Часть 1
Стоило солнцу, покраснев, обрушиться за горизонт, как таверна оживилась. Трактирщик вынес из задних комнат ящик вина и прикатил два больших бочонка эля — тёмного и светлого. И не прошло и получаса с заката, как в слабо освещённый зал стали заходить порождения ночи. Первыми заявились три вампира — завсегдатаи «Подковы Единорога», для которых старик Майро приготовил большую бутыль бычьей крови. Вампиры довольно заулыбались при виде тягучей жидкости, но стоило им начать пить, как они быстро захмелели. Потом через камин, а не через дверь, как все нормальные посетители, влетели две ведьмы. Обе обладали аппетитными формами, стянутыми корсетами. Глубокое декольте демонстрировало грудь, а пышные юбки едва прикрывали бёдра. Эти женщины выглядели красивыми до тех пор, пока не поворачивались лицом — лица ведьм были как у столетних старух, под стать скрипучим голосам. Впрочем, самый юный возраст, в котором ведьма могла получить этот статус, как раз и был около ста лет. Они бухнулись за дальний столик, освещённый так, что лиц было не рассмотреть, и потребовали лисейского розового вина.
Ближе к полуночи, когда бледный диск луны поднялся в небесную густую синь, тяжёлая дверь с колокольчиком отворилась, и внутрь таверны, пригнув голову, вошёл оборотень. Он был высок и статен, когда разворачивал плечи, хотя так он в двери не проходил. Его густая шерсть была серебристой и светилась почти как сам месяц. А жёлтые глаза горели огнём веселья и страсти. Одет оборотень был лишь в набедренную повязку и перевязь под пару кривых кинжалов. Едва взглянув на него, одна из разносчиц хлопнулась в обморок. Оборотень довольно ухмыльнулся и сел за стол в самом центре зала. Он поднял мощную лапу и подманил к себе трактирщика. Голос оборотня — низкий и густой — рокотал и немного завораживал. Волк потребовал тёмного эля, который подали почти сразу.
Кисти были искажены превращением: острые когти вместо ногтей, мощные мохнатые пальцы и подушечки толстой кожи. Но всё это не мешало оборотню держать деревянную кружку, стянутую медными ободами. Этого оборотня в таверне знали — он был интересным собеседником и обладал исключительным чувством юмора, а потому за его столом вскоре оказалось несколько человек. Оборотень никогда не рассказывал, кто он, когда не покрыт шерстью, но это не мешало завсегдатаям садиться за его стол и слушать его байки.
Захмелевший оборотень резко оборвал смех. Луна клонилась к закату, а солнце должно было показаться над горизонтом через полчаса. Волк поднялся, бросил Майро тяжёлый мешочек золотых и удалился. Он всегда покидал таверну до восхода солнца, даже если был пьян вдрызг. Впрочем, этого трактирщик, будучи в здравом уме, старался не допускать — пьяный оборотень мог потерять себя и начать крушить всё вокруг. А уж при совсем плохом стечении обстоятельств — напасть на посетителей. И не столько жизни местных пьянчуг беспокоили трактирщика, сколько вероятность отдраивать их кишки от пола, столов и стен и упадок прибыли от уменьшения завсегдатаев.
Серебристый Волк скрылся в лесу. Кто бы ни пытался выследить его, это всегда оканчивалась неудачей — оборотень словно исчезал в лунных тенях. Вот и сейчас он, казалось, мгновение назад был впереди крадущейся за ним девушки, а теперь исчез, будто никогда и не бывал в этом лесу.
Путь оборотня завершился на старой водяной мельнице. Её каменные стены давно замшели, а на чердаке поселились птицы. Но мельница работала, перемалывая камни. Волк скрылся в подвальном помещении и тихо заскулил — превращение было процессом довольно болезненным. Настолько, что к этому нельзя было привыкнуть.
