жердеподобный Киса. И всё вроде бы было при всём, но вот зубы… Это были не зубы, а самые настоящие убийцы! Здоровенные до лошадиности, широченные как совковые лопаты, и жёлтые-прежёлтые, потому что этот мой знакомец много курил. Глядя на такие зубы, сразу почему-то вспоминается песня «летят как печальные мгновенья дни нашей скорбной жизни…». Какое уж тут любовное знакомство?
Нет, это, конечно, огромное, по-человечески мужское счастье – иметь такие лошадиные зубы и быть одновременно и наглым, и тупым. Потому что тот, кто по жизни с такими зубами шагает, тот никогда и нигде не пропадёт. Это много раз проверено и понятно. Но, к сожалению, не всем. Потому что есть люди, совершенно непостижимые в своём представлении о мужской красоте.
Но у Вадика с зубами всё на высшем уровне рекламы. Внешний вид - полный аллес гут ферштеен. Нормальные зубы. Киноартистические. Он их в особо торжественных случаях так же яростно зубной пастой начищает, как армейский старшина драит перед торжественным парадом свою персональную пряжку на парадно-выходном служебном ремне. И в рот обязательно чем-нибудь приятным пшикает. Каким-нибудь аэрозолем за сто двадцать рублей флакон. Чтобы пахло и воняло целиком на все эти сто двадцать. А ещё можно ротовую полость прополоскать. Вместе с горлом. Но только конечно, не водкой. Потом что от водки запах не тот. Слишком прозаичный. С таким запахом приятно не познакомишься. Водкой можно потом. После знакомства и, так сказать, для закрепления отношений. Если ваша избранница, конечно, тоже употребляет, и для неё этот алкогольный запах вообще как бальзам на раны.
Товарищи Вадика – Толька Ениватов по прозвищу Хромой Толян, потому что он и на самом деле хромает, и Алька Ляпишев (он без прозвища. Ещё не придумали как.) – вадиков выбор в целом одобрили. Но не без критических замечаний.
- Её какой-то хмурый поц обхаживает, - сказал Толян. – С подполковничьими погонами. Рожа протокольная, всегда гладко выбритый и смотрит как рыба об лёд. И похоже, богатенький. Весьма! Приезжает за твоей кралей на «бээмвухе».
- И откуда ты только столько знаешь? – весело удивился Вадик, хотя появление явно выигрывающего по финансовым показателям соперника внесло в его жизнерадостное настроение небольшое, но досадливое смятение.
Толян самодовольно ухмыльнулся.
- Стреляли! - и глаза прищурил как у артиста Спартака Мишулина из «Белого солнца пустыни».
- А вообще, все феминистки - неудовлетворённые стервы! – решительно заявил Алька. Он был не просто очень начитанным, но ещё и интеллигентным молодым человеком, поэтому в налаживании контактов с женским полом испытывал определённые трудности не только финансового, но и морально-этического порядка. К тому же в определении человеческих характеров он не терпел полутонов: герой – значит герой, зануда – значит зануда, стервь – значит стервь. Чего тут непонятного? Такой юношеский максимализм посторонних людей напрягает, но обычно прощается друзьями, и если в аллочкиной стервозности у всех троих, включая и влюблённого Вадика, не возникало никаких принципиальных сомнений, то наличие соперника с двумя большими звёздами нашего Ромео поначалу даже позабавило (раз подполкаш, значит, уже не молод. А молодость, они будет повыигрышней любой, даже самой крутой «бээмвухи».). Позабавить-то позабавило, но всё равно, внутри начало неприятно покусывать. Тем более, что Аллочка его серьёзно, как сейчас говорят, «зацепила». Да и он ей, судя по призывным взглядам и смелым жестам, был далеко небезразличен. А то что феминистка… Не самый, конечно, лучший женский вариант, но бывают случаи и пострашнее. У Вадика была одна такая…из бывших комсомолок-демократок. Вот это был настоящий ужас! Рассказывала ему – представляете! - в постели о первых советских диссидентах! Он, Вадик, чуть сам вслед за ней умом не тронулся. Правда, потом всё разъяснилось. Один знакомый медик объяснил, что у женщин после долгого воздержания может развиться так называемый реактивный психоз. Поэтому в таких ситуациях им лучше не возражать и вообще не раздражать. Диссиденты так диссиденты. Чёрт с ними. Главное, в такие моменты убрать из её поля видимости и досягаемости тяжёлые подручные и колюще-режущие предметы. Тогда ещё остаётся серьёзный шанс выбраться из кровати живым. А вы говорите феминизм! Это невинные цветочки по сравнению с таким вот… комсомольско-демократическим психозом!
