Поздняя любовь

боковая аллея. По обе стороны вдоль нее стояли рядками жилые пятиэтажки из красного кирпича, в одной из которых был магазин, где продавали лакомство - молочные коктейли, коричневые и белые шарики развесного мороженого.
Саша в своей деревенской школе был круглым отличником и недосягаемым для ровесников учеником, - таким же, как Игнат в своей, и как добрая половина вызванных в летнюю школу кандидатов. Были, конечно, среди них и не отличники, и даже фактические двоечники и троечники по языкам и гуманитарным предметам, которым натягивали удовлетворительные оценки за успехи в точных науках.
- Задача летней школы, - сказала на вводной лекции завуч интерната, куда они поступали, - посмотреть на ваше умение овладевать новым материалом и отвечать у доски. Сделайте так, чтобы учителя вас заметили. Будьте активными, тяните руку, правильно излагайте свои мысли, и все у вас получится!
Кандидатов на поступление разделили на два больших класса, будущие десятые «е» и «ж», - дополнительные к первым пяти классам двухгодичников, поступивших в интернат после восьмилетки без дополнительного летнего фильтра.
Учеба заключалась в выдаче домашних заданий по физике и математике со ссылками, где об этом можно почитать, и разборе этих заданий на следующий день у доски. Если учебный материал был незнакомым, разобрать его было проблематично. Нужные книги были в естественном дефиците, а без них осилить новое в непривычной обстановке, да еще с учетом кажущегося безделья вокруг, было очень непросто.
В первую же неделю выявились явные лидеры, которые как будто заранее перерешали все эти задания, и которых учителя спрашивали уже только по необходимости. За оставшуюся половину мест шла вялая борьба тех, кто что-то когда-то разбирал и с помощью подсказки мог дать частичный ответ. Игнат и Саша оказались на вторых ролях. Игнат пару раз поднимал руку, и его приметила учительница по физике: задавала наводящие вопросы, он отвечал. Саша сидел молчком, и учителя не догадывались, что он решал многие задачки из тех, которые они давали, - это видел Игнат, подглядывавший в тетрадку соседа. Однажды утром он не выдержал и спросил у Саши:
- Почему ты молчишь? Я же вижу, что ты все решаешь. Последняя неделя пошла. Тебя не возьмут, если не будешь отвечать!
Саша уже заправил свою постель и убрал в тумбочку лишние вещи, как всегда аккуратно их разложив по своим местам, - не хуже Игната, которого мама давно приучила убирать за собой. Услышав вопрос, он задумался и сделал лишнее движение рукой по заправленной постели. Потом выпрямился и, посмотрев в глаза Игнату, ответил:
- Я не все эти задачи знаю. Не уверен, что решу. Мне надо попробовать. А потом уже бывает поздно.
- Тебе уже некогда пробовать! Ты соображаешь лучше меня, - наседал на него Игнат. - Ты не жди других, а сразу сам тяни руку. Сообразишь у доски. Если затормозишь, училка подскажет, она всем подсказывает!
- Так не очень хорошо.
- Что не хорошо?
- Не хорошо надеяться на других.
- Ты и не надейся, сам будешь решать! Неужели приятно сидеть, когда другие, не лучше тебя, получают плюсы и плюс-минусы, а у тебя ноль? Я же вижу, что ты лучше многих! А получаешься никаким!
- Тебе просто надо поднять руку, не думая, - продолжал Игнат. - Вот увидишь, у тебя все получится. Давай, прямо сегодня решись и иди к доске. Давай, а то будет поздно.
Саша молчал. Он и так уже наговорил больше обычного.
А Игнату очень хотелось, чтобы Саша поступил вместе с ним. В жизни должна быть справедливость. Будет не честно, если Игнат поступит, а Сашу не возьмут. Черт бы побрал эту его деревенскую застенчивость!
Игнат почему-то знал, что ему до положительного решения остался только один шаг, и он сделает его сегодня. На сегодня была тема, которую он штудировал перед городской олимпиадой. Наверняка там будет какая-нибудь задачка, решение которой он знает. Вот бы хорошо было отличиться сегодня вместе с Сашкой!
Внутренне чувство Игната не подвело. Подкинув завязанный на голове хвост и блеснув глазами из-под стекол очков в тяжелой оправе, учительница по физике закружила на доске задачку про траекторию движения точки на колесе и, как всегда улыбаясь, пригласила ее решать.
- Почему мало рук? Маша и Игнат? Давай, Игнат.
Как же называлась та кривая, уравнение которой вывел и которую нарисовал Игнат на доске? Прянишников даже удивился, как туго вспоминалось то, что он не должен был забывать. В голове болталась лемниската Бернулли, связанная с бесконечностью… А про колесо было другим словом, похожим на само движение… Циклоида? Ну да, скорее всего. Как он мог позабыть?..
Учительница радостно оглядела чисто записанный на доске вывод, который снимал последние сомнения с уже намеченного ею решения по Игнату.
- Умница! – сказала она, и Игнат понял, что поступил.
Сев за парту, он даже не очень вслушивался в следующие задания и только толкал локтем соседа, напоминая об утреннем разговоре.
В самом конце двухчасового урока, перед обедом, в классе установилось неловкое молчание. Учительница нарисовала последнюю задачу и призывала уже не решить ее, а хотя бы дать идею решения, но желающих не было.
- Саша? – удивилась учительница.
Саша решительно вышел к доске и нарисовал на ней формулу, потом осторожно еще одну и вдруг смутился. По его невозмутимому и даже заторможенному лицу невозможно было понять, как он паникует. Один Игнат угадал это, встретившись с ним взглядом.
Саша посмотрел на учительницу. Потом снова на Игната и опять на учительницу, но она молчала.