В полдень к мельнице подкатила телега. Старая клячонка, волочившая её, фыркнула и принялась жевать траву под ногами. С козел спрыгнул мужичок, работавший возницей на карьере. Он приехал за мешками смолотого камня и привёз новый. Похлопав кобылёнку по крупу, он прошагал к мельнице и вошёл внутрь. Но там оказалось пусто, и кучер поспешил покинуть пыльное помещение.
— Горбун! Эй, Горбун! — позвал он местного работника. — Где ты, Горбун?
Голос возницы вырвал Горбуна из раздумий. Он сидел за мельничным колесом и смотрел, как речка несёт свои воды к океану. Он знал, что рано или поздно любая река впадает в океан, и прощался с уходящими волнами. Когда его позвали, он неуклюже поднялся и поковылял в обход мельницы, захватив пару мешков с молотым камнем. Пусть Горбун и был низкого роста, с несуразно длинными руками и короткими ножками, он, как и все горбуны, обладал недюжинной силой. Как раз такой, чтобы работать здесь.
Стоило Горбуну показаться из-за угла, как возница поморщился. В дополнение к безобразному телу работник мельницы имел ещё и уродливое лицо: длинный крючковатый нос с большой бородавкой, маленькие глазки, один из которых не открывался до конца, а второй был слеп; рыхлая кожа, почти отсутствующие губы и вечно торчащий изо рта кривой зуб.
— Здорово, Горбун, — обратился возница. — Сколько мешков готово?
— И тебе не хворать, Рикон, — отозвался тот. — Шесть готово, погоди немного.
— У тебя заспанный вид, — кучер фыркнул и сплюнул. — Выглядишь хуже, чем обычно. Хотя... — задумчиво протянул он, — в последнее время ты часто кажешься не выспавшимся.
— Потому что я не сплю по ночам, — еле слышно пробормотал Горбун.
— Можешь не торопиться, — явно не разобрав его слов, проговорил Рикон. — Милашке Рози нужно передохнуть, — и добавил уже тише: — будь ты хоть немного приятнее, я бы напросился на чай, но...
Горбун неторопливо разгрузил телегу, затем зашвырнул в неё все шесть мешков смолотого камня. При взгляде на Горбуна могло показаться, что мешки совсем лёгкие, но Рикон знал, что стащить такой с телеги могут разве что двое рослых мужчин. А лучше — три. Возница поспешил убраться от мельницы, хотя его клячонке торопиться совсем не хотелось. А Горбун снова остался один. Он сбросил камни в жернова и снова ушёл на берег реки — любоваться солнечными бликами на воде. Немного погодя он растянулся на траве и уставился в ясное небо, по которому неторопливо шествовало солнце.
«Раньше мне так нравился солнечный свет... — думал Горбун, чуть щурясь от яркого света. — Но теперь оно превращает меня в этого безобразного урода, которому никогда не поверят, даже если он скажет, что он и есть знаменитый Серебряный Волк...»
Часть 2
Нирак от рождения был слеп. Его мать, как говорили, повздорила с ведьмой, когда носила мальчика под сердцем, и та прокляла её. Излечить хворь мальчика оказалось невозможным, и даже колдун Стретерен печально развёл руками. Работал Нирак возницей: его телега курсировала по прямой от карьера до мельницы и обратно. Конь сам прекрасно видел дорогу, так что мужчина требовался только для того, чтобы тяжеловоз двигался. В тот день Нирак как раз выздоровел — его здоровье всегда было слабым, и летом, когда многие растения начали цвести, он по обыкновению слёг с аллергической лихорадкой. Теперь же, когда он поправился, он вернулся к своей работе. Другие возницы были рады его возвращению — ездить к Горбуну никто из них не любил. Нирак же, ввиду того, что не видел его, смог даже стать его другом. Надо отметить — единственным.
— Эй, Горбун! — прокричал Нирак, когда лошадь остановилась. — Я не вижу, где я, но по запаху чую, что на мельнице!
— На мельнице, — пробурчал Горбун.
