Поздняя любовь

Иван Алексеев






ПОЗДНЯЯ ЛЮБОВЬ

Повести











Санкт-Петербург
Написано пером
2014

УДК 82.312.9
ББК 84 (2Рос=Рус)6
А47


Алексеев И.
А47    Поздняя любовь: Повести / И. Алексеев - Санкт-Петербург: ООО «Написано пером», 2014. –  164 с.

Повести «Мы есть (опыт манифеста)» и «Поздняя любовь» - о любви в самом широком русском понимании, когда ожидание, вера, надежда и чувство к милому другу рождают любовь ко всем людям и миру, созвучную высшим сферам.

На обложке – репродукция картины «Рождение» Гилберта Уильямса (Gilbert Williams, 1950 г.р., живёт в Калифорнии)


alekseev.i.a@mail.ru
Вариант для ознакомления. Любая часть данного текста может быть воспроизведена без письменного разрешения правообладателя.

© И.А. Алексеев, 2014


ОГЛАВЛЕНИЕ
От автора
МЫ ЕСТЬ
Под стук колес (1)
«Чумазый может» (2)
Ожидание любви (3)
Мехмат (4)
Колмогоров (5)
Две заповеди (6)
Путь к себе (7)
ПОЗДНЯЯ ЛЮБОВЬ
Страдания (1)
Гроза(2)
Семья и подруги (3)
Глаза в глаза (4)
Знаки и предчувствия (5)
Жалость и чертов голос (6)
Милый друг (7)
Разлука (8)

От автора

Последний год меня занимала тема любви в самом широком русском понимании, когда ожидание, вера, надежда и чувство к милому другу рождают любовь ко всем людям и миру, созвучную высшим сферам.
Толчком к размышлениям на указанную тему стала развязанная на Донбассе война, выявившая очередное цивилизационное наступление Запада на восток, цель которого состоит в вытеснении любви ее многоликим эрзацем и покорении хранителя любви - Русского мира.
Весной я написал повесть «Чечен», пытаясь показать, куда поведут украинский народ его новые руководители. К сожалению, негативные для нас тенденции развиваются стремительнее, чем это можно было предположить, и сегодня перед русской цивилизацией опять стоит задача защищаться всеми силами, - и духовными, в первую очередь.
Среди духовных сил особое место занимает любовь – не только как яркое проявление энергии души в извечном стремлении к счастью, но и как дарованное свыше орудие непобедимого единения совестливых людей.
Наиболее образно о русском понимании силы любви заявил миру Федор Иванович Тютчев, считавшийся при жизни одним из «второстепенных» (словами Н.А. Некрасова) русских поэтов:
«Единство, – возвестил оракул наших дней, -
Быть может спаяно железом или кровью…»
Но мы попробуем спаять его любовью, -
А там увидим, что прочней…»
Оговорка про второстепенных существенна. Гении, решающие исход войны, обычно появляются тогда, когда офицеры подготавливают им достаточное пространство для маневра. Бывает, что гении задерживаются, а время не ждет. Тогда офицерам приходится справляться самостоятельно.
Среди офицеров нашего времени хочу назвать Внутреннего предиктора СССР и его исследования любви в учебнике по социологии.
Хотя этот авторский коллектив копает очень глубоко, тема любви настолько необъятна, что всегда и у каждого найдется место для критики и добавлений. Впрочем, пустое занятие критикой я быстро оставил и сосредоточился на добавлениях.
К опубликованному «Чечену» добавились еще две повести: «Мы есть (опыт манифеста)» и «Поздняя любовь».
Крайняя повесть более похожа на привычные произведения о милом друге. Манифест сложнее. Если пробежать его по диагонали, может возникнуть пустой вопрос: к чему призываю? - К любви. В самом широком русском понимании этого слова.

12 октября 2014 г.

МЫ ЕСТЬ
(опыт манифеста)

«Ибо мы отчасти знаем, и отчасти пророчествуем; когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится»
Первое послание к Коринфянам святого апостола Павла 13:9-10
«Действительно, всякие скептические - Как сердцу высказать себя? Другому как понять тебя?.. Лишь жить в самом себе сумей…- преодолеваются редко и для каждого человека в очень немногих совсем единичных направлениях. Так что человечество всегда мне представлялось в виде множества блуждающих в тумане огоньков, которые лишь смутно чувствуют сияние, рассеиваемое всеми другими. Но они связаны сетью ясных огненных нитей, каждый в одном, двух, трех… направлениях. И возникновение таких прорывов через туман к другому огоньку вполне разумно называть «чудом»
А.Н. Колмогоров

