закрытых позиций по немецким транспортным колоннам. Потом нас выдвинули на прямую наводку в расположение пехоты полка, в район хутора Весёлый Бережок.
Перед тем, как нам перебраться поближе к передовой, ещё в Понырях, перед самой отправкой был такой случай, о котором надо рассказать, потому что он получил невероятное продолжение много лет спустя.
Пушки перевозили, чаще всего, на лошадях. Как я уже говорил, во-первых, лошадей я любил с детства, а, во-вторых, они представляли собой ещё и важную тягловую силу. Поэтому я и учил солдат: мол, сам не доешь, а лошадь накорми. Для них мы получали овёс, который, таким образом, превращался, без преувеличения, в стратегический продукт.
И вот, когда незадолго до передислокации, нам выдали очередную партию корма, кто-то спёр девять мешков. Мне стало известно, что их променяли на самогон, но кто это сделал, я не знал.
Помню, когда я ещё раз лично пересчитал мешки и действительно не досчитался девяти, чуть не взревел от ярости. Сразу после доставки были, а наутро нет. Это же представить себе надо то время: за три колоска давали десять лет лагерей, а тут перед отправкой на передовую лошадей кормить нечем. И украли несколько мешков. Штрафбат – это самое малое.
Меня задело то, что наплевали на меня как на командира. А ещё, если посмотреть со стороны начальства, в батарее был бардак.
Короче говоря, был я тогда в сердцах. Объявил построение, пока бойцы собирались, пытался определить не пьяный ли кто. Вроде нет. Построились. Стоят, смотрят. Я прямо спросил о том, кто взял овёс. Молчок. Я напомнил о том, как учил, чтоб лошадей оберегали, и ещё много чего говорил, ругался, конечно. Никто не признался. Тогда я указал пальцем на подвал здания, где мы располагались, и сказал, что всех на «губу» посажу, если не признаются. Тогда кто-то из строя выкрикнул, что всех не посадишь, подвал маловат.
Тут у меня словно потемнело перед глазами. Ах, думаю, негодяи, ну это уже через чур. Издеваются! Спрашиваю, кто крикнул – шаг вперёд. Даже немного удивился, когда кто-то вышел. И кто же? Комсорг Петя Кононов. Назначали на эту должность на фронте, не особо размышляя. Смотрят, что смышлёный более или менее, по крайней мере, слюни по бороде не текут, ну, вот и будешь комсоргом. Про всех говорить не буду, может, где-то повнимательнее присматривались, да там меня не было.
Короче, удивил меня Петя. И влепил я ему пять суток ареста, в аккурат до отправки.
Вообще, человек я отходчивый. Через пару дней, когда хватился Кононова, не сразу и вспомнил, что «губу» ему прописал. Пошёл я в этот подвал, а он маленький, не подвал даже, а погреб. «Оратор» этот там спал на мягкой соломе. Наорал на него ещё раз и выгнал оттуда на погрузку.
Так этот случай и закончился для меня. Я так думал. Но, как стало ясно много позже спустя, ошибался.
Итак, после передислокации, наш (467-ой) и 410-ый полки оказались в первом эшелоне. То есть, случись наступление врага, мы должны были принять его первыми. А рано или поздно оно должно было случиться, так как мы занимали преднамеренную оборону. Наступать должны были немцы. Это им надо было захлопнуть нас в «котел», используя курский выступ линии фронта. А нам, для начала, надо было не позволить этого сделать. Более трёх месяцев шла подготовка к сражению.
На правом крыле Центрального фронта находилась наша 13-я армия, сосед справа – 48-я армия, слева – 70-я. В середине мая 1943 г. наш 467-й полк, совершив марш-бросок, сменил 1023-й стрелковый полк 307-й дивизии и занял во втором эшелоне армии позиции северо-западнее Широкого Болота. В ночь на 27 июня воины нашей дивизии сменили 307-ю на переднем крае, в полосе: Семёновка, х. Согласный, Весёлый Бережок, Ржавец. Части сразу же приступили к дооборудованию и укреплению своих позиций. Рыли окопы, усиливали перекрытия блиндажей и землянок, устанавливали дополнительные минные поля и проволочные заграждения. Часть из них была под напряжением.
