За изобилующими большой белой картошкой, сладкой морковкой, огромной капустой и сахарной свеклой огородами, протекала полноводная, шумливая, быстрая и беспокойная речушка Кебеж. Заросшая по высоким, осыпающимся жирной глиной берегам непричёсанной ольхою и печальной ивою, мокающей свои волосы в прохладную воду. А с противоположной стороны села, подступали почти к самым домам высокие корабельные сосны и разлапистые сучковатые пихты неподвижным потоком стекающие со склонов невысоких гор. И поэтому чувствовали себя трудолюбивые селяне окружёнными и защищенными с обеих сторон.
Многие так и проживали свою жизнь, никуда не стремясь и ничего не меняя. Всё что нужно для жизни нетребовательного человека в селе, имелось в наличии. Два небольших магазинчика, деревянный продуктовый и кирпичный хозяйственный. Животноводческая ферма и зерноток, где находилась работа всем женщинам нашего села. Конюховка, столярка и машинный двор, полный тракторов, комбайнов и потрепанных грузовичков, где были пристроены почти все мужчины. Детский сад и школа для детей. Потёртые лавочки у каждого двора для стариков и старушек. И клуб с индийскими фильмами, для всех без разбора.
А вот церкви в селе не было. Уже не было. Церковь к тому времени уже давным-давно упразднили и переделали в школу. Убрав колокольню и выбросив зелёные от времени колокола. К тому времени уже успело вырасти два поколения жителей ни разу в жизни не слышавших колокольного звона. Да и зачем он им был нужен, если в каждом доме есть радио? У учителя истории, а заодно и директора нашей школы Валерия Ивановича был железный аргумент к сомневающимся в существовании Бога. Хитро прищурив один глаз, он спрашивал задушевным голосом, - «Ну и что? Гагарин в космос летал, а никакого Бога там не видел! Ну и какие тебе ещё нужны доказательства?» И кивал на стену, где в подтверждение к его словам тоже согласно щурили свои глаза портреты Карла Маркса и Ленина. Всё! Любые аргументы после этой фразы были обречены на провал. Бога нет! Так-то…
Впрочем, были некоторые зловредные личности, которые не считали полёт Гагарина в космос непоколебимым доказательством теории большого взрыва, а не Божьего промысла. Ядро этой группировки состояло из трёх человек. И некоторого незначительного числа сомневающихся. В разных концах села жили древние старушки, в силу возраста которых уже не страшили ни какие трудности, насмешки и гонения. Они за свою жизнь повидали столько всего, что собственную смерть воспринимали лишь маленьким эпизодом нескончаемого цикла вращения жерновов жизни. В своём раннем детстве они едва выжили в мясорубке вечной нужды и бесконечных репрессий. Когда их близких родственников расстреливали у заборов или ссылали без возврата. В своей молодости они хоронили своих детей умерших от лютого голода. Будучи зрелыми женщинами, они получали похоронки на мужей и сыновей оставшихся лежать в неведомых краях и весях! До самой старости они работали на государство не разгибая спин, для того чтобы просто выжить самим и помочь выжить близким. Горе, боль, нищета, холод и вечная каторга от начала жизни, почти до самого конца. И вот настал тот край, когда уже смерть становится избавлением от страданий. Чем можно удивить и напугать человека ждущего смерти? Единственным, кто не отказался от них и никогда их не предавал, был их Бог!
Времена, когда рушили церкви прошли, а свидетели и последователи этого процесса остались. Всё такие же рьяные в своём богоборчестве и непримиримые в своих убеждениях. Редко в каком доме можно было встретить икону, разве уж у совсем древних старух. Те иконы, которые были не расколоты на дрова и не сожжены, пылились по дальним углам чердаков и кладовок. Толстые Библии были пущены на растопку и скурены во времена жестокого отсутствия бумаги. В библиотеке на видном месте стояли подшивки журнала «Наука и Религия», в которых, знаменитые учёные подтверждали теорию Дарвина и раскладывали по молекулам строение вселенной, в которой не было херувимов, демонов и ангелов. И не было места для Бога на этой земле. Был он почти сир и бездомен. Единственный приют он мог найти в душах доживающих свою жизнь старушек. Домны Ивановны, бабы Поли и бабы Гани! Это были единственные женщины в нашем селе, которые никогда не отказывались от своей веры.
