже начиналась война.
1.
Блокпост представлял собой металлическую будку от старого ЗИЛа да несколько десятков использованных покрышек, сложенных баррикадой и частично перекрывавших дорогу. Обещали привезти из Славянска бетонные блоки, но, видно, не до того было новым властям Донецкой Народной Республики. Спасибо хоть горячим питанием обеспечивали. Вот и сейчас, минут двадцать назад голубоглазая улыбчивая девушка Светлана уехала на стареньких жигулях, оставив два объёмистых термоса с наваристым украинским борщом и гречневой кашей.
Шестеро молодых ребят-ополченцев с утра заступили на дежурство. Проверяли проходившие мимо машины, следили за дорогой, но больше скучали, прячась от палящего солнца в тени будки или внутри её. «Укропы» (украинская армия) сильно не досаждали, и бояться, вроде бы, было некого. От нечего делать стучали костяшками домино, а чаще просто болтали обо всём на свете. Автомат Калашникова был один на всю бригаду, и его гордо носили на груди по очереди, не снимая с предохранителя, но держа палец в непосредственной близости от спускового крючка.
После обеда Василий, самый младший из всех, пошёл на родник - вымыть освободившиеся термосы и принести в них прохладной ключевой воды. Ничто не предвещало беды, но вдруг со стороны блокпоста он услышал шум, громкие крики, а затем – автоматную очередь. Парень бросился к дороге, но издалека увидел нечто такое, что заставило его упасть на землю у придорожных кустов и оттуда наблюдать за происходящим, ничем не выдавая своего присутствия.
А смотреть было на что. Бронетранспортёр с развевающимся на ветру жёлто-голубым флагом стоял у блокпоста. Бойцы нацгвардии и одетые в чёрное правосеки выбрасывали из будки всё, что там было, загружали в БТР. Пятеро разоружённых ополченцев покорно стояли лицом к баррикаде из покрышек – ноги широко расставлены, руки на стене. Единственное их настоящее оружие – автомат - осматривал средних лет белобрысый лейтенант, прислонившись спиной к БТРу. По характерному акценту захватчиков Василий понял, что перед ним «западенцы» - жители западной Украины, от которых пощады ждать не стоит. Предупреждали его знающие люди, что они там, в Галиции - все поголовно бандеровцы.
Вдруг один из разоружённых повстанцев выхватил из баррикады небольшую покрышку, на которую всё это время опирался руками, и слёту ударил ею стоявшего рядом врага. Сбил его, попытался вырвать из рук оружие. Не получилось, и офицер - не спеша, без эмоций, от живота, как бы проверяя трофейный автомат, выпустил короткую очередь по ногам стоявших спиной к нему пленников, а заодно – полоснул осмелившегося бунтовать парня. Ребят подкосило. Они упали на колени, как стояли - лицом к стене. Их руки медленно, пытаясь удержаться, сползали вниз. Бунтовщика отпинали ногами и бросили на землю - в один ряд с остальными. Затем, по команде офицера, здоровенный детина с воплем: «Слава Украине!» из крупнокалиберного пулемёта стоявшего рядом БТР-а расстрелял всех пятерых – молодых, не нюхавших пороха ребят.
Их тела, прошитые насквозь, разорванные в клочья, упали в придорожную пыль, обильно орошая её своей кровью. Такой же алой, как нижняя полоска российского флага, сброшенного с флагштока и расстрелянного вместе со всеми. Улыбаясь, легко и непринуждённо обмениваясь шутками по поводу только что совершённого убийства, нацгады, как ни в чём ни бывало, погрузили оставшиеся трофеи в бронетранспортёр и отправились восвояси.
Не помня себя от нахлынувших чувств, Василий вылез из кустов. Будто зомби, с пустыми термосами в руках прошёл он вдоль разбитой баррикады, сделал несколько кругов вокруг блокпоста и почти вслепую, пытаясь разлепить мокрые от слёз глаза, медленно двинулся по пустынной дороге к городу. Так и добрёл до дома Светланы, которая, отобрав у него посуду, без слов поняла, что случилось нечто ужасное.
Ребят, то, что от них осталось, похоронили с почестями. И для тех, кто ещё сомневался, этот случай стал каким-то водоразделом. Люди поняли, что к ним пришла война. Но не та, полная показного героизма, высоких идей и великих подвигов, которую им показывали в советских фильмах. И не та, далёкая и нереальная, о которой писали в книгах. Пришла война - будто смерть с косой, отбирающая жизни молодых ребят, убивающая всех без разбора. Пришла в их дома, которые надо защищать от врага. Просто брать в руки оружие и идти на смертный бой, рискуя не вернуться. И никто в этом благородном деле им, жителям Донбасса, не поможет. Даже Россия, до которой, казалось бы, рукой подать.
А потому после отпевания невинных ангельских душ, убитых извергами рода человеческого - все, кто мог держать в руках автомат или винтовку, для кого слово «честь» не было пустым звуком, встали на защиту родной земли. Пошли воевать в славянское ополчение к Стрелкову, поверив ему окончательно.
2.
Светлана, сердцем чувствуя надвигавшуюся беду, не хотела отпускать своего Петю домой одного. На крыльях любви она вслед за ним прилетела в родной Славянск. Помогала восставшим: на старом отцовском жигулёнке развозила по блокпостам обед, делала ту простую, но нужную всем работу, без которой бойцы чувствовали бы себя сиротами.