Запах здесь, и правда, был специфический: от реки тянуло свежестью и рыбой, от земли — а трава здесь была вытоптана — песочной пылью, и из самой мельницы вылетали клубы пыли каменной, от которой дышать становилось тяжело. Горбун выбрался из тёмной комнатёнки на мельнице к солнечному свету и сощурил зрячий глаз — после полумрака его почти ослепило. Но фигуру Нирака он узнал и потому как мог быстро поковылял к телеге, чтобы помочь другу спуститься с козел.
— Нирак! — протянул ему руку Горбун. — Как твоя аллергия?
— Раз я здесь, то я в порядке, — отозвался тот. — Как у тебя дела?
— Какие у меня дела? — пробормотал Горбун. — Ты посиди пока, а я телегу переберу.
Горбун усадил Нирака в тень, к самой стене мельницы, где со стороны подъездной дороги ещё оставался клочок травы. Слепец послушно сел и стал ждать. Он прекрасно знал, что толку в разборе телеги от него нет — даже если и сможет хоть один мешок поднять, то до нужного места не донесёт: или сил не хватит, или попросту не найдёт. Да и Горбун помогать себе не разрешал. Нирак слушал, как Горбун переносит мешки, отсчитывая, сколько раз он прошёл за мельницу и вернулся. Наконец, брожение работника мельницы закончилось, и он подковылял к слепцу.
— А кое-что всё-таки случилось, — заговорщически проговорил Горбун. — Дождёшься ночи здесь?
— Камень надо отвезти, — проговорил Нирак. — Его ждут. Но потом я могу вернуться.
— Я понимаю, — немного огорчился Горбун. — Возвращайся. Потому что если я просто расскажу, ты можешь мне не поверить.
Нирак уехал. Тяжеловоз, что тянул его телегу, шагал неторопливо, но уверенно — дорогу конь прекрасно знал. Можно с уверенностью сказать, что Князь — а именно такой была кличка тяжеловоза — был самым лучшим конём среди всех, что работали в карьере. Нираку передали его по причине крутого норова, а, как известно, к отмеченным магией любая животина благосклонна. Потому Князь ни с кем кроме Нирака не ездил — его даже из стойла невозможно было вывести.
Возвращался слепец на мельницу пешком, а потому добрался только к закату. Горбун встретил его бурчанием, и Нирак отчётливо слышал, как плескалось в бутылке вино и как его старый друг делал большие глотки. Они прошли в помещение мельницы и спустились в подвал. Горбун явно торопился, потому все его движения казались суетливыми. Он сказал, чтобы Нирак сидел спокойно и, что бы ни происходило, ни в коем случае не двигался. Слепец сел у холодной западной стены и постарался притвориться, что его здесь нет. Горбун тем временем разделся до исподнего, приковал собственные руки цепями к восточной стене и уставился в меленькую щёлку под самым потолком — там было видно, как красный солнечный диск проваливается за горизонт. Стоило последним лучам солнца исчезнуть, как началось.
Нирак не мог видеть, зато всё прекрасно слышал. Сначала Горбун тихо застонал, потом заскрежетали цепи. Слепец дёрнулся было на звук, но Горбун, едва заметив это, прохрипел: «Не подходи!» Было слышно, как Горбун бьёт руками и ногами по полу и стенам и как этот стук постепенно сменяется скрежетом когтей. Затем раздался хруст костей, будто выправлялся горб, и обладатель его почти по-волчьи взвыл. А потом резко стало тихо. Тишину разбавляло только тяжёлое дыхание у восточной стены и сбивчивое, напуганное — у западной. Потом Горбун глубоко вздохнул и низким бархатистым голосом проговорил:
— Закончилось...
Нирак услышал, как он отвязывает цепи.
— Ты слышал о Серебряном Волке?
— С-слышал, — споткнулся слепец.
— Это я, — оборотень протянул лапу Нираку, и тот, опершись на неё, поднялся.
Рука Горбуна, которую Нираку доводилось брать каждый раз, когда он приезжал на мельницу, была мозолистой, с узловатыми пальцами и шершавой кожей. И всё же это была человеческая ладонь — не
