Поздняя любовь

снабдил его увлекающийся историей товарищ. Это и известные до Октябрьского переворота книжки капитана Семенова и профессора Худякова, и толковое современное расследование обстоятельств полукругосветного похода второй Тихоокеанской эскадры, и показания на суде царских адмиралов и офицеров, обвиненных в поражении и сдаче кораблей.
Вслед за товарищем Прянишникову приходилось признать, что события столетней давности, тайные пружины и подоплека действий, персонажи и психологическая игра довольно точно ложились на современную государственность, больную многими старыми пороками и вырисовывающую ту же «общую картину нашей неподготовленности и нашей неумелости в действиях, этого застарелого недуга нашей бюрократии, которая за свои действия и за бездействие фактически у нас никогда не несла и до сих пор не несет ни перед кем никакой ответственности» . Могучая невидимая сила снова тянула нас на путь борьбы с Западом его же оружием и под началом явных и тайных западных поклонников, исповедующих воровство и «откаты», – путь заведомого проигрыша, уже пройденный до конца в начале прошлого века, когда «бюрократия, ослепленная своим самовластием, вела Россию к <…> катастрофе исподволь, в течение долгого периода времени. Непроизвольны были только наши последние шаги, когда нас заставили идти туда, куда мы не хотели бы, когда нас заставили делать то, к чему мы вовсе не были приготовлены…»
Хотя Прянишников отчасти еще был недоволен собой за недавний нелепый снобизм по отношению к деду, серьезное чтение подняло его внутреннюю самооценку и дало возможность закончить анализ бесед про войну.
Два первых его разговора на тему ужасов гражданской войны были с женщинами, и дали они одни эмоции людей, которых обманули. Женщинам особенно трудно вместить возможность разорения хозяйств и убийства невинных людей на собственной земле под нацистскую риторику. Одна из женщин в какой-то момент просто замыкалась в себе и не хотела ничего об этом слышать, округляя глаза. Другая особенно переживала смерти детей и, проклиная украинских правителей, желала им сдохнуть, как собакам, но прежде увидеть страшную смерть собственных отпрысков.
Толя говорил о другом. Он был готов действовать и защищаться от бандитов, насколько хватит сил. Прянишников не сомневался в решимости и готовности соседа убивать и умереть за правое дело. Но в этом и состоит проблема гражданской войны – борьбой за правое дело оправдываются обе стороны.
Интернет был заполнен свидетельствами убийств. Жуткие картины жертв стояли перед глазами.
Хрипящий умирающий мальчик, которого погибшая мать не смогла полностью закрыть собой, и который принял смерть с открытыми глазами, оставив боровшегося за него врача объяснять людям, почему он ничего не мог сделать с таким количеством осколков в голове ребенка.
Лежащая на площади женщина с перебитыми бомбой ногами, которая из последних сил тянула вверх телефон, прося перед смертью не помощи, а только сообщить родным о случившемся.
Каратель у подбитой бронированной машины, руки и ноги которого перетянули жгутом ополченцы. Умирая, он должен был принять на душу укор бойцов, не добивающих раненых, как его друзья. Он должен был принять укор собственной глупости, заставившей его пойти убивать таких же простаков, как он… Он сумел справиться. Попросил только воды и повернулся лицом к земле, чтобы больше не мешать живым…
О Толе Прянишников думал, что тот тоже мог достойно умереть, как все эти люди, но вряд ли его достойная смерть, как и смерти других жертв войны, смогла бы ее прекратить.
О себе же Прянишников думал, что воевать у него могло и не получиться, но он и не хотел, и постарался бы избежать участия в вооруженной борьбе. Он хотел большего. Он видел призрачную силу власти, сильную обманом и сокрытием информации, и был уверен в существовании людей, стремящихся закрыть источник войн - системную неправедность. Для победы правого дела их еще недостаточно, поэтому нужно бы всем честным людям подтягиваться в их ряды, и он тоже очень хотел и старался к ним дотянуться. Пока смутно, но ему уже представлялась идейная сила людей, поднявшихся над системой, соединенная энергия которых может быть сильнее державных и любых других земных идей, придуманных для оправдания лжи.
Еще с юности Прянишников придерживался собственной теории управления, которую не решился бы публично отстаивать, понимая примитивность ее основных представлений, - никак не противоречащих, однако, с его точки зрения, общему ходу вещей.
Он не представлял жизни без развития, а развитие понимал, как преодоление конфликта злых и добрых устремлений людей. Злые устремления были следствием дурной наследственности, эгоистической конкурентной борьбы за лучшее место под солнцем и понимания цели жизни как стремления обеспечить гарантированными телесными благами себя и свой род. Добрые же намерения рождались после возмужания и осознания возможностей духовных начал человека, соединяющих нас с теми, кто был до нас, и кто будет после.
Как он считал, зло попускается, чтобы не заснуть в абстрактном добре, чтобы человек смог различить в себе добрые начала на фоне злых и всей душой выбрать добро целью развития.
Каждому человеку и много раз в течение всей жизни предлагается сделать выбор, и многие слабые духом приходят к добру лишь перед лицом смерти, а некоторые пропащие уже и выбрать не могут, а только молча или во весь голос воют от страха, потому что ничего у них не осталось, кроме бренного тела.
