ВЕЧЕРА НА ХУТОРЕ ПЛЮС ДИКАНЬКИ

обстоятельствах. Она - верная - так и осталась, вековухой, ухаживать за его могилкой, а из близких у нее только что и остались два любимых племянника.
Вот в точке пересечения первого и второго и оказался на сегодня один из них: конструктор этих самых кенгурят, - "го-ло-ва!" - приехал к тетушке на кратковременный отдых, - "знаменитый грибник на всю Лугу!" Тетушка - соседка Сидельникова по лестничной площадке и попросила их (Сидельников прочно пришил к себе Виргилиуса иголкой из указательного пальца) оказать ему, по первому разу, топографическую услугу. "Ну а я-то здесь причем?" - воспротивился было Виргилиус, но Сидельников все уже решил за двоих: "А то, что Зинаида Васильевна сказала: отпустит его только под твою! ответственность, да и сам я думаю, контакт с ним пойдет тебе на пользу, го-ло-ва! он, как увидел "Гибель Помпеи", так, знаешь, схватился за косяк, чтобы на ногах удержаться, и говорит: такому, говорит, место только на Дворцовой площади, со-о-ображает! не то что некоторые... сапоги резиновые есть?.. приблизительно твоего роста..." - "А я..." - "А ты туристические ботинки надень, - он решительно пресек на корню саму попытку к возражению, - ноги не так потеть будут, и ветровку твою... да! самое главное! чуть не забыл, - Сидельников зачесал пятернями под кепочкой сразу с двух сторон, - сам понимаешь, как - никак - гость, с тебя бутылка, а колбаски там, огурчика, я сам организую, не проспи! в четыре часа к тебе подниматься... - на его лицо полезло из-под рубахи нестерпимое мучение, - не подведем, так сказать, не ударим лицом в грязь, - и... осклабился, - перед северной столицей!"
Сапоги и ветровку он осмотрел критически; остался доволен.  
Утро...
Дом - спит, дома - спят, город - спит. Не спит древняя старушка, экономит время, экономит тепло, одета она по-зимнему: в пуховом платке, в шубе, в валенках; старость экономна еще и в движениях, на провисшем от ненужности поводке вяло и расслабленно "походонит" следом (шаг в шаг) пес, он тоже очень старый, челюстям его уже никогда не сомкнуться: из верхней, на сторону и вперед, торчит одинокий, желтый сколок-клык. Глаза его слезятся; они плачут вместе, в четыре глаза - всегда и везде, - а длина, ширина этого "всегда и везде" собраны всего в два пятачка между домами: утром и вечером, - в высоту же им требуется и того меньше... В былом - Кавказская овчарка, гроза... Наверное, в инстинкте она уже трижды обежала периметр двора, оставляя частые свои метки, на практике же замерла лишь один раз у липы, да всего лишь дернулась разок лапой, - да и то передней... Шуба у нее, как у старушки, потертая: у нее - в интимных местах, у обеих - под мышками, тупая в четырех лопатках, противоположно прогнутая в спинах, но с одним хвостом-колтуном. "Старый пес", - участливо подтвердил Виргилиус. "Сука,  - с некоторым опозданием возразила старушка, - хорошо, с кобелем не справиться мне". "Но у суки другие проблемы..." - у Виргилиуса тоже были кое-какие знания о животном мире (?..) "Природа", - согласилась старушка. Сука развернула внимательную голову к Виргилиусу и уже она продолжила разговор тем же голосом: "Ждем, когда помрем, одни остались на белом свете... хозяйке первой никак нельзя... человека-то поверх земли не оставят, а... подумать страшно..."
И Виргилиус тоже подумал, - на минуту и ему сделалось страшно, потому что он тоже - один на белом свете, - нет, ни на минутку, и даже  ни на секунду: на мгновение, только - на мгновение.
Внезапное эхо гулко ударилось о противоположный дом, вернулось ослабленным, угасло и, с новой силой повторило первый свой путь, - прокашливался Сидельников. За ним из подъездного сумрака вылупился на свет Божий - гость, в хорошо известной Виргилиусу одежде, за исключением серых брюк и толстых, слоеных очков, пробираясь через которые, хотелось завернуть в межстеколье, - такая в них заключалась хитрость, - пока ты блуждал, глазки в глубине успевали о тебе составить полное представление.
