что и эту атаку отобьём. По цепи передали мою команду: «Не высовываться». Из укрытия в перископ я увидел вражеский танк, который приблизился к никем не занятой траншее и остановился. Хорошо видны были жёлто-чёрные кресты на его бортах.
Боец Колесников, который прибыл со мной, попросил разрешения уничтожить танк. Мог ли я отказать? Конечно, нет, скорее всего, обрадовался… С двумя связками гранат он пошёл по траншее навстречу вражескому танку. Потом вдруг резко обернулся, как будто вспомнил что-то важное и крикнул нам: «Если, что… не забудьте моих детей!» Я знал, что у него были сын и дочь.
Мы наблюдали за Иваном и танком. Сердце застучало, я почувствовал, что по телу побежали мурашки, когда он вылез из траншеи и пополз по бурьяну к танку. Затем он привстал, отвёл в сторону руку, махнул и тотчас упал, швырнув гранаты прямо под гусеницы «тигра». Взметнувшее белое пламя было ослепительным, тугая волна взрыва отшвырнула Ивана назад. Мы испугались, решили, что его убило. Какое-то время он лежал недвижно, видно, всё-таки потерял сознание. Танк тем временем повернулся и застыл на месте, подставив Колесникову свой бок. Мы видели, как Иван приподнялся на локте, потом бросил гранату в моторную часть, припал к земле. Бабахнуло… Когда он уже вернулся в окоп, танк загорелся, экипаж выскочил. Их из автоматов перестреляли.
Совсем стемнело, во взвод подвезли снаряды. Настроение у всех было приподнятое. Батарейцы кричали: «Колесникову награду!» Я сказал, что обязательно подготовлю представление. Я радовался, что Иван остался жив. Подбитый танк смрадно чадил, слышалось шипение пламени, иногда внутри взрывались снаряды. До следующего дня атак больше не было.
Иван Колесников был человеком с очень непростой судьбой. Одно сказать: до войны он успел схлопотать срок за какой-то проступок у себя в колхозе. Отсидел почти семь лет. Я не помню точно, как он оказался в войсках и почему не попал в штрафные подразделения. Вероятно, он был освобождён ещё до мобилизации. У нас в батарее он оказался в начале 1943 года. Это был хороший солдат, верный товарищ и добрый человек. Одно время он был у меня ординарцем. Иван прошёл всю войну, можно сказать, целым и невредимым.
В ночь на 7 июля командир 13-ой армии усилил нашу дивизию танками. К утру мы вышли на позиции второго эшелона 307-ой дивизии. По ней немцы нанесли мощный удар в 6 часов 30 минут. Пятьдесят вражеских танков прорвались на северную окраину Понырей. Эта часть города несколько раз переходила из рук в руки. В итоге её заняли наши войска. Во второй половине дня налетели немецкие самолёты. Они шли волна за волной. 7-го июля гитлеровцы шесть раз предпринимали атаки. Горели Поныри. На следующий день всё было также.
Уром 9 июля, после мощного натиска, противник окружил в центре Понырей подразделения 1023-го полка 307-ой дивизии. Командир армии Н.П. Пухов приказал 4-ой воздушно-десантной дивизии восстановить положение. Нашему 467-му полку с батареей 120-мм миномётов и 3-им дивизионом 346-го артполка комдив приказал занять оборону по линии юго-восточной окраины посёлка Красный Октябрь. На левом фланге занял оборону 410-ый полк, а на правом – 519-ый. Наша дивизия должна была в случае прорыва противника контратаковать и уничтожить его. Однако гвардейцы-десантники держались стойко.
Восемь суток советские воины бились с врагом и поубавили у него спеси и наглости.
За бой под посёлком Толкачёво я получил орден Отечественной войны II-ой степени. Коротко опишу, как это произошло.
