Синяя кнопка

полюбовалась комнаткой, вышла в сад через собственную дверь и присела на скамеечку рядом с очень старой чистенько одетой женщиной.

— Новенькая? — поинтересовалась женщина. — У вас, наверное, тоже родных нет. У кого есть, те в таких заведениях не живут… тех в приличные места отправляют. А мы тут бесплатные, благотворительные.

Вера Сергеевна очень удивилась. Место показалось ей не только приличным, но и просто чудесным, даже по сравнению с престижным санаторием в Анапе. Ей ужасно захотелось остаться здесь. В конце концов — разве не может она остаться, а прямо отсюда навещать Мишеньку и внучку?

Но словно что-то — или кто-то — подсказал ей: нет, не может. Приборчик действует определённое время. Сейчас — дольше обычного, чтобы она могла выбрать. Но, если по его истечении она не вернётся, как Золушка с бала, то останется здесь навсегда. И значит, Мишеньку никогда не увидит. Да и Зину, и тетю Дусю, и Наденьку…

И Вера Сергеевна, уединившись в сверкающем чистотой туалете, полюбовалась блестящей раковиной, розовым унитазом, вздохнула — и нажала кнопку.



***



С этого дня Веру Сергеевну стала мучить совесть. Она столько радости узнала, дышала морским воздухом, наслаждалась прибоем, сидела под пальмами, а её «сокамерницы» ничего такого и в жизни своей не видали. Уж и так она думала, и эдак, как можно сделать… Вдвоём в луч не поместиться, это она точно знала. Может, отправить кого вместо себя разок-другой, но кого? Кому она могла бы довериться, а главное — доверить драгоценный прибор?

Разговор с соседками она завела издалека.

— Зиночка, — спрашивает, — ты бы хотела в свою любимую Испанию съездить, или на море куда? Вот предложи тебе прямо сейчас — согласилась бы?

— Что ты, Верочка, — вздохнула Зинаида. — Я всегда мечтала, но меня с Коленькой не выпускали. А без Николя — что мне там делать, только слезами обливаться… Да и в люди не в чем выйти — разве же я могу в таком виде?

— Нечего тут баламутить, — посуровела Анна Ивановна. — Мало ли чего кто не видел. Я вот никогда не увижу, и не надо мне. Где родился — там и пригодился. А так только завидовать ехать, да вздыхать, что ничего, окромя огорода, в жизни и не было. Нет, хоть силком тащи — не поехала бы.

— А ты, Дуся? Знаешь, какой в Барселоне фонтан? Цветной, музыкальный, высокий — аж до неба достает. И все люди так радуются…

— Тебе-то откуда знать? — влезла Анна Ивановна. — Ну и фантазёрка же ты, Сергеевна!

— Да я, коль силы бы были, не прочь, — задумчиво ответила тетя Дуся. — Вот только права Ивановна. Как увидишь, чего не видала, красоту всякую, а поздно уже. Не, лучше так и не знать никогда. Да и у нас тут красоты много. Вот сейчас весна придёт, тюльпанчики вылезут, я ещё подсажу однолеток… Разве что…— тётя Дуся замешкалась, —  в Болгарию, к дочке…

Баба Дуся помолчала, потом лицо у неё скукожилось, стало похоже на мочёное яблочко.

— Нет, не хочу. Не нужна мне их Болгария. Раз я ей — не нужна, — и она отвернулась.



***



В начале июля, когда бы гулять да летать, Вера Сергеевна заболела. Случилось это неожиданно. Прилетела она с Балтики, приземлилась в туалете и вдруг потеряла сознание. Так её и нашли на холодном кафельном полу. Пролежала, видать, долго — подхватила воспаление лёгких, а для старого человека это уже приговор.

Болезнь её совсем обездвижила, мысли путались. Где её любимый прибор, Вера Сергеевна не знала, и только это и беспокоило её в редкие часы просветлений. В кармашке его не оказалось, наверное, выпал из рук, когда её нашли. Без прибора Вера Сергеевна вновь стала