Народы тоже выбирают: быть толпой или народом, ходить под пастухом или нет?
После начавшейся на Донбассе войны Прянишникова мутило от заклинаний русской элиты о том, что украинский народ – все еще братский. С его точки зрения, отказавшись от русской культуры и русского языка, украинцы стали толпой, которая никакому народу не может быть братской по определению.
Иногда он спрашивал: как и когда развитие народов в Советском Союзе споткнулось о стремление вернуться назад и обернуться в толпы? Когда началось это обратное движение от самодостаточности к иждивенчеству? И была ли дружба народов, о которой говорилось так много?
Себе он отвечал, что народам было дружить легко, когда они жили примерно одинаково и беднее системообразующего народа, искренне помогающего им встроиться в общее хозяйство. Но вот когда отдельные нации, поработав в общем хозяйстве, становились богаче других, то они забывали и о русской помощи, и о бедных родственниках, принимаясь исторически и культурно обосновывать свои исключительные права на лучшую жизнь. Только на этом зиждется прибалтийское высокомерие, кавказская заносчивость, среднеазиатское байство и украинская гордость, проявлявшиеся в отношении к русским и русскому уже и в советские времена и расцветшие всеми цветами нацистской радуги, когда деньги победили советскую идеологию, и интернацизм, переставший прятаться под оберткой интернационализма, растолковал всем желающим, как проще и быстрее всего примкнуть к тучным стадам, которые пасут для своей пользы так называемые высококультурные нации.
Про толпы и народы, про революции, всегда начинающиеся с призывов жить по совести и справедливости и заканчивающиеся диктатурами, про десять лет, за которые из революционной толпы можно создать нацистское государство, как было в Германии, как повторяется на Украине и может случиться в России, про историю, которая не учит, а только наказывает за невыученные уроки, - про все это Прянишников прочитал в книгах авторского коллектива альтернативной концепции управления обществом . Уровень коллективного творчества мудрых людей шел в русле размышлений Прянишникова, но был выше на порядок. Читая их тексты, он чувствовал себя любителем перед профессионалами, но быстро догонял, учился наделять мучившие его образы точными определениями и вводить их в круг своих понятий.
Он соглашался с тем, что эгоизм и индивидуализм правят пока миром, потому что жить настоящим и управлять с короткой памятью, не задумываясь о надмирном, на первый взгляд кажется проще. Проходимцы, приспособленцы, вруны и обманщики поэтому всегда лучше устраиваются на коротких жизненных дистанциях, давая всем не задумывающимся наглядный пример легкой жизни.
При этом умные и хитрые проходимцы знают предел попущения злу и не переступают его. Они неявные душегубы. Они только создают условия для убийства. Убивают другие, неумные.
Вот нынешние правители Украины полагают себя умными и изворачиваются изо всех сил, а западные партнеры успокаивают их в том, что все хорошо, и что они не перешли черту, как и бывает всегда в отношениях между умными и только кажущимися таковыми.
Примерно так думал Прянишников о системе управления силой страха и обманом, которая в последнее время все чаще перестала приносить нужный властителям результат, и о вероятном крахе цивилизации, поставившей принципы эгоизма и индивидуализма выше любви.
«Есть только одна великая и преображающая сила – любовь», - получится ли у нашей цивилизации овладеть этой силой раньше, чем все полетит в пропасть?
Почти задремавший под стук колес Прянишников встрепенулся и взял со столика электронную книжку, чтобы перечитать народную мудрость, собранную Внутренним предиктором:
«Обязанность без любви делает человека раздражительным.
Ответственность без любви делает человека бесцеремонным.
Справедливость без любви делает человека жестоким.
Правда без любви делает человека критиканом.
Воспитание без любви делает человека двуликим.
Ум без любви делает человека хитрым.
Приветливость без любви делает человека лицемерным.
Компетентность без любви делает человека неуступчивым.
Власть без любви делает человека насильником.
Богатство без любви делает человека жадным.
Вера без любви делает человека фанатиком.
Есть только одна великая и преображающая сила – любовь».
Заставить бы правителей читать эти слова по утрам и перед сном, как молитву, авось поумнеют! Прянишников усмехнулся на само собой выскочившее русское «авось», - значит, не поумнеют.
А хохлы и читать, пожалуй, не будут. Зачем им? Свой выбор они сделали. Решили, что уж если мериться деньгами, то без русских сомнений и стыдливости. Вот и полезли из всех щелей господские замашки сформировавшейся лакейской психологии. И ведь не властители заболели, а те, кто мнит себя народом. Решают, кто им брат, а кто нет. Выбирают себе мать и родину почище. Запутались, где кончается реальность и начинается мир, в котором исполнена заглавная мечта толпы – запасти в хате, которая «с краю», дармовые «бочки варенья и коробки печенья», которые сработают для них ни на что другое не способные примитивные существа, только формально называющиеся людьми.
Потом Прянишников подумал, что для любви все-таки нужно увидеть встречное движение, хоть самое слабое. Абстрактно полюбить того же Толю или сходящих с ума малороссов у него получается плохо.
Это рассуждать о любви хорошо. Сделать как? – вот в чем вопрос. И еще многое, что проповедует Внутренний предиктор, объяв чуть не все науки, - как сделать?
Да и не во всем они правы, эти анонимные умники. Вот в естественных