А уж как их убеждали! Как их предупреждали! Как им разъясняли их великое заблуждение и великую их глупость. Не смогли, не убедили. Не смогли их напугать угрозами и не сумели огорчить злыми насмешками. По воскресеньям и на большие церковные праздники, собирались эти три старушки вместе и читали старую Библию неизвестно каким образом оставшуюся с тех времён, когда колокольные звоны умывали землю, а люди ходили в церковь чтобы почистить свои души. Летом они уходили молиться в «Нижний сад». Заброшенный и пустынный. Расстилали там домашние половики и став на колени молились, за упокой душ своих потерянных детей и мужей и здравие всех оставшихся в живых. Зимой они собирались по очереди друг у друга в домах, и пока им не мешали отсутствующие родственники, возносили хвалу Господу за мир на земле и сияние солнца на небесах. Никого не агитировали и никому не проповедовали, знали – это бесполезно.
Но бывало, что поздно вечером, раздавался стук в ворота дома, где жила Домна Ивановна. Какая-нибудь зарёванная баба в сбившемся набок платке, телогрейке и в валенках на босу ногу, измученно смотрела старухе в глаза и почти шёпотом просила:
- Домна Ивановна, мама моя умерла, ты уж приди пожалуйста, отпевать, очень она перед смертью просила, – и пыталась сунуть в руку старушке трёшку или пятёрку.
- Ты это брось! – говорила строгая старуха, отстраняя протянутую мзду, - не богоугодное это дело, не надо мне ничего, я и так приду. Чтобы проводить по людски, по Божески! Повидать в останний раз…, - и закрывала скрипучие ворота.
А через некоторое время выходила на улицу и нескорым шагом отправлялась на другой конец села, чтобы предупредить своих ветхозаветных подружек, бабу Полю и бабу Ганю, что завтра нужно быть на кладбище. Впрочем, в большинстве случаев, старушки и сами ещё раньше Домны Ивановны знали о случившемся. В небольшой деревне новости разносятся быстро. Быстрей чем бегучая почтальонка добежит от одного крайнего сельского дома до другого.
Сейчас, когда мне говорят о вере, я представляю не золотые купола многоэтажных храмов изукрашенных как пасхальные яйца. Не дымное мерцание бесконечных свечей и сияние многокиловатных люстр в вышине гулких соборов. Не многотысячные шумные толпы крестного хода. Не сборища полутрезвого народа, стремящегося на крещение окунуться в проруби. И тем более, не постные лица властителей страны неумело держащих свечки в потных холёных руках.
Вспоминается мне наше деревенское кладбище, расположенное в центре «развитого социализма» страшного своей мягкой беспощадностью. И эти три старушки стоящие у гроба такой же старой женщины, возможно подруги их детства. Над ними шумят оголёнными ветвями высоченные берёзы. Холодный ветер трепет их старенькие завязанные под подбородками платки, поддувает порывами под старушечьи цегейковые шубейки заношенные до желтизны на швах. Их глаза слезятся, их замёрзшие руки держат ветхие книжечки с пожелтевшими рассыпающимися листиками псалмов и жёлтая кожа их морщин складчата и изборождена трещинами времени, как узорчатая кора древнего дерева. Они стоят под взглядами немногих родственников желающих скорейшего окончания утомительной процедуры. Некоторые смотрят на них с недоумением, другие с сожалением, третьи с досадой. А они не смотрят ни на кого. Ни кого они не призывают и не убеждают, да и кого могут убедить в чём-нибудь эти жалкие, смешные сутулые и высохшие старушки?
Старческими высокими дребезжащими голосами, сбиваясь на длинных словах и задыхаясь встречным ветром, почти не слыша друг-друга они поют, - «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ….». И ветер уносит их слабые голоса далеко за горизонт, а может и в самый центр небес….
