Вот так мы и летаем!

Когда я перешёл уже к третьему достойного внимания случаю, то вдруг подумал, что, собрав их под одним заголовком, смогу написать достаточно увлекательное для неравнодушных людей повествование, потому что все они относятся к рубрике «нарочно не придумаешь», а это всегда интереснее, чем какие-либо фантастические истории.

Название повести навеяло воспоминание о рассказе моего дальневосточного товарища, геолога, соавтора нескольких научных статей и одной книги, Юрия Викторовича Кошкова. В первый мой приезд в восемьдесят первом году в Зею, где тогда Юрий жил и работал в местной геолого-поисковой экспедиции, он поведал мне о трагическом случае, произошедшем в аэропорту этого города.

В один из ненастных дней там потерпел катастрофу "Як-40". При посадке, в сплошном тумане, он не попал на взлётную полосу и упал в тайгу рядом с ней. Деревья самортизировали удар, поэтому погибли только сидящие впереди пилоты, пассажиры же отделались более или менее значительными травмами. Взрыва не было, поэтому падение самолёта прошло незамеченным для служб аэропорта, пассажиров и встречающих-провожающих, из-за дождя не высовывавших наружу из здания аэропорта даже носа.

Потом они стали свидетелями того, как в наполненное помещение вошёл мокрый от дождя окровавленный человек, обвёл взглядом оцепеневших от ужаса людей, и, прежде, чем упасть без сознания на пол, произнёс такую фразу: «Вот так мы и летаем!» Она произвела на меня впечатление, неизгладимое двумя прошедшими после этого десятками лет, а теперь ей, когда она стала заголовком моего более, чем менее бессвязного рассказа, уже, наверное, не забыться никогда. Всегда поражаюсь духу российского человека, - даже в ситуации, когда «косая» ещё топчется за его спиной, он находит возможность пошутить, хотя, конечно, тогда от этой шутки никому смешно не стало.

...Мой самый первый полёт на самолёте запомнился не только тем, что он был первым. Было мне тогда лет десять. Вместе со своими родителями и дядей Володей – младшим братом отца, мы оказались на станции Нурлат, где проживала наша дальняя родственница, после посещения которой наш путь лежал дальше, через невидимую границу между Татарстаном и Самарской (тогда Куйбышевской) областью в старинное село Кошки. Туда можно было добраться наземным транспортом – по грунтовой дороге на какой-нибудь попутке, либо по железной на поезде до станции Погрузная, а там уже рукой подать до Кошек.

К моей радости, - какому ребёнку не хочется оторваться от земли и полететь не только во сне, но и наяву, - вдруг возник новый вариант: лететь на почтовом «кукурузнике», - муж нашей родственницы был каким-то боком связан с местной авиацией и мог это устроить. Расстояние между Нурлатом и Кошками было смешным – около пятидесяти километров, но и его мне хватило, чтобы получить впечатление от полёта. Замечательным было его окончание, - мы приземлились на ровном без единого строения поле, к самолёту подъехала телега, в которую была запряжена сонная лошадь, в неё загрузили мешки с почтой, сели и мы и по пыльной дороге неспешно поехали в сторону села, спускающегося к тихой речке Кондурче.

Оно было застроено деревянными домами, лишь в центре стояли бывшие купеческие особняки из кирпича. Тогда на довольно длительное время, - но, как оказалось, не навсегда, - с купцами было покончено, поэтому эти дома были заняты государственными магазинами, один из которых – книжный – я регулярно посещал тогда, задолго до книжного бума семидесятых-восьмидесятых годов прошлого столетия.

...Потом до поступления в университет мои полёты можно было пересчитать по пальцам одной руки, - один раз в Куйбышев, и четыре – в Казань на республиканские математические олимпиады. Все они совершались на доживающих свой век четырнадцатых «Илах», которые, прежде, чем начать разбег, откатывались в самое начало взлётной полосы, раскручивали винты до невероятного рёва и, сорвавшись с отпущенных тормозов, после небольшого разбега взмывали в заоблачные выси. Эти самолёты запомнились ещё тем, что постоянно проваливались в воздушные ямы, заставляя некоторых слабонервных пассажиров судорожно хвататься за поручни кресел.

Тогда же случилось и первое (и, к счастью, последнее, полностью реализованное) опоздание к отправлению рейса. Потеряв ориентировку в столице Татарстана, я появился в аэропорту, когда самолёт уже находился в воздухе, а руководительница нашей делегации была близка к полуобморочному состоянию. Рейсы между Казанью и Бугульмой совершались тогда едва ли не каждый час, поэтому та история с опозданием закончилась весьма благополучно.

Мой земляк из Лениногорска и коллега по газовому каротажу Валера Козлов рассказал мне анекдотическую историю, случившуюся с "Ил-14" на одном из военных аэродромов, на котором Валерий служил в армии. Самолёт выполнял перелёт после капитального ремонта и уже производил посадку, выпустив шасси и стремительно теряя высоту. В экипаж входили два пилота и техник, ведающий кроме всего прочего выпуском и убиранием шасси. Он сидел немного сзади обоих пилотов в своём кресле, выставив вперёд свои ноги в стоптанных ботинках, и задев ими кого-то из пилотов, получил соответствующее приказание: «А ну-ка убери лапы!».

И тогда техник, думая, что пилот, решив отменить посадку и идти ещё на один круг, приказывает ему убрать шасси, потому что они на их жаргоне так и назывались: «лапы». Ничтоже сумнящеся, техник потянул на себя соответствующий рычаг, в результате чего самолёт сел на брюхо и развалился на две неодинаковые составляющие совсем недавно единого целого, - кабина с пилотами и незадачливым техником составила его меньшую часть, хвостовая с салоном вместе, - бОльшую.