81-ая стрелковая дивизия занимала полосу обороны в 10 километров. Позиций в ней было три, а траншей в каждой из них по пять. Первая позиция имела две параллельные траншеи. Здесь находился 467-ой полк. Наша батарея была направлена в расположение пехоты.
Мы обустроились на высоте 257,5, на краю ржаного поля. Впереди нас был бурьян, дальше минное поле, за ним нейтральная полоса. Хорошо просматривались дорога и опушка небольшого леса. Они пока принадлежали немцам.
1-го июля у нас на передовой побывал командующий Центральным фронтом генерал армии К.К. Рокоссовский вместе с начальником артиллерии фронта В.И. Казаковым и командующим 13-ой армии Н.П. Пуховым, а также ещё с массой начальства помельче.
Помню, как наблюдатель батареи доложил, что по траншее на батарею движется с тыла свита офицеров, в которой много генералов. Когда они подошли, я скомандовал: «Смирно!», а затем доложил К.К. Рокоссовскому обстановку на батарее. Командующий подошёл ко мне, пожал руку и сказал тихо: «Вольно». У меня отлегло от сердца и стало как-то радостно и спокойно. Передо мной был высокий, стройный, весёлый и красивый человек. От него веяло теплом и добротой. В обращении он был мягким и вежливым, на подчинённых, говорят, никогда не кричал, старался одинаково обращаться как к солдату, так и к генералу…
С нашими батарейцами он тогда пошутил:
- Зверей боитесь? Ещё не видели хвалёных «тигров»?
- Бояться их нечего, - ответил наводчик.
- Только маловато у нас артиллерии, - заметил командир орудия.
- На каждого немца поставим по пушке, - отшутился Рокоссовский.
Тем не менее, в течение двух следующих дней позади нас появилось много пушек…
Население очень помогало нам при подготовке оборонительных сооружений, огневых позиций, аэродромов и многого другого. В полосе Центрального фронта одних траншей вместе с ходами нарыли 5 тысяч километров.
Жили мы в землянках, передвигались по ходам сообщений. Так добирались до пушек, подносили боеприпасы, наведывались к соседям – вниз по оврагу. Траншеи казались бесконечными: от блиндажа к блиндажу, от землянки к огневой и дальше в укрытия. Иногда я думал, что они уходят куда-то в глубь земли. Перед позициями натягивали колючую проволоку, от которой в землянки шли шнуры, привязанные, в свою очередь, к колокольчикам или консервным банкам. Если зазвенит, расчёт – в ружьё, значит кто-то чужой.
Артиллерия всех калибров готовилась на прямую наводку. Для преодоления танковой боязни специально выделялись Т-34. Они двигались в разных направлениях, утюжа окопы стрелковых и противотанковых расчётов. Бойцы на собственном опыте должны были убедиться, что танк не настолько страшен, если позиции хорошо оборудованы, а ровики глубоки.
23 июня 1943 года я вступил в коммунистическую партию. Принимая билет, я с искренней гордостью сказал, что в бой пойду, а если понадобится, то и погибну, коммунистом.
В связи с тем, что должность заместителя командира батареи по строевой подготовке в мае 1943 года была упразднена, меня назначили командиром огневого взвода 76-мм пушек. Другим огневым взводом командовал лейтенант Г.А. Шепелюк. Мы располагались на флангах полка, и разделяло нас, примерно, 4 километра. В моем взводе командирами орудий были сержанты Михайлов и Филимонов, а наводчиками Тихонов и тот самый Кононов. Со мной ещё было отделение взвода управления. Их командир Миша Савченко был уже несколько дней в медицинской роте с высокой температурой.
Во второй половине дня 4-го июля начальник артиллерии полка Г.Ф. Косой, к тому времени уже капитан, созвал совещание командиров батарей и их заместителей.
