Крошка

   Жили мы в ту пору в деревне. Мне исполнилось пять лет. Мама работала конюхом, и я часто бегала к ней на конюшню. Мне было уютно здесь, особенно когда лил дождь или мела метель. На огромном сеновале у меня был свой уголок, где я играла в куклы. По долгу бродила по конюшне, любовалась большими, сильными лошадками. Особенно мне нравились: Орлик, Ночка и Крошка. Орлик- красный, как кирпич, с черной гривой и в белых носочках.Я любовалась им издали. Мама не разрешала подходить близко, да и такого большого коня мне лучше было видно издалека. Мимо Ночки вообще пробегала быстро. Мамочка говорила, что она кусается. Моей любимицей стала Крошка. Ласковая красавица.  Белая, белая лошадь, очень крупная. На ней не было ни одного другого пятнышка. Мягкими губами, она осторожно брала хлеб с солью с моей ладошки. Очень любила, когда я её гладила по мордочке. Наклоняла ко мне низко голову, что бы я ей почесала за ушками. Мама, посадив меня ей на спину,  катала по двору. Для меня  это было счастье. Крошка внимательно глядела на меня, огромными, как угли черными, блестящими глазами.Во время праздников в деревне Крошку мамочка наряжала. Расчесывала ей гриву, подравнивала челку, заплетала на гриве косы и приговаривала:"Милая моя, девочка! На праздник надо ходить красивой"! У Крошки уздечка вся блестела от медных заклёпок. Моя бабушка выткала ей праздничную попону из цветных нитей.
     Всю зиму, как только снег припорашивал землю, на Крошке  была страшно работать. Мама надевала ей специально сшитые очки (ни шоры) и водила её под уздцы. Лошадь шла по дороге вслепую. Только так на ней можно было работать. Ещё жеребёнком у неё заметили это заболевание. Увидев на  снежной дороге, что-то черное, она неслась так, что останавливалась только выбившись из сил. Долго стояла с опущенной головой, а изо рта шла пена. Вот поэтому и назвали её Крошка. Ни кто из мужчин не соглашался  на ней работать, просто боялись её. Маме дали поле самое близкое от деревни. Она так и водила её под уздцы,  возя навоз. За день работы очень уставала. Мало удавалось сделать ходок, и трудодни не зарабатывала.
    Как-то утром, на очередной сходке, один мужичок поднял вопрос:" Почему Манечке(так звали в деревне мою маму) дали поле так близко от деревни. Вот она и зарабатывает хорошо?"Председатель, не долго думая, сказал:"Захарыч, завтра на Крошке будешь  работать". Мужичок обрадовался, да зря. Мама в этот день работала с Ночкой - лошадь послушная, трудяга. Вечером мамуля вернулась домой весёлая. "Я сегодня десять ходок на дальнее поле сделала. И сама не устала, и Ночке давала отдохнуть. Да, Захарыч то, умора! Приехал злой. Пока распрягал Крошку матерился на весь двор. Я над ним подшутила. Ты чего ругаешься, у меня здесь мои дети. Только взяла у него уздечку, ещё не успела повернуться, а Крошка со всей дури и влепила ему копытом. Хорошо он успел повернутся задом. Так она ему в мягкое  место попала. Он даже в сугроб воткнулся. Я подбежала к нему. Помочь он не разрешил, сам встал, и потирая всё , что ниже спины , матерясь, заковылял прочь. Я повернулась. Крошка стоит и наблюдает всю картину. На крупе у неё я заметила следы от вожжей. Крикнула Захарычу, что так ему и надо. Не будет лошадь обижать. Он мне кулаком погрозил и ушел. Ни кому больше не дам мою любимицу. Мне пришлось заглаживать её обиду. Все сухари ей скормила". Больше ни у кого не появилось желания работать с Крошкой. Это сейчас была персональная, мамина лошадка. Только земля освобождалась от снега,  Крошка работала без устали, как бы извиняясь за зимний простой.
    В конце сентября около деревни табором встали цыгане. Вся деревня замерла в ожидании чего-то не хорошего. Скотину закрыли в хлевах, дети сидели дома. Цыганки с детьми пошли по домам гадать, да и раздобыть продуктов. Мама вынесла из чулана два мешка одежды. Дети выросли, она стала мала. Приготовила в крынках молока, в корзинку: масло, яйца и яблок - китайки. Женщины цыганки зашли к нам. Мама сказала:"Гадать не надо. Вот возьмите, это я вам приготовила. Чем богаты, тем и рады. Приходите ещё. Молоком и яйцами мы богаты, поделимся". Цыганочки поблагодарили и ушли. Ни одной курицы у нас не пропало, хоть и гуляли они свободно во дворе. Мама вечером пришла заплаканная. "Председатель продал Крошку. Уж очень она цыганам понравилась . Я упрашивала его,да всё напрасно. Про болезнь её им рассказали. Они всё равно её купили. Деньжищи отвалили бешеные!"
    Вся деревня провожала любимицу. Крошка на смотринах, как с ума сошла. Её всю било дрожью. Пугали чужие запахи и голоса. Она дрожала студнем, лягалась, кусалась, потом,  как взовьётся на дыбы.  Цыган, державший её под уздцы,  чуть под копыта не попал. Он так стеганул её нагайкой, что лошадь даже подпрыгнула. На белоснежном крупе появилась красная полоса. Мама заплакала, и мы ушли домой.
    Через три месяца этот цыган привёл Крошку обратно под уздцы. Деньги ему вернули. Он чуть не плакал, когда рассказывал, как Крошка почти все кибитки у них перебила. Дня три мама приходила домой и плакала."Ни чего не ест и не пьёт. Хлеб не берёт.  Не знаю, что с ней делать. Зашла в стойло.Уже трое суток стоит  крупом к двери и тихонько стучит в неё ногой". Мама,  укладывая меня спать, сказала мне по секрету, что Крошку отдали в плем. совхоз. Я обрадовалась и поверила тогда. Скорей всего это было не так...