Смерть Флавия Валента

[p]28 апреля 378 года. Ему снился кошмар. Агония, в которой он проснулся, покрывала тело холодным потом, кожу продирал озноб, несмотря на знойную почти безветренную ночь, утопающую под густыми темными облаками. Духота вваливалась сквозь распахнутые дубовые ставни, заставляя жадно глотать воздух, пропитанный жарой; казалось, все демоны Ада навалились на него с единственной целью раскрошить, раздавить череп. Он сопротивлялся, голова от этого гудела сильнее, а боль становилась столь резкой, что недалекие воспоминания представали наслаждением. "Мерзкие готы!" — подумал он.
[p]Одинокая, шальная стрела, какая может быть только у варваров по размерам и меткости, впилась между ребер, выворачивая плоть, просверливая отверстие толщиной с розговый пучок. Адская боль, заставляющая тело выгнуться назад, смыкать челюсти так, что начинают крошиться зубы. Стрела увязла, зацепившись листовидным наконечником. Извившись, он отчетливо видел черное, отливающее тусклым пепельным серебром, оперение сороки, короткое, аккуратно подрезанное, для лучшей скорости и относительной точности стрельбы. Не Фритиген - понял он - ранил его, никто из рода дукс-Балтов. Убит простым воином, готом. Такой позор Валент вынести не мог. Он знал, в Александрии его заклеймят, как "miles gladius"[1], как выдумщика своих прежних громких и великих побед. "Убит готом..." Невыносимо чувствовать боль, которая множится лишь от малейшего вспоминания о ней, а мысли словно взбесились в знойную ночь и кружили, как стая падальщиков над трупами, в голове, норовя уцепить большой кусок сохранившегося сознания. Кожа кипела, перехватывало дыхание, а ему вновь и вновь представлялось, как одинокий воин в отрепьях натягивает тетиву, как целится куда-то в небеса.
[p]"О, Небеса! — взмолился Валент, — Доколе терпеть мне униженье!" Свиста он не воспринимал, только тихий глухой звук, который неоднократно слышал: так развевается шелк на сильном ветру, так летит, кружась в своем полете, оперенное древко. "Сволочные варвары!"
[p]Перебинтованный Валент лежал на постели в небольшом глиняном домике вдали от римских каменных дорог, вдали от торговых путей и высокоразвитой, в его понимании, Восточной Римской Цивилизации. Бежал с поля боя; убит готом. Боль. Духота. Мигрень. Холодный бред закипающий от мысли о вечном клейме, превращающийся в агонию, когда тело необычно выворачивает и чувствует единственно, что хочет, всплывают лишь потаенные, но посторонние мечтания, воспоминания всей жизни в муках и страхе быть преданным. Словно Гай Юлий, заколотый Брутом, Валент, пронзенный стрелой мучался от прежних страхов, вызывающих опухоль и кровавую слюну. Он чувствовал, как внутри выворачивается тело, как кто-то добрый и нежный, какими были евнухи во дворце, обламывал древко стрелы, погребя под ребрами небольшой кованый листик. Коварством за коварство...
[p]— А если края наконечника были отравлены? — задумался Валент.
[p]— А если многие были невиновны? — ответило ему подсознание.
[p]— Я не виноват! Они все! Все хотели меня убить!
[p]— А сейчас какая тебе разница?..
[p]— Они строили свои козни, они хотели посадить Луциана на место Августа Восточного и Западного Рима! А меня пустить в древний Orcus[2].
[p]— Когда-то необходимо думать о смерти...
[p]— Рано мне! Рано! Свет! Я хочу свет! Откройте солнце! Впустите свет!
[p]— Ты боишься умереть?..
[p]— Нет, я боюсь позора! Меня убил гот, жалкий, мерзкий противный гот! Собачья морда!
[p]— Если тебя не будет, то и гота не будет...
[p]— Дай мне его убить! Дай мне погибнуть, как настоящий римский воин, от гладиуса!
[p]— Ты хочешь чувствовать боль?..
[p]— Нет! Я хочу лишиться ощущений! Всех! Кроме мести! Я хочу убить его! Убить, как он убил меня, сзади, под ребро... проткнуть и подвесить на пике, чтобы я видел, как стекает по ней кровь! Лишь тогда я успокоюсь! Лишь тогда я готов лишиться и своей мести.