Что же касается Аллочки как именно женщины… Ну что ж! Когда-нибудь это должно было случиться. Кто-то же, в конце концов, должен был на такого жеребца-мустанга, как Вадик, набросить своё персональное лассо! Вот она и стала этим самым «ковбоем Мальборо». Вот и набросила, шутя и играя.
А время между тем шло. Правильно говорят: если мужчина ревнует женщину, то это значит, что он её любит. А если не ревнует, то значит, ничего не знает о её параллельно действующих поклонниках. Вадик знал, поэтому терзался всё больше и больше и, наконец, однажды, отдыхая-перекуривая между жаркими любовными схватками, не выдержал.
- А что это за господин официэр вокруг тебя увивается? – произнёс он вроде бы даже насмешливо. То есть, давая таким образом понять, что не видит в этом опогоненном гражданине серьёзного конкурента.
- А любовник, – спокойно ответила Аллочка, лениво затягиваясь дорогой дамской сигареткой.
- Понимаю, - он всё же несколько растерялся, хотя и не подал вида. – Шутка такая. Очень остроумно. Больше вопросов не имею.
- Да нет, серьёзно, - спокойно пожала она плечами. – А что, тебя это сильно напрягает?
- Ну как… - опешил он от таких цинизма и откровенности, а больше от спокойного тона, которым это признание было произнесено. - Мы же с тобой вроде…вместе…и вообще… - и этим своим жалким блеянием начал позорно терять позицию за позицией.
- Что вообще? – насмешливо сказала она. - Что вообще, что в частностях – одна… - и она произнесла нецензурное слово.
- Ты, милок, надеюсь, не думаешь, что я всю жизнь собираюсь провести вот на этой твоей общежитской койке?
- Институт закончу…работать начну… Всё нормально будет… - унизительно пролепетал теперь уже окончательно растерявшийся от такого логического продолжения будущий исторический педагог.
- Будь проще, Вадя! – сказала Аллочка и, улыбнувшись, шутливо потрепала его по щеке. – И люди потянутся к тебе! Какой институт? Кому он нужен, этот твой ср…й пед? Шустрить надо, Вадя! Извини за банальность, но жизнь – несправедливая штука. Не будешь шустрить, так и останешься… педагогом! И только начальных классов!
- Не хочу, - вдруг надулся Вадик. Это было так неожиданно и так для него нехарактерно, что Аллочка даже не засмеялась.
- Да! – и его надутые щёки предательски задрожали. - Тогда я ничего не хочу. Совсем.
- О! Бунт на корабле? – удивлённо-аристократично изогнула она брови.
- Это не бунт, - сказал Вадик и гордо вскинул голову. – Это революция.
- Революция, господин историк, чтобы вы знали, подразумевает её удачное завершение, - неожиданно жёстко, если не жестоко, отчеканила Аллочка. – А бунты всегда закачиваются неудачами, - и безжалостно уточнила. – Для бунтовщиков. Ну, остыл?
- Нет, - попёрло из него благородное дерьмо. – Выбирай: или я, или…
- Я уже выбрала, – перебила она его теперь уже откровенно жестоко-бесцеремонно. – Я уже давно выбрала. Бывай здоров… революционэр!