На подходе к Толкачёво мы столкнулись с интенсивным артиллерийским и миномётным обстрелом. Пехота остановилась и залегла под сумасшедшим по плотности пулемётным огнём немцев. Невозможно было поднять головы. Огонь вели из двух гнёзд, которые мы заметили с небольшого пригорка. Как выяснилось, им тоже нас было прекрасно видно, поэтому выкатить пушку на бугорок оказалось большой проблемой. Немцы гвоздили и гвоздили по высоте. Кое-как, прячась за щитками, мы дотолкали пушку. Только принялись разворачивать на прямую наводку, наводчик закричал и скатился с пригорка назад. Я увидел, что у него окровавлено плечо.
Я прыгнул с бруствера и по-кошачьи пригибаясь, периодически падая, добрался до холмика. Я нагнулся к резиновому наглазнику панорамы, ещё мокрому от пота наводчика, и лихорадочно закрутил маховички. В считанные секунды поймал пулемётное гнездо. Я закричал: «Заряжай!» А орудие уже было заряжено. Слышу, заряжающий кричит: «Готово!» Выстрел! Небольшой перелёт. Всего-то метра 4-5. Из казённика звякнула гильза. А вокруг орудия рвались снаряды, дзинькали о щиток пули и осколки. Вот-вот настанет нам «капут». Не отрываясь от панорамы, корректируя наводку, я выпустил несколько беглых снарядов. Пулемёт замолчал. По щекам текли струйки пота, гимнастёрка слиплась. Помню, жарко было в тот день во всех смыслах.
Быстро-быстро поворачиваю ствол вправо, навожу на второе гнездо. Стреляю. В этот раз повезло, просто очень повезло. С первого выстрела попал. Для верности пустил вслед ещё несколько. Взлетали какие-то обломки, ошмётки. Амба и второму.
Тут же орудие спихнули с бугорка и перекатили на другое место.
К 12 июля гитлеровцы окончательно убедились в тщетности своих попыток атаковать и уничтожить наши соединения на северном фасе Курской дуги. Они стали переходить к обороне на рубеже Тросна, Протасово, Поныри, Самодуровка (ныне Игишево).
В это время на северном участке обороны орловского плацдарма войска Западного и Брянского фронтов перешли в контрнаступление. Часть немецких сил были переброшены на север. Войска Центрального фронта начали подготовку к контрнаступлению. Главный удар должна было нанести наша 13-ая армия в направлении Кром. Так к утру 18-го июля мы восстановили своё положение до начала Курской битвы.
Наш 467-ой полк двигался побатальонно с максимальной предосторожностью через 2-е Поныри и Кашару.
Шли мы по дороге вчетвером: я, Михайлов, Колесников и Шепелюк. Всюду лежали убитые люди и лошади. Над ними кружили вороны. Многие трупы уже начали припухать, в нос бил резкий запах разложения.
- Фашистская падаль лежит и воняет! - зло выругался Михайлов.
Я обратил внимание на труп рыжеволосой немки на обочине. Подойдя ближе, мы увидели, что это была санитарка. Рядом валялась открытая сумка и планшетка, из которой вывалились фотографии и открытки с непотребными изображениями. Хотя, может быть, планшетка была и не её. Лежала женщина головой на запад, словно хотела взглянуть напоследок в сторону своей далёкой родины, откуда послали её на верную гибель. А рядом с ней, раскинув руки, лежал гитлеровский офицер. Один глаз его был закрыт, а другим он будто вглядывался в высокое небо. Наверное, его хотела спасти санитарка. Отвоевались… Тут же лежало множество немецких солдат. Руки и ноги у некоторых были неестественно вывернуты, лица изуродованы предсмертными судорогами, глаза выпучены.
Всюду было полно мин, ходить было опасно.
Затем мы дошли до насыпи, где была наша оборона. Там попадались убитые красноармейцы. Похоронные роты ещё не успели их убрать. Многие были с перевязанными головам. Один боец, нам показалось, был жив. Мои спутники нагнулись и осмотрели его, так и есть – живой. На плащ-палатке мы перенесли его под дерево на травку. Он едва шептал губами, совсем тихо. Но мы догадались, что хочет пить. Колесников напоил его из фляги, потом мы отправили парня в медсанбат. Он должен жить. Кто воскрес из мёртвых, тот не умирает.
Наша 81-я дивизия выдвинулась в первый эшелон корпуса, а 467-й полк сосредоточили на окраине Нежевки.