Людей спасло то, что скорость была уже невысока, и они отделались травмами разной степени тяжести. Самолёт потом списали с формулировкой: «Машина разрушилась в результате жёсткой посадки, произведённой из-за несогласованности действий экипажа».
...В студенческие годы по нашему государству я перемещался часто, цены на авиабилеты были тогда весьма божескими, и мы могли себе позволить даже, например, на десять дней слетать из Москвы на черноморское побережье Кавказа. Никаких «ЛП» - лётных происшествий за это время не произошло, поэтому и вспомнить особенно нечего.

Некоторым же в этом смысле «везло». Вулканолог Генрих Штейнберг с Камчатки, ныне академик РАН, лёжа на раскладушке в несуществующем сейчас бывшем здании ДОСААФ на улице "Имени 3-го сентября" в Южно-Курильске, рассказывал мне как-то, – было это летом 73-го, в год извержения вулкана Тятя, - что он падал на вертолётах ни больше, ни меньше, а пять раз. И всякий раз всё заканчивалось испугом и незначительными травмами, - наверное, в рубашке он родился.

Полёт как на перекладных случился у меня в Приморье поздней осенью в самом конце первого после окончания университета полевого сезона. Вдвоём с Сергеем Максимовым, ещё одним сотрудником лаборатории петрологии вулканических поясов ДВГИ, мы залетели на недавно оставленное разведчиками оловянное рудопроявление с «пивным» названием Янтарное. Борт мы арендовали в Рощинской геолого-поисковой экспедиции, оплатив два рейса в оба конца, - таково было правило.

Время прибытия за нами «вертушки», разумеется, было обусловлено заранее, к этому дню мы закончили все маршруты, и, чтобы порадовать своих друзей во Владивостоке настоящей ухой, в речке Тавасикчи, левом притоке Бикина, напоследок наловили дальневосточной форели – пятнистой мальмы.

С самого утра назначенного дня с упакованными рюкзаками мы сидели на дощатой двери, оставшейся от разобранного домика когда-то существовавшего здесь посёлка геологов, от которого остался только одно зимовье, на протяжении десяти дней служившее нам жильём. За всё время нашей работы ночные десятиградусные морозы сменялись тёплыми и тихими днями, какие здесь в это время – конец октября-начало ноября - случаются крайне редко, обычно уже лежит глубокий снег.

Воздушная трасса над нами была довольно оживлённая, поэтому за день нам несколько раз пришлось срочно отрываться от игры в ножички, - её результат определялся подсчётом количества пальцев, входящих между доской и концом рукоятки сложенного под прямым углом ножа, воткнувшегося после подбрасывания его одним пальцем из положения «ноль», - и хвататься за рюкзаки, прежде чем мы убеждались, что это или самолёт, или проходящий стороной «не наш» вертолёт.

Уже начало смеркаться, когда мы поняли, что сегодня за нами не прилетят. Вернулись в обжитую уже избушку, по пути полюбовавшись чёрным соболем на дереве, а наутро снова заняли свои полулежачие места на двери. Тихая и солнечная погода способствовала приятному времяпровождению, даже не хотелось улетать в город из этого глухого уголка Уссурийской тайги.

Опять несколько раз была ложная тревога, когда и не думающий приближаться рокот вдали оказывался звуком пролетающего самолёта, а вот вертолёт вывалился из-за сопок совсем неожиданно, как будто впереди гула своего двигателя.

По пути сели ещё на одном участке, где забрали человек десять сезонных рабочих, в народе именуемых «бичами», - для них наступали не лучшие времена, ведь им нужно было перезимовать до следующего полевого сезона. С одним из представителей «золотой роты» мне довелось встретиться в Рощино десятью днями раньше, когда я вышел на улицу от начальника экспедиции, весьма удовлетворённый результатами переговоров, - вертолёт нам давали уже назавтра, а пока что предлагалось переночевать в экспедиционном общежитии.

Вдруг ко мне подошёл обросший трёхдневной щетиной мужчина, несмотря на довольно тёплую погоду, - на мне, например, были только рубашка и брезентовая штормовка, - одетый сразу в две толстые нейлоновые куртки.

- Впалишь? – спросил он меня коротко и, как ему, наверное, показалось, ясно.
- Чего-о-о? – не понял я вопроса.
- Тройнику, - доходчиво пояснил мужик.
- Какого ещё тройнику? – всё ещё не «въезжал» я.
- Ну, одеколону, - мужик был поражён моей непонятливостью
- Э, нет, одеколон я не пью, премного благодарен, - сказал я (не делаю этого до сих пор), и мы разошлись в разные стороны, - он не стал настаивать на моём участии в распитии его "воды из Кёльна".

Часа через два после этого разговора, проходя по улице, я увидел его и ещё такого же мужика мирно почивающими на пожелтевшей травке под забором. Сразу стало понятно, для чего моему несостоявшемуся собутыльнику (а вернее, «сопузырнику», ведь одеколон содержат в пузырьках) были нужны сразу две куртки. Хотя, конечно, дело тут не в его предусмотрительности, причина крылась в другом, - у него не было дома, и весь свой гардероб он носил на себе.

В Рощино же у меня состоялась неожиданная встреча с одной из однокурсниц. Уже вечером я лежал на кровати в одной из комнат экспедиционного общежития, когда услышал разговор двух женщин в коридоре. Не то, чтобы я к нему прислушивался, но вдруг одна из них упомянула имя – Галя Силич, и это не ускользнуло от моего чуткого уха.

Я выскочил в коридор и поинтересовался у собеседниц, не о прошлогодней ли выпускнице геологического факультета МГУ идёт речь. Получив