Это был первый раз, когда она не подсказывала. И это было не честно. Никто в классе не знал решения этой задачи. Все умники, которых она выделяла, притихли. За что она так поступает с Сашей?
- Нет, не то. Садись, пожалуйста, - сказала она. - Задача снимается с рассмотрения. Советую порешать ее на досуге. Я вам это настоятельно рекомендую, чтобы избежать неудобного подарка судьбы на вступительном экзамене в университет.
Когда через пару дней в их классе зачитали полученные кандидатами баллы и назвали фамилии поступивших, Игнат успокаивал себя тем, что если бы у Саши не получился минус, а так и оставался ноль, он бы тоже не поступил, но все равно было чуточку неприятно и стыдно сознавать, что у соседа не получилось, и что, может быть, уезжающая домой пассивная половина уступила не более достойным, а более ловким.
Про ловких он подумал еще потому, что, поддался их разговорам и не пошел на лекцию Колмогорова - одного из авторов нового школьного учебника алгебры, и поэтому необыкновенного в представлении Игната человека. Робкий ропот учителей его школы, считавших старые учебники лучше, конечно, вползал в его уши, но, не задерживаясь, вылетал оттуда. Игнат видел очевидное – человек специально придумал показать, что математика едина, и что в ней есть, чем удивить способного школьника, которому скучно с туго соображающими ровесниками. Наверное, академик и таланты придумал собирать в интернаты из желания удивить и готовности удивляться.
В коридорах говорили, что раньше, пока не пошатнулось его здоровье, академик с удовольствием преподавал и в интернате, и в летних школах. Теперь же он в учебном процессе не участвовал, но вот пообещал приехать прочитать лекцию и приехал, наперекор всем сомневающимся.
А Игнат, так хотевший увидеть и послушать этого человека, взял и ушел с его лекции. Сбили его с панталыки и незнакомые шумные люди, приехавшие с Колмогоровым из Москвы, и вдруг возникший на первом этаже тихого здания общежития беспокойный и усиливающийся дух коллективного ожидания зрелища, и обрывки разговоров обгоняющих его ловких людей о том, что академик - не важный лектор и с возрастом изъясняется все более путано и не понятно, и неожиданно полный актовый зал, в котором потерялись знакомые ему школьники. Войдя, он смутился, остановился у стеночки и под аплодисменты поднявшемуся на сцену отцу-основателю, которого закрывала то одна, то другая активная голова, сориентировался на уходящего из зала парня из своего класса, которому тоже не досталось хорошего места, и вышел вслед за ним.
В опустевших коридорах царила напряженная тишина, оставаться в здании показалось неловко.
Юноша вышел на улицу и, не долго думая, пошел знакомой тропинкой вниз к реке. Маме очень нравился этот спуск, и когда она уехала, Игнат несколько раз повторял их путь. Иногда ему даже казалось, что мама снова здесь, вместе с ним, за поворотом, там, куда убегает тропинка, и что скоро он увидит ее, - повернет за поворот и увидит.
Тропинка продолжала кружить. Слева и справа от нее стелились к земле ровные травяные склоны. Река была далеко внизу. И всюду по сторонам, насколько хватал взор, был тот волнующий душу простор, в котором, как в любимых с детства сказках, за неведомыми далями, синими лесами и широкими полями, должно было быть место чуду…
Совсем недавно Пряничников прочитал, что в городе, где он  учился в летней школе, годом позже сняли кино про Обломова. «Мамочка! Мамочка приехала!» -  запомнил он счастье малыша, бегущего вверх, к бьющему в глаза солнечному свету, в котором белым пятном расплывалось женское платье самого родного ему человека. Как же Прянишников не разглядел, что маленький Илюша Обломов бежал по траве тем же речным склоном?! А ведь так особенно щемило в кинотеатре сердце, и на глаза наворачивалась слеза…
Назад к общежитию Игнат поднялся точно к концу лекции. Перед подъездом и на первом этаже толпились взволнованные люди, мимо которых ему пришлось пробираться, а у дверей актового зала Игнат попал прямо на академика с несколькими слушателями, которым он медленно договаривал последние слова. Игнат услышал мягкий грассирующий говор, разглядел крупные нос и уши, бритое лицо с тяжелой нижней частью, и даже уловил прямой взгляд, как будто пожуривший Игната за то, что он сбежал.
Среди окруживших Колмогорова слушателей была учительница по физике, поставившая накануне Игнату плюс. Все ее поведение и поведение других людей, которые имели для Игната тот же высокий статус преподавателей, - то есть были на порядок умнее него, - было поведением учеников перед учителем, а значит Андрея Николаевича следовало считать на порядок выше них и уже на два порядка выше Игната, и еще выше большинства других, не способных к наукам людей.
Игнат тогда просто смотрел и запоминал интересное, почти не анализируя увиденное. Теперь же Прянишников мог порассуждать и представить себе, насколько высоко поднялся академик, и как мало людей добирается до этих вершин…
То, что раньше он мог только смотреть, а с некоторых пор умел рассуждать, Прянишников замечал за собой не первый раз, и каждый раз это замечание было с долей грусти. Словно он уже начал подводить жизненные итоги, не зная, хорошо ли жил.
Не то, чтобы он боялся смерти, - не знал, готов к ней или нет.
Теперь он думал, что та мимолетная встреча с академиком проделала с ним странную шутку: Колмогоров стал ему не чужим.
Еще несколько раз он видел Андрея Николаевича, уже учась в университете, но всегда издалека, никогда с ним не разговаривал и точно знал, что Колмогоров не подозревал о существовании некоего Игната Прянишникова, но тем не менее убеждал себя, что он знал, чувствуя какое-то неопределенное