Ехали мы в штаб верхами на лошадях. Со мной был связной. Нам казалось, что как-то всё слишком уж мирно и тихо. Мы, артиллеристы, всю войну прошли рядом с пехотой – в окопах, на передовой, где днём головы не поднимешь. Выползали из ровиков и своих нор только по темноте. Так что для нас вызов в штаб полка это уже тыл, а если в штаб дивизии, так это уже глубокий тыл, где можно ходить спокойно, не пригибаясь, не опасаясь снарядов и мин.
На совещании сказали, что противник начнёт наступление 5-го июля. Точного времени не знали. Самое главное, мне стало известно, что напротив моего опорного пункта сосредоточены, примерно, тридцать танков разных типов. Это много, это очень много, даже если из них только пятая часть тяжёлые танки. Но их было больше. Это плохо.
На том совещании нам зачитали приказ «Ни шагу назад». Драться до последнего снаряда, до последнего солдата, стоять насмерть, врага не пропустить! Мы заверили, что приказ выполним, не пожалеем ни крови, ни жизни, а врага разобьём, не пропустим. Капитан Косой посоветовал напомнить батарейцам об их воинской присяге, о том, как они клялись защищать Родину…
Потом у меня был разговор с комбатом Тагировым. Решили вопрос со связью. Он мне сказал, чтоб в случае её обрыва я действовал по обстановке.
Вот это «по обстановке» на войне часто оказывалось решающим в вопросе: жить тебе или нет?
Возвращались на огневые. Связной вёз с собой баян, который забрали из мастерской. Я ехал, задумавшись о своём, а потом как бы очнулся, огляделся по сторонам. Вечер был необыкновенно тёплым и тихим-тихим. Только птицы щебетали громко. Во ржи перекликались перепела. Я завороженно всматривался в изумительно спокойную красоту заходящего солнца. Был нежный шелковистый закат. Горизонт был чистым, безоблачным. Разлитый над дорогой, над лесом, над колосящимся полем покой завораживал и почти убаюкивал. Безмятежная тишина проникала в душу, пьянила, как-то сладостно волновала и расслабляла. Казалось, что вовсе и нет никакой войны. Я тогда подумал, что до 22 лет мне осталось каких-то тринадцать дней…
Размечтавшись, я и не заметил, как оказался уже на огневых. И только здесь я вспомнил о предстоящей назавтра битве. Иллюзии мира и покоя как не бывало. Солнце давно уже скрылось, темнота подобралась как-то незаметно быстро. Молчали пушки и пулемёты, лишь изредка тишину нарушали одиночные выстрелы.
Батарейцы заканчивали ужин. В стане врага, за «дунькиным» полем, в лесу слышался гул моторов, мерцал свет. Я попросил командира первого орудия Н.А. Михайлова собрать всех батарейцев, кроме часовых у орудий. Я рассказал им о предстоящей битве, каждому поставил конкретную задачу в бою, повторил, кто кого заменяет, напомнил о присяге и о приказе «Ни шагу назад», заявил, что умрём, но не отступим. Орудийные расчёты ушли к пушкам подготовить боеприпасы, ещё раз проверить орудия. Вдвое усилили караул. Все были начеку…
В нашей землянке играл баян. Михайлов тихо пел, бойцы вполголоса беседовали. Вдруг зазуммерил телефон. Это звонил комбат Тагиров. Он рассказал, что в семи километрах от нас разведчики 15-ой стрелковой дивизии в районе совхоза Тагино взяли «языка». Он сообщил через переводчика, что им раздали сухой паёк на три дня и приказали разминировать проходы для танков к русским позициям. Завтра в 3 часа утра начнётся наступление. «Вам капут», - завершил пленный.
Таким образом, счёт почти уже шел на минуты. Наш разговор состоялся около часа ночи. Тагиров сказал, что верит в мой взвод и в меня, что мы не подведём. Я ответил, что постараемся, а у самого сердце уже бу́хало так, что будь здоров. Вот оно, дождались.
Бойцы слушали наш разговор, притаив дыхание. Когда я положил трубку и рассказал