Гость протянул руку: "Борис Борисыч!" "Вир...", - испуганный "гилиус" молча выронил ее из своей. Потому что была она вялой, бескостной, влажной, холодной, моментально вызывающей неуместную ассоциацию известного характера, или умозрительную - эдакого пятипалого осьминога... Да, он еще был в белой женской панамке, с очень короткими полями (уши у него были чистыми - несомненно...) Подоспел Сидельников: "Местный наш грек, Иоанн, православный, так сказать, ортодокс!" На "Иоанне", в лупах гостя, загорелись свечи, но Виргилиус всегда доверял первому впечатлению.
Решили двигаться в ближнюю сторону, на восток, пешим ходом, там над крышами уже подпаливался край голубой дымки, - скоро, очень скоро, вспыхнет небо, и оранжевое марево окутает весь мир, - но и они тоже скоро будут под сенью смешанных крон.
В лапе Виргилиуса - маятником - корзиночка для ягод от милой  Машеньки из мультфильма, на ягодице Сидельникова - большая, бельевая, на кожаном ремне через плечо, у Борис Борисыча - строгий, полиэтиленовый пакет с газеткой. Трогаясь, Сидельников зацепился пальцем за край корзинки Виргилиуса, уронил на дно сомнительный взгляд.
"Все нормально!" - успокоил его Виргилиус.
Оставив позади себя асфальт, они перестроились в колонну, махнули через железнодорожное полотно, поднырнули под оборванную линию электропередачи, зашуршали о тропинку мягко и податливо. Голубые боты Сидельникова умылись первыми, и в прогалинах между тенями радостно запускали меж стволов солнечных зайцев. Тропинка брала все левее и левее, грозя снова упереться в железную дорогу.
На полянке, у повергнутого под скамеечку дерева, Сидельников остановился: "Пришли!" "Норд-Вест!" - серьезно уточнил Борис Борисыч. "Точно! - обрадовался Сидельников, - что значит, наука, - он расстилал у ног скатерку из его газеты, - по - русскому обычаю, перед тихой охотой, по капельке". Содержание свертка из корзинки Виргилиуса привело его в неописуемый восторг: "Смотрите!.. Курочка!.. Еще тепленькая... Ай да грек, ай да сукин сын!"
"Подслушал разговор со старушкой, - незлобливо подумал Виргилиус, - изгаляется, поэта переиначил... - да было зацепился краешком обиды за "сукиного", да махнул рукой: день только начинался, и настоящий Сидельников - еще впереди, - проверено...
"Руками не трогать! - кричал Сидельников, соорудив над ней крышу из ладоней, - глазами, глазами можно для аппетита, для финала ее, для праздника, а пока огурчик, плавленый сырок...
Борис Борисыч оптикой, слогами (на расстоянии вытянутой руки)  целился в этикетку бутылки: "Бо-го-род-ская", -и была в его позе та характерная вкусность, которая... "Нет! - прервал свои наблюдения Виргилиус, - не должно быть, - сказывалась предвзятость к каждому в кругу Сидельникова? - так нельзя!.."
Сделали по глоточку; кадык Борис Борисыча - пару лишних, пересушенных, что указывало на... - и Виргилиус снова, и построже, окоротил свои подозрения.
Закруглялись; обязанная теперь быть вертикальной, бутылка никак не хотела успокаиваться на неровном дне виргилиусовой корзины, и внимательный Борис Борисыч предложил: переместить ее в свой пакет, - "... там-то уж она никуда не денется..." - и общий справедливый принцип ко всей закуске, - "... кто покупает, тот не таскает..."
Желая потрафить гостю, Сидельников вызвался в разведку: он знал эти места как свои пять пальцев, - их же было - трое, - и ему предстоял выбор индивидуального направления, с учетом максимального К.П.Д. (коэффициента полезного действия) именно для Борис Борисыча.