Утром 1 августа мы перешли в наступление, овладели безымянной высотой и перерезали дорогу из села Красниково на высоту 260,1. Штурм этой высоты не удался. Командиры батальонов личным примером пытались поднять бойцов в атаку, но пулемётный огонь был настолько плотным, что вершины достичь было невозможно. Днём 2 августа бой разгорелся с новой силой. Без устали работали миномётчики моего друга Толика Попова. Немцы не уступали высоту.
Генерал Баринов обратился за помощью к 9-й гаубичной бригаде, которая обрушила на высоту триста тяжёлых снарядов. Воины дивизии завязали ночной бой. К утру 3 августа высоту 260,1 взяли. Но какой ценой?!..
Этот штурм я опишу подробно.
Самое страшное на войне для авиаторов – это ударить по своим. Так случилось и во время сражения при штурме высоты 260,1 (Кромский район, Орловская область).
Нам приказано было взять её. До нас это не могли сделать две дивизии. Третий батальон нашего полка 16 раз ходил в атаку. Всё безрезультатно. На высоте в бетонных дотах были четыре танка «тигр» и две самоходные установки.
Ночью прошёл ливень. Утром вызвали меня в штаб и приказали подтянуть поближе к высоте 76-мм пушки. Со мной тогда были ординарец и связной. Бежим обратно. Над головами нависло около сорока Ил-2. Увидев их, мы обрадовались – наши. А эти наши снизились, и давай по нам бить. Проклятие! Падаем в лужи, в грязь воронок. Бомбы несутся, ревут, рвут всё вокруг на куски. Страх перед бомбёжкой ни с чем не сравнить. Пули, мины, осколки, в общем, всё, чем тебя могут убить, летят так, что их не видишь, а потому и страха перед ними нет. А когда с высоты на тебя падают и воют чёрные глыбы бомб, то такой охватывает ужас, от которого цепенеешь. Кажется, миг – и тебя нет.
Солдаты орали: «Братцы славяне, не бейте не бейте же своих!!!» На чём свет кляли и ругали лётчиков. Те слова лучше здесь не приводить.
В штабе 16-й армии какой-то подлец дал неправильные координаты. Ошибся метров на 200-300. Пьяный был, скорее всего.
Вторая партия «Илов» бомбила уже высоту.
Мы поднялись мокрые, грязные, испуганные. Рядом на дороге, обливаясь кровью, дёргал ногами боец. В стороне валялись его круглые очки. Через две-три минуты он умер. Тогда много наших погибло.
Дальше старались держаться оврагов. В них стояли миномётчики. Они что-то зарывали в землю. Оказалось, что они хоронят своего комбата, старшего лейтенанта Попова. Я остановился, как громом поражённый. Не может быть, Толик, друг. Похороны были странными даже для войны. Бойцы закапывали ногу своего командира. Больше от него ничего разыскать не удалось.
Ночью моя батарея передвинулась ближе к высоте. Батарейцы рыли ровики и огневые для орудий, изредка машинально пригибаясь, когда слышали, что свистнула пуля, иногда падали, прячась от осветительных ракет противника.
Вдруг у самой кромки ровика лопата заряжающего Исаева наткнулась на что-то твёрдое. Он выковырнул наверх глыбу величиной с футбольный мяч. Исаев хотел подцепить её на лопату и выбросить подальше, но булыга была круглой и каждый раз скатывалась. Тогда он воткнул лопату в землю и нагнулся, чтобы взять камень руками. Схватил его и тут же выронил. «Камень» оказался скользким и с волосами. Растопырив пальцы, Исаев стоял над ним и не решался нагнуться. Через какое- то время он присел и повернул этот предмет лопатой. И тут он чётко разглядел человеческое лицо. Исаев вскочил, споткнулся, чуть не упал, потом бросился к сержанту Михайлову, который долбил землю рядом.
- Товарищ сержант, там у меня… там это… у меня голова…
- Что, Исаев, голова болит, что ли?
- Да нет, там голова чья-то.
- Что ты чушь мелешь.
Михайлов бросил лопату и пошёл к месту Исаева.
Сержант