[p]— Вспомни, что писал Эпикур Менекею...
[p]— Меня волнует только этот гот! Дай мне убить его! Не могу терпеть... Я не могу терпеть эту агонию! Она лишает меня мести, лишает меня силы!
[p]— Да, ты не слишком образован...
[p]— Зачем науки, когда они не могут поднять меня с постели, чтобы я смог отомстить, чтобы я смог натравить на гота всех тигров и львов Великого Рима?!
[p]— Твой племянник Луциан образован и умен, хорошо справляется с делами государства...
[p]— Но туп, как бронзовый фолье[3], в военном деле! А наш мир - это война! Это смерти!
[p]— И тебя ждет одна из них...
[p]— Нет! Прежде я доберусь до гота!
[p]— Так жаждешь отомстить?..
[p]— Да!
[p]— Какое в том значение, когда тебя считают мертвым?..
[p]— Покоен буду Я!
[p]— Именно, покоен...
[p]— К чему ты ведешь?
[p]— Вспомни, что писал Эпикур Менекею, или мне позвать Луциана?..
[p]— Луциан предатель! Он говорил, что идет с войском, но не пришел!
[p]— Он опоздал, потому что кто-то решил взять славу себе...
[p]— Славу... На мне позор, клеймо! Я хочу смыть их, утопить в крови гота!
[p]— Опоздал, как и твой брат, как и твой племянник...
[p]— Что писал Эпикур?
[p]— Тебе стало интересно?..
[p]— Нет!
[p]— И все же ты хочешь услышать?..
[p]— Да.
[p]— "Привыкай думать, что смерть для нас - ничто: ведь все и хорошее и дурное заключается в ощущении, а смерть есть лишение ощущений..."
[p]— Я жив?
[p]— Не мертв...
[p]— Продолжай.
[p]— "Стало быть, самое ужасное из зол, смерть, не имеет к нам никакого отношения: когда мы есть, то смерти еще нет, а когда смерть наступает, то нас уже нет..."
[p]— Я жив?
[p]— Не мертв...
[p]— И если захочу, смогу отомстить?
[p]— Вспомни, что писал Эпикур Менекею: "таким образом, смерть не существует ни для живых, ни для мертвых..."
[p]— Успею? Смогу? Ведь я жив?
[p]— Не мертв...
[p]— Так смогу?! Ответь?!
[p]— Чему ариане учат цезаря?..
[p]— Политика - спасение, Август - солнце... Бог!
[p]— Что подвластно "Богу"?..
[p]— Всё!
[p]— Ты мертв?..
[p]— Я жив! — крикнул Валент, но его возглас утонул в яркой вспышке света и последовавшим за ним резким и оглушительным раскатом небесного колокола, отдающего тяжелым и безмерно могучим, но глухим звоном.
[p]С юго-запада, собираясь над Адриатическим морем, грозовой фронт прошел до Карпатских гор и, повернувшись, пустился по Балканам, расстилаясь по ночному небосводу денницами, вспыхивающими и быстро гаснущими. Маленький домик, доселе остававшийся в стороне, оказался на самой границе.
[p]Пустота и зной сменились дико-холодным, продирающим ветром, словно с грозой восстали духи усопших, невинно преданных казни по указу Валента. Они стучали ставнями, завывали по лесам, заползали в узкие щели, высвистывая в длинном коридоре, словно доносилось из Антиохии: "Vivus ardeat Valens"[4], словно противодействуя убийце, воспротивились желанию умирающего цезаря жить ради мщения. В дебрях завыли волки.
[p]Под вспышки молнии округа озарялась ярким светом, в котором даже небольшой зверь, будь он сам напуганным до смерти, или мало-мальски похожий на человека куст, представали призраками, несущимися к Валенту, чтобы убить его, похитить его душу, забрать в Царство Орка. Когда вылетела тонкая входная дверца, показалось, что пришел сам Dis Pater[5], Смерть, сборщик мертвецов. Черный Ангел, подумал в страхе Валент, накрыл его глиняный домик.