И забив этим насмешливо-уничижительным «революционЭром» в его, вадиков, гробовой приговор последний и окончательный гвоздь, быстро оделась и ушла, не прощаясь и энергично-дразняще покачивая бёдрами. У приложенного всей его революционной мордой об асфальт Вадика от лицезрения этого небрежно-развратного бедренного покачивания мучительно-тоскливо заныло в паху, а она, Аллочка, игрунья такая, даже не оглянулась. Она гордо уходила, уверенная в себе и своей абсолютной правоте. Да и кто её имел право осуждать? Уж во всяком случае, не студенческий мальчик Вадик!
Вообще, достаточно стандартная история. Уверенная в себе, энергичная бескомплексная самка, имеющая сразу двух самцов: один – стареющий, но богатый; другой – молодой, но бедный, сделала выбор в пользу первого. Классика жанра. Сколько уже о таких треугольниках и о таких самках написано-переписано! Но в том-то и дело, что классика – вечна. А потому никогда не мельчает, не надоедает и пылью забвения не покрывается. Наоборот, в каждом конкретном случае начинает, как в первый раз, отчаянно и очень болезненно кровоточить, потому что всё очень чётко и безжалостно расставляет по своим местам. Аллочка была права: жизнь, она действительно безжалостная и несправедливая штука. И единственный лекарь, и само лекарство у неё только один и одно – время. Оно и универсальное обезболивающее и универсальное успокоительное. Ничего более действенного, чем время, при такой «болезни» ещё не придумано.
Итак, они расстались и не виделись с полгода. А потом неожиданно встретились. Всё в том же бассейне.
- Привет, - сказал Вадик и повернулся к своей спутнице, роскошной платиновой блондинке. – Подожди меня в холле. Видишь, старую знакомую встретил. Надо поговорить за пару слов. Я скоро.
И этак интимно (слишком интимно! Не переигрывай, Вадик!) ей, блондинке, подмигнул.
«Старая знакомая» на «старую» не обиделась и на новую вадикову пассию даже не посмотрела. Просто с м а з а л а её никаким взглядом, словно посмотрела сквозь стекло.
- Давно не виделись, - сказал Вадик уже Аллочке, весьма уязвлённый её таким н и к а к и м взглядом. Им Аллочка сразу расставила все акценты и сразу дала понять, что эта крашеная блондинка ей глубоко по барабану. А он-то, наивный, рассчитывал на ревнивость чувств.
- Уезжала?
- Ага, - кивнула она.
- Далеко?
- Да нет… В Грецию.
- В командировку? – спросил он и неожиданно смутился. (Какая командировка? При чём тут командировка? Вадик вдруг подумал, что за всё время их знакомства так и не узнал, кем и где она работает, и работает ли вообще. Тогда чем на хлеб зарабатывает? Самкой она работает, тут же услышал он в своём мозгу насмешливый голос. Породистой стервой. Чего тут непонятного? Так что беги, Вадик, беги быстрей! Такие дамы – не для педагогических историков. Таких как ты, они проглатывают, не жуя. Вместе со шнурками, ботинками и их исторической педагогикой.).
- Можно сказать и так, - усмехнулась Аллочка. Она оценила его тактичный юмор и трогательную смущенность. Ей в последнее время так не хватало этой наивной искренности чувств!
- В е г о командировке, - небрежно уточнила она. (Дескать, ах, какая же я проказница-прелестница!)
- Понятно, - кивнул Вадик. Он знал, что жирный подполковник год назад сменил офицерский мундир на штатский костюм, но погоны сохранил, и теперь ударно трудится в очень хитрой и очень богатой конторе, которая называется «Росвооружение». Культурное местечко. В нём можно интересно жить и при этом ежедневно кушать чёрную икру прямо столовой ложкой, игнорируя намазывание на хлеб.
- А как ты? - спросила Аллочка настолько понятным тоном, что можно было даже не напрягаться: «как он» ей было абсолютно наплевать. Тогда зачем спрашивала? Если только из вежливости. Соблюсти, так сказать, дипломатический протокол. Да и чего непонятного? Заканчивает институт, по-прежнему пока