Под стук колес (1)
Серые вагоны скорого южного поезда, украшенные красной вязью названия железнодорожной монополии, постукивали колесами о рельсы, привычно пересекая безбрежную русскую равнину.
В проходе одного из купейных вагонов стоял невысокий седеющий человек интеллигентного вида с грустным круглым лицом и зачесанными назад волосами, одетый в трико и рубашку навыпуск с коротким рукавом, скрывающую небольшой живот. Человек прислушивался к стуку колес, ощущая мерное покачивание вагона и сдержанную дрожь электрической тяги, и задумчиво смотрел на проплывающие за окном пейзажи, отмечая кажущуюся непрерывность дальнего зрения и прерывистость ближнего.
Очень интересно ему было следить, как взгляд стелется вдоль железнодорожной насыпи, наполняясь предметами, а потом, переполнившись ими, все теряет и перескакивает дальше, начиная свою ближнюю работу заново.
Вот он собрал черно-белый столбик указателей стометровых расстояний, железный ящик с контактным проводом, зеленую траву и щебень на насыпи, отметил штабели черных деревянных шпал и вырубленные кустарники на пустырях вдоль пути, схватил за ограничивающим владения железной дороги синим узорным забором отдельные деревья – стройную березку и красную раздвоившуюся сосну в придорожном лесу, горелый огрызок с поднятыми вверх руками-сучьями в прореженной придорожной аллее, – и снова небрежно рассыпал все набранное и перескочил на новое место.
Прерывистость ближнего взгляда иллюстрировала человеку вопрос о соотношении непрерывного и дискретного – один среди нескольких бесполезных для жизни вопросов, занимавших его в настроении одинокой созерцательности. Настроение это овладело им теперь благодаря ограниченному пространству, убаюкивающему ходу поезда, относительной тишине полупустого вагона и вынужденному безделью, удлиняющему время довольно долгой поездки.
В этой некоторой отстраненности от людей, которое ощущал человек, зваться он мог, как угодно, и от этого ему было только легче, потому что собственное имя Игнат Прянишников ему не нравилось с детства. Нелюбовь эта родилась из-за ребят, дразнивших его Игнатием, Пафнутием, Пряником и еще худшими прозвищами, которые мальчику казались очень обидными.
Кроме имени, его всегда не устраивали и простоватая внешность, и тяжело тренируемое тело, которое в юности никак не хотело наливаться мускулами, чтобы понравиться противоположному полу, а с возрастом все решительнее склонялось к полноте. Прянишников поэтому с удовольствием разделял идею самоценности человека безотносительно данного ему имени и телесной оболочки, а также привычку к абстрактной мыслительной деятельности - бесплодной с житейской точки зрения.
Причину своего интереса к рождающимся от созерцательности бесполезным вопросам Прянишников выводил из математического образования, которое его угораздило получить давным-давно, в почти забытой и будто не его жизни, и которое мало на что ему практически пригодилось, а только мучило излишней наблюдательностью и критическим отношением к чужому мнению и оглашенному действию.
Впрочем, математиком Прянишников никогда не был и стать им не стремился даже в молодые годы. Полузабытое умение решать сложные школьные задачки, помогая друзьям и родственникам в обучении своих чад, в нем, конечно, осталось, но и только. С математикой Прянишников покончил еще в университете, а формально, - через пять лет после его окончания, когда защитил по инерции кандидатскую диссертацию в одном из тонущих вместе с социалистической экономикой прикладном институте, но не получил от этого ожидаемого облегчения семейного быта, озлился и ушел из так называемой науки на вольные хлеба перепродажи высокотехнологичного оборудования, которое вслед за рекой ширпотреба тонким ручейком потекло из-за рубежа в обмен на сырье.
Почти пятнадцать лет он улучшал семейное благополучие на ниве инновационного маркетинга, а потом неожиданно и как-то разом выросли дети, постарела супруга, а он, устав уговаривать все более требовательных клиентов, сбежал от столичной суеты в ставший родным после университетского распределения город, где устроился с помощью старого приятеля на спокойную техническую работу в администрацию.
Единственным моментом на новой работе, который его напрягал, была обязанность присутствовать на заседаниях местных чиновников, следя за компьютерной сетью и связью и невольно слушая голословные, по большей части, заявления и декларации о намерениях решительно улучшить качество работы муниципальных служб. Впрочем, за много лет он привык сидеть тихонько в сторонке за своим столом с компьютером, опутанном проводами, и к нему тоже привыкли, как к одному из элементов административного интерьера.
Все остальное Прянишникова вроде бы устраивало.
На работе у него оставалось много времени лазить по всемирной паутине, чтобы заочно общаться с умными людьми, имеющими свои ответы на его вопросы. Приумножать обязательный набор собственности - квартира, машина, гараж и дача – Прянишников не собирался, а на текущую жизнь их с женой зарплат вполне хватало. Старшая дочь уже несколько лет, как сбежала от них замуж, младший сын играл в хоккей за деньги, колеся по стране и самостоятельно меняя команды, так что Прянишниковы жили размеренно, для себя, - «в своих домиках», как с удовольствием говорила женская половинка. Выглядели супруги спокойными и доброжелательными людьми, вместе плавали в бассейне по абонементу, много ходили пешком летом и на лыжах зимой для профилактики от инсульта, в сезон ездили в лес и на дачу, где жена возилась на грядках, а муж бегал утром и вечером на окрестные пруд и речку ловить подаренными удочками карасиков и уклейку.
С какой стороны не посмотреть, казалось, что Прянишниковы живут так, как им нравится. И очень трудно было представить, что Игнату Прянишникову не нравится многое из основ, на которых покоится его внешне благополучное существование, и что он горазд поработать на разрушение этих основ, если представится такая возможность. А может, и супруге его тоже многое не нравилось, и она тоже делала вид и тоже была горазда, - но это уже слишком уводит в сторону.
Чем же был недоволен Игнат Прянишников?
Да тем фактически бесполезным настоящим существованием людей, которое давало возможность презирать их, считая бессмысленной толпой, и не ценить человеческую жизнь.
Тем мещанским существованием, словно возвращенным на сто и двести лет назад, про которое он читал у старых писателей: «…У нас хозяин почти всегда ломается над наёмщиком, купец над приказчиком, начальник над подчинённым, священник над дьячком; во всех сферах русского труда, который вам лично деньги приносит, подчинённый является нищим, получающим содержание от благодетеля-хозяина. Их этих экономических чисто русских, кровных начал наших вытекает принцип национальной независимости: "Ничего не делаю, значит - я свободен; нанимаю, значит - я независим"; тот же принцип, иначе выраженный: "Я