Дождались наконец – то глубокой осени. На улице не пойми что твориться: то дождь суточный зарядит, то подморозит в одночасье, то снег пойдет, но следом же растает. Любимая пора Александра Сергеевича Пушкина - осень («очей очарованье»). Умница, да и только… И ничего ведь не скажешь. Прискачет на пару недель в свое Болдино, увидит листочки разноцветные падают и, всё - любовь к осени проснулась. Как он там у себя пишет: мол, мухи не кусают и жары особой нет, значит, осень - самое лучшее время года. Написал пару стихов - вперед, в свой родной Питер - шампань жрать и баб в тёплых кабинетах щупать! Виктор Иванович перевернулся на другой бок и не осознавая полностью своих действий, выпалил в спинку дивана, на котором он сам соизволил почивать, аж со вчерашнего вечера:
- Посидел бы тут с нами в слякоти по самые уши, да жижу поросячью из сараев по выгребал, вот и было бы тебе охрененное очарованье…
Всю ночь бросало… - то в жар, то в холод… Пот как магма, только в холодном состоянии, стекал постепенно с телесных уступов. Он просачивался, впитываясь в легкие ткани одежды и постельного белья, наполняя тем самым, окружающее пространство нестерпимой, противной вонью - самой затхлой помойки в мире. Что только не шло, не забегало и не лезло в наглухо больную башку человека, ударившегося в очень продолжительный запой. Виктор Иванович, временами даже чувствовал, как пропитые в чистую, его честные мозги - плавно вытекали через ушные отверстия и впускали в освободившееся пространство: полнейшую чушь, билеберду и ахинею. Однажды прибегали и белки с чижиками, но Виктор собрался с духом, со всеми своими внутренними волевыми запасами - и не впустил их к себе… Он сильно постарался, что бы поставить прочный заслон на пути к своему сознанию и здравомыслию.
К утру бред сивой кобылы немножко поутих, но стал приставать Пушкин… Откуда он взялся - один бог только и ведает. И что самое интересное - наглый до опупения: обзывается разными словами, рожи дикие и страшные корчит, а иной раз даже пытался плюнуть.
- Причём тут Пушкин? Хрен его знает… - Виктор Иванович повернул голову в сторону и приложил ко лбу ладонь правой руки. Лоб не ощущался: не холодным, не горячим, не влажным, не сухим - совсем не ощущался. Напряжение во всём теле стремительно нарастало… - Гадский Пушкин! Где ты взялся? Скотина беспардонная! - безудержными темпами неслось в несчастной голове нашего в усмерть больного товарища.
В комнате на против послышался шум… Это проснулась Света. Она уже две недели, как не разговаривала со своим суженым. Весь её грозный вид показывал, чуть ли не пуд ненависти: что-то уж очень плохое, я бы сказал - неподдельно страшное.
- Лучше меня не трогать! Гад! Убью! - светилось на её невозмутимом лбу.
Это были самые лучшие и миролюбивые воззвания ко всему окружающему доброму человечеству. Светлана торопливо оделась и пошла к выходу. Что бы лишний раз не расстраиваться, она в последнее время старалась не попадаться мужу на глаза. Измученная бытовыми неурядицами женщина загремела ведрами по направлению к месту, где находилась корова.
- Допьёшься, скотина!.. Сдохнешь! - донеслось с улицы.
Как только хлопнула дверь, даже как – то чище воздух стал - дышаться стало на много легче. Отрицательная энергия довольно резко пошла на уменьшение, создавая тем самым природное равновесие, просто необходимое для человеческой жизнедеятельности. Виктор Иванович одним прыжком оказался около серванта. Хрустальная рюмка, тесня соседей, звеня экстравагантными переливами, весело вылетела с верхней полки. Она прыгала и радовалась, что наконец – то кому – то пригодилась, а то - всё стакан, да стакан. В неё, без малейшего перерыва, ударилась струя, согревшейся за ночь водки.
- У-у-у-х… Красота… Если бы я её вчера допил - точно бы коня нарезал, - прошипел наш друг в рукав рубашки и… Налил ещё.
Виктор Иванович стоял посреди комнаты на босу ногу, в видавшей виды рубаяхе. Рубаяха выступала с надорванным крылом, который был заправлен в широченные семейные трусы в полоску. Какого цвета были трусы, определить уже не было, совершенно никакой возможности. Другой конец рубахи свисал с левой стороны непотребного тела и как – то застенчиво свернулся в полу-трубочку, тем самым не желая показывать, что об эту половину мужского одеяния постоянно вытирались жирные руки. Но, тем не менее, наш герой стал быстро преображаться, прямо на глазах всей присутствующей здесь мебели. Он взял бритвенный станок, намылил в доску пропитый подбородок и с великим усердием стал соскабливать довольно тупым лезвием: рыжую, жесткую и колючую, бандеровскую щетину. Хлопнула входная дверь… Вернулась Светлана. Она уже успела: напоить и накормить корову, положить ей и телятам сена, насыпать корма поросятам…
- А ты куда намыливаешься? Бандерлог! - платок жёстко надвинутый на самые брови, всем своим видом показывал, что с хозяйкой на данном этапе связываться не следует - лучше обождать трохи. - Так, молоко не трогать… Жри свою водку… А если очень–очень приспичит - вот список, я в магазин без денег больше не пойду…
- Да, я…
- А ты голова от графина! Молчи, сука! На водку находишь, и на Сельпо найдешь…
Напряжение обстановки обострялось прямо на глазах. Светлана хотела пнуть по ведру с молоком, но вовремя передумала. Она решительно скинула телогрейку… Затем подняла ведро и отправилась на кухню, готовить на завтрак молочную лапшу.
- Да, дела… И ни чего ведь не скажешь… Неужели я так уже достал её? Виктор Иванович вытер полотенцем начисто выбритое лицо и пару раз пшикнул на порозовевшие щеки дешевым одеколоном. Одел носки, брюки, старенький поштопанный свитерок и налил в хрустальную рюмку очередную толику водки. В брюхе забурлило, в голове зашумело, в мозгах просветлело, а в душу явился непрошенным гостем камень, да я бы сказал, что не камень, а каменище - булыганище. На душе у Виктора Ивановича стало ужасно скверно и по дикому неподобно. Тут же захотелось свершить какой-то, яркий, завораживающий поступок (например: повеситься), что бы все без исключения оставались бы довольны. Но в голову опять лезли ни к чему , не обязывающие мысли: очередная авантюра, новые безобразия и пошлые глупости…
Наконец, собравшись с духом и мужеством, он, мягкой поступью сверх наглого, нагадившего в общественном месте кота, двинулся на кухню. А там… Жарилось и шкворчало сало, бурлило в кастрюле молоко, закипала вода в обшарпанном временем чайнике. Глава семейства аккуратно перешагнул через помойное ведро и, почти вплотную, пододвинулся к своей ненаглядной.
- Свет… - выплывали слова из-за дрожащей губы.
- Чё надо?
Виктор Иванович тупо уткнулся, как бы виноватым взором в пол…
- Ну, хватит тебе уже…
- Ты себя то видел? Образина!
- Да, иди ты…
- Сам пошел! Уже залил с утра очи! Макака бессовестная!
- Я ж не обзываюсь…
- А ты попробуй! - Света насупила брови и зачем то положила в руку черпак.
Этот черпак, тяжеленный, еще старинного образца, непроизвольно приподнялся над головой через чур нервной женщины.
- Дров нет… Топить нечем… Навоз не чищен…
- Да, мне…
- Молчи, гад, Убью! - черпак ещё выше вознесся над головой. - Доски у коровы оторваны… Денег нет… Пей больше - жить станет лучше.
От такого мощного напора, Виктор Иванович как-то моментально согнулся почти до самого пола и сделал шаг назад. Нога задела за ведро, стоящее позади его. Тут же, тяжеленный черпак звезданул по лбу супротивника. Супротивник споткнулся об ведро и упал. Упал - это удивительно мягко сказано: он так вдарился спиной об порог, что в позвоночнике, как-то непристойно хрустнуло, а голова при этом очень больно стукнулась об косяк. Небывалый сноп искр осветил радужным светом незабвенные родные пенаты!
- Чё ж ты, падла, делаешь? Чё творишь? Гадина! – заорал, перекосившимся в доску ртом, наш упавший духом товарищ.
Он, с особым напряжением, стал приподниматься. В глазах светилась немыслимая злоба, но страшный умысел - совершить непоправимый грех. В насмерть перепуганная женщина моментально прореагировала и невероятно быстро надела на голову мужа ведро с помоями! Затем, с лёгкостью, только что вылупившейся бабочки перелетела через свободное пространство. Я не знаю, какие тараканы бегали у неё в голове, но она со всей своей бабьей мочи ухреначила по ведру черенком от лопаты! Небывалый звон достиг соседского двора. А Света, накинула по быстрому пальто и со скоростью самого быстроходного страуса Нанду, помчалась к родственникам, живущим неподалёку.
Виктор Иванович, с особым рвением отбросил ведро в угол комнаты… Он хотел тут же рвануть по следам злостного террориста… Но, внезапно остепенился, так как сбежались на шум, проснувшиеся дети. Детей он любил больше своей жизни, а они в свою очередь, тоже по своему любили его и, иногда пользовались слабыми моментами отца, для образования собственной выгоды.
- Чё стряслось?
- Чё, чё? Да, ни чё! Упал вот и лежу!
Охая и вздыхая, Виктор Иванович сидел на пороге, между кухней и прихожей. По груди и плечам струились вонючие помои. На гудящей от небывалого звона голове, застряли очистки от картошки с морковкой, а на ухе наглым образом зависло немного макарон и здоровенный лист от квашенной капусты…
Di doman non c,ecertezza! На завтра не надейся! (Великий Леонардо)
Из серии: НИКТО НЕ ХОТЕЛ СТАТЬ АЛКОГОЛИКОМ.
Люблю про алкоголиков… Рассказывать про пьяниц любого ранга, в том числе и совсем пропащих «забулдыг», моя любимая тема. Пусть она не рейтинговая (как говорят сейчас), но от нее, никуда не уйти, не убежать, не скрыться. Неужели, если ты съел кусочек хлеба, а тебе тут же стыдно про это рассказать?
Люди, товарищи, господа! Кто угодно, в конце концов! Мы живем с алкоголиками, мы существуем вместе с ними. Мы с ними разговариваем. Но, не учитывается один немаловажный момент, что мы сами алкоголики. Мы грешники и алкоголики с того самого момента, когда нас бог раздел догола под той соблазнительной яблоней, которую сам посадил, а потом сам же и дал пинка под зад.
Ты не пей, хороший мой, вина!
Не таких орлов оно сгубило...
Да и печень у тебя одна,
поберечь бы надо ум и силу!
Да еще к тому же, истина верна-
что лежать в объятьях, от любви пьянея,
лучше,чем валятся пьяным от вина!
эта истина - твоей сильнее!
Понимаю, праздники,друзья,
много еще разных заморочек...
И не выпить вроде бы нельзя,
только вдруг останешься без почек?