Пётр, вступив в ряды ополчения, легко и быстро постигал азы военного ремесла. В составе диверсионно-разведывательной группы он не раз совершал рейды по тылам противника. Поначалу было непривычно, страшно и ужасно трудно стрелять в живых людей. Но убийства мирных жителей, изнасилования, грабёжи и другие бесчинства, совершаемые незваными пришельцами, ожесточили его изначально мягкую и нежную юношескую душу.
Парень с содроганием смотрел на разрушенные дома горожан, обезображенные трупы мирных жителей, среди которых были его друзья, которым не повезло попасть под ночные обстрелы артиллерии либо под дневные налёты авиации. И внутри закипала злоба, боль и ненависть к врагу. Появлялось желание стрелять, мстить, убивать незваных гостей. Даже Светлане, порой, становилось страшно, когда её любимый рассказывал о том, что и как приходилось им творить во вражеском тылу. В такие мгновения он, казалось, покидал её, становился другим – жестоким и беспощадным, заново переживая напряжённые сцены боя. А глаза его светились каким-то новым, непривычным для девушки хищным блеском.
Так случилось, что однажды ополченцы взяли в плен «нацгада» свидомого – отпетого наци и потомственного бандеровца. Молодой, всего-то лет двадцати от роду, он поражал безграничной самоуверенностью, наглостью и убеждённостью в своей правоте. Одетый в новую чёрную форму, эффектно оттенявшую бледность его разбитого при задержании лица, с красной повязкой на рукаве - ни дать, ни взять – эсэсовец из далёкого прошлого. Допрашивали гада с пристрастием. И когда вытянули из него всё, что тот знал, Пётр, наконец, задал ему главный вопрос, который давно его мучил:
- Скажи, зачем вы пришли на нашу землю? Зачем убиваете? Что вам здесь нужно?
Тот посмотрел холодным взглядом, помолчал немного. Было заметно, что глаза его, помимо воли, всё больше наливались звериной тоской и ненавистью, барским презрением к ополченцам, ко всем жителям Донбасса. Он встал, гордо расправил плечи и, видимо, окончательно потеряв чувство реальности и самосохранения, ответил дерзко и высокомерно:
- Я верю, что рано или поздно Украина будет только для украинцев. И ещё для тех, кто согласен признавать нас и наши единственно верные истинные ценности. Всем остальным придётся определяться - покинуть мою Родину, быть здесь убитыми или навеки стать нашими рабами.
- Значит, рабами… А больше ничего не хочешь? Ты давай, говори, не стесняйся. Здесь все свои. А хуху не хохо? – с шутовской ухмылочкой обратился к «рабовладельцу» один из повстанцев. – А вот этого не желаете отведать?
Огромного размера кулак потомственного забойщика неспешно приблизился к носу раззадоренного нациста. Затем, описав дугу, будто в цирке, он вдруг превратился в такую же здоровенную фигу, которая повисла в воздухе перед носом незваного гостя. Все засмеялись, но тут напускная клоунская улыбка слетела с лица работяги, и он добавил вполне серьёзно, твёрдо и решительно:
- Это наша земля. Россия, Новороссия – как угодно. И вам, подлые твари, здесь делать нечего!
- Это Украина, Великая Украина, - вдруг заорал изо всей мочи «майданутый» фанатик, раздувая ноздри и забыв обо всём на свете. – Вы рабы, грязные взбунтовавшиеся рабы. Ваше дело – шахта, и мы загоним вас всех в ярмо или раздавим, как бешеных псов. А потом каждый из нас, победителей, получит по угольной копанке и по двадцать человек, которые будут там работать. Вы будете там работать…
«Рабовладелец» вдруг осёкся, понимая, что сказал лишнего. Удивлённые ополченцы все разом повернули головы в его сторону. Мёртвая тишина повисла в воздухе.
- И кто это тебе обещал такое? – прервал молчание пожилой шахтёр с автоматом на шее, глядя прямо в глаза извергу. – Ты! Это ты снарядом уничтожил мой дом! Ты убил мою жену. Ты оставил меня одного на старости лет!
От свинцового ненавидящего взгляда старого забойщика нацгвардеец, кажется, даже ростом стал поменьше. Почуяв беду, он молча опустил глаза и понурил голову, видимо, сожалея о том, что так некстати случился с ним этот роковой истерический припадок.
- А ну, пошли, провожу тебя в твои хоромы царские, пан рабовладелец хренов! – сквозь зубы процедил работяга.
- Нет, я ещё не всё сказал, я много знаю, наша часть…
Но сильный пинок под зад и хлопок закрывшейся двери не дали договорить несостоявшемуся рабовладельцу.
- Ты что там удумал? – раздался вслед ушедшим запоздалый окрик командира.
Но было поздно. Спустя несколько минут послышался негромкий хлопок выстрела, и вернувшийся шахтёр доложил начальству:
- Значит так: убит при попытке к бегству.
Затем, помолчав, добавил:
- Всё, хватит, терпение лопнуло. Не надо нам больше нахлебников. И так…
Никто ему не возразил, только один из ополченцев, участник чеченской войны заметил:
- Воевать можно месяц, два, три, но не более. Потом «крыша едет». Человек превращается в дикого зверя, в сумасшедшего. Хочется убивать, убивать и убивать. Даже если нет войны, даже в мирное время – всё равно тянет старого вояку на простые решения: нет человека - нет проблемы. И ничего тут не поделаешь. Быть может это кара свыше за грехи наши тяжкие? Кто знает?
3.
Война набирала обороты. Городское кладбище росло с невиданной доселе быстротой. Гора Карачун не давала покоя жителям Славянска. С господствующей высоты «нацгады» били по площадям, строго
Это должны знать все.