Когда Сидельников растворился в кустах, Борис Борисыч вытянул из молнии треугольный подбородок к солнцу: "Значит вы одиноки?" Солнце (из небесного президиума) предоставило слово Виргилиусу, но и тот не нашелся сразу, потому что ответ, несмотря на простоту вопроса, не мог быть односложным. "Нет, - наконец сказал он, и повторил твердо, - нет!.. теперь уже нет!" "Грядут изменения в семейном положении?" - уточнил Борис Борисыч, и услышал эхом: "... нет!.. теперь уже нет!"
"Не изволите ли прояснить?" - витиеватым, манерным, прилипчивым (но не вдруг) сказался Борис Борисыч.
А вот самому Виргилиусу, вдруг, показалось, что это Сам Господь предоставил ему слушателя, созданного по образу и подобию Своему, чтобы он, Виргилиус, мог, впервые, поделиться чувствами, давно его будоражащими, и которые могли быть скорректированы, отшлифованы только при общении с живым человеком.
"Я не сукин сын, - задумчиво начал Виргилиус, - я единственный ребенок у родителей; мама уходила последней... и тогда сел я на диван с вопросом к самому себе: что, теперь, делать?.. Закрыл глаза и вижу: передо мной заснеженное поле, и спереди, и справа, и слева; что позади?.. меня совершенно не интересовало, потому что там - путь уже известный, пройденный, и возврата к нему - не было.
Ветер - колючий, - он перевел дыхание, - встречный, а в мозгу - тупым сверлом одна и та же мысль: что, теперь, делать?.. Искал, и не находил оправдания своему существованию, в работе  больше не было нужды - не для кого... Полное - отчаяние... Но тут я заметил во мгле точку, живую, двигавшуюся мне навстречу, - все большей становилась она,  превращаясь в странного человека, в летней одежде, в сандалиях на босу ногу.
Он поднял руку и... я узнал Его, и сказал Он мне: Я - есть жизнь твоя...
И знаете, я сразу, без колебаний, уверовал...
"Понятно! - вставил Борис Борисыч, - Блок! - Виргилиус не сразу понял: о чем это он? - Александр Блок, поэма "Двенадцать", - уточнил тот. "Ах, вот вы о ком..." - выдохнул Виргилиус.
Борис Борисыч поднялся с дерева, сделал три-четыре шага вперед, развернулся на полусогнутых, выпрямил спинку, заложил одну руку за нее, другую - сосредоточил в указательном пальце и... передумал: и другую согнул, и опустил на поясницу: "А почему, собственно говоря, зима, пурга и так далее?" "Пусть будет пустыня, - опрометчиво согласился с ним Виргилиус, - не столь важно..." - опрометчиво потому, что уже в следующее мгновение Борис Борисыч с радостью захлопал по вялым своим ляжкам, благо, они оказались к месту, под руками: "А!.. Вот мы и попались! А, это уже Иванов Александр Андреевич, помните, где Христос думу думает... Это, знаете ли все наши интеллигентские штучки: да как это, да почему, да необъяснимо, да чуда нам подавай, да сверхсилу... Простите, но в грустное то время вам на диван не надо было садиться, а придти сюда, на это самое дерево, да внимательно всмотреться в окружающий мир, и тогда бы вы поняли, что жизнь продолжается по своим объективным законам. И от этого она - жизнь! - не менее прекрасна, чем от иллюзорного чуда. Смотрите, - он замахал "крылами", завращался винтом вокруг невидимой оси, - вон бабочка полетела, вон - стрекоза, вон - листья зеленые, а вон - желтые, красные, резные, прекрасные... слышите?.. поэзия сама на уста просится. - Борис Борисыч входил в раж. - Вы на себя в зеркало давно смотрели?.. Красавец, рост, мышцы, не зря вас греком прозывают, найдите себе нимфу, а грубо говоря, настоящую русскую бабу, чтобы наутро от вас мокрое место оставалось, и про дурь-то забудете... "Про что?.." - Виргилиус затребовал уточнения с намеком на угрозу, но опять же, вовремя, подоспел Сидельников, с обреченным выражением