[p]Ад распростерся по Моравскому полю: словно греческий, огонь стекал по склону Снежной горы, обезумев; и лился вниз по речному течению, не замечая ничего на пути, с единственной целью, как понял Валент, - если не выйдет у духов, римских Богов и демонов Ада, то низвергнутое с Небес пламя точно закончит работу в срок. Деревья полыхали, птицы метались под озаряющимся небом в поисках прибежища, но разъяренный ветер кружил их в своих невидимых лапах, кидал вниз, прибивал к деревьям, сдавливал прямо в воздухе.
[p]Дверь в комнату, где лежал распростертый Валент, распахнулась и со стуком ударилась в глиняную с соломой стену.
[p]— Misericordia! O, Pater meum, misericordia![6] — выкрикнул он в просмоленную потолочную балку.
[p]— Господи, дай этому воину понять меня, — жалостливо произнес женский милый голос, о котором Валент мог сказать, что девушка молода, но не больше. Слова для него складывались в привычное для его уха: бар-бар-бар.
[p]Приподнявшись на ослабевших руках, он увидел прелестное создание, невысокое, но стройное, пропорциональное. Она стояла, облаченная в длинное льняное платье, перехваченное по узкой талии расшитым бусинками и северными узорами поясом. Ее длинные светлые волосы ложились на плечи, а на высоком лбу, таком белом и красивом, локоны были собраны под тоненький обруч, с которого на коротких ниточках, подобно тому, как это встречается у венедов и антов, свисали серебряные и бронзовые украшения; круглые и треугольные; с узорами и без; размером с наконечник стрелы и даже меньше, с ноготок. Девушка стояла в проеме, вознеся взор темных глаз ("Вероятно полукровка", — подумал Валент) к Небесам, сложив тоненькие ухоженные руки в молитве. Чувственные губы шептали, так удивительно ласково и возбуждающе...
[p]— Si is Angelus Orcus est, mea Mortis excellentis erit![7] — утвердил он, улыбнувшись, словно был готов последовать за этим совершенством хоть на край света, испытать все муки жизни и смерти, только бы она никуда от него не уходила, но всегда пребывала в таком немом ангелоподобии.
[p]Варварка опустила глаза на умиленного воина и смутилась, хотя слова она поняла не все, но "смерти" было достаточно, чтобы слегка испугаться, но все же сдержать себя в руках и не выказывать страха, разве что, самую чуточку. Она поспешила к постели.
[p]— Как хорошо, что ты пришел в себя. Сейчас я тебе помогу, только не убивай меня. Я хочу спасти тебя. Видишь, — она указала рукой на окно, — гроза начинается, первая в этом году, уже половина поля в огне. Уходить нужно. По реке. Ты понимаешь?
[p]Валент лишь умилялся, слова ему были ни к чему. Лишь в этот момент своей жизни, после позора и возврата из небытия, хоть что-то оставило в его теле ощущения. Он почувствовал себя живым: влюбился, как мальчишка. Лишь один взгляд сжигал его дотла, но не в силах был противостоять этой красоте и скромности.
[p]— Divinitas[8]... — повторял мужчина со всей лаской, на какую был способен. Его сердце колотилось, но при взгляде на ангела во плоти, Валент забывал о ране, об остром наконечнике стрелы, словно он был полностью здоров, и более того - перешел в те эфирные миры, о которых твердили когда-то понтифики Юпитера и Марса, а следом арианские пресвитеры и священники. Ему показалось, что его кремировали со всеми почестями и обрядами, будто позор обошел стороной, и его пепел перемешали с пеплом варварки, чтобы он ее любил в том мире, где Бог - он, и он - человек, и он - Солнце; и создал себе Луну, женщину, ангела.
[p]Девушка мягкими теплыми руками подняла тело на ноги; с трудом, но Валент стоял, опершись рукой о стену, пока варварка облачала его в тунику. Он не слышал раскатов грома, не видел вспышки молний, не ощущал ветра, словно они лишь проходящие явления, а девушка останется с ним от ныне, и присно, и во веки веков.
[p]— Да, что ж ты такой неповоротливый, — сетовала она, хмурясь.
[p]При этом Валент видел, как изменяется ее лицо, как сдвигаются светлые тонкие брови, слегка вытягиваются губки, наклоняется голова; но как бы девушка себя не чувствовала, чтобы не думала, все одно - она представала...
[p]— Divinitas...
[p]— Его