«Эх, сколько видано…эх, перевидано…Вспомнить будет о чём».
Модная песенка середины прошлого века отражала суть времени: при плановом ведении хозяйства Союза молодой специалист, как палочка-выручалочка всей системы. Обязательная отработка по назначению, а там и нередкая ситуация – постоянное место проживания…
Так и я в начале 70-х годов оказался в одном из посёлков вблизи реки и города Печоры. Жили там железнодорожники и ВОХРа. Зона посреди топкого болота с вышками. Жизнь крутилась, в общем и целом, вокруг северной тайги. Сидельцы-урки обеспечивали Донбасс и Воркуту рудничной стойкой – северная древесина выдерживала колоссальные нагрузки пустой породы в шахтах.
Моя задача – готовить лесорубам рабочее место, лесные делянки для рубки.
В общем – рутина: надо было ограничить, определить породы, объём заготовки и необходимость посадки леса после вырубки.
Работы по приёму и передаче лесосек в рубку от Зоны – обязанность Степана Горшкова, человека в годах и глуховатого. В начале отношений он мне показался занудой – акты, абрисы, оценка, таксы подписывались и проверялись очень скурпулёзно и дотошно. Я иногда отмахивался от бюрократии, Горшков Степан Матвеевич мягко настаивал. Пробовал и жаловаться на педантизм главного технолога заготовок, но мне неопределённо и туманно отвечали – «жизнь научила».
Крошечный посёлок, общая работа и заботы сблизили наши отношения.
Я уяснил главное: оставить заключённых без фронта работ, делянок для заготовок, немыслимое дело – полетят головы.
И часто правила рубки не совпадали с возможностью заготовки: не построили дорогу, ранняя весна, поздняя осень…Но я не мог обойти правила.
Это мог разрешить только человек с большими полномочиями. Надо обосновать…Начальник колонии – перспективный майор с юридическим тюремным образованием, чувствуя своё бессилие в крючкотворстве, всегда обращался к подчинённому «пиджаку» - Горшкову. В качестве показного благорасположения обычно сам заходил в кабинет и растолковывал суть письма на ухо главному технологу в моём присутствии. Степан Матвеевич дотошно о чём-то спрашивал, уточнял, а начальник терпеливо объяснял куда и кому пойдёт «телега», что нужно добиться от того или иного «гуся» из высокого кабинета. Определялась конечная цель и вся текучка откладывалась на несколько дней – Горшков занимался только письмом.
Иногда, на пятом-шестом варианте он давал мне почитать. «Шапка» письма почти всегда начиналась со слов: «генералу…», «секретарю…»
Я читал, мотал головой, говоря, что печатать можно. В ответ писалось ещё три-четыре варианта, и каждый раз объём написанного сокращался.
На мой вопрос, о причине такого написания, инженер Горшков отвечал, что работая начальником спецотдела в ЦК ВЛКСМ у Косарева, он писал обычно до 15 вариантов писем. И это после института, красной профессуры и преподавания в нём. Письмо, вернее текст, не должен занимать более двух третей страницы и содержать одну просьбу – это азы переписки.
Надобно сказать, что Степан Матвеевич жил в посёлке уединённо, с женщиной не совсем трезвого поведения, и желания ходить к нему не было.
Со временем мы настолько сблизились с ним, что он стал заходить ко мне на беседы и рюмку чая. Было понятно, что в тот период ему не хватало собеседника – психологически он был одинок.
В неторопливом общении он оттаивал. Обрывочно рассказывал и о себе. Лесное образование получил заочно, на Урале. Рубит лес уже давно. Реабилитирован, но вновь в партию идти отказался. Не хотели считать в стаж годы лагерей. Причина – неуплата членских взносов. В выплате разницы в зарплате лагеря и прежней – тоже отказали. И тоже уважительные причины: после снятия с должности секретаря ЦК ВЛКСМ Александра Косарева и его команды, Горшков оказался в составе посольства в Германии, как дипломат. Был на встречах и обедах в Берлине со всем руководством страны. Несколько раз обменивался рукопожатием с канцлером – Адольфом Гитлером. Дипломат…
А повседневная рутинная работа велась нелегально по всей Германии – устанавливались связи, явки с молодёжными организациями коммунистического толка. Из посольства вывозили на полу машины в форме офицера СС. Таким же образом возвращался через несколько недель.
Знание языка с баварским акцентом ставила профессор словесности в Москве – немка из Баварии.
Из Москвы стали поступать неутешительные новости – товарищи по работе исчезали. Сложно стало и с работой в посольстве. Он был вызван в полицай-президиум Берлина, где заявили, что суть его деятельности в Германии известна, как и род его занятий в комсомоле вместе с биографией тоже. Вскоре его отозвали в Москву. На вокзале посадили в машину и отвезли на Лубянку без права свиданий. Предъявили обвинение в связях с дочерью Геббельса. Понятно, что его словам о том, что он никогда не видел дочь идеолога Рейха, никто не поверил. Срок уже получал от тройки в Воркуте – 10 лет без права переписки.
Много раз упоминал о Галине Максаковой, но это сугубо личное. После лагерей не смел ей о себе даже напомнить. Вернуться в Москву не смог – при уезде в Берлин сдал квартиру коменданту.
Степан Матвеевич однажды упомянул, что остался в живых, видимо, случайно: в начале срока был вызван внезапно к новому начальнику управления. Уже в кабинете узнал товарища по комсомолу. Взаимно удивились переменам, но Горшков перешёл в разряд специалистов и был устроен чертёжником. Затем началось повышение по службе, необходимость образования. Начал вновь учиться, ещё будучи заключённым.
При всех превратностях жизни, он при мне никогда не высказывал своего мнения о руководстве страны и политике. Я же стеснялся спросить об этом. Сейчас жалею – мимо моего сознания прошла Эпоха. Он был хорошим специалистом, но мог для страны сделать и больше.
Степан Матвеевич Горшков при мне вышел на пенсию по северному стажу, но пожил недолго, похоронен на окраине посёлка, на кладбище.
Через несколько лет я приехал в посёлок, но могилы его найти не смог. Спросить было не у кого – контингент посёлка сменился.
Такова участь предполагаемого "зятя" Геббельса. Как это ни прискорбно, но такие истории далеко не единичны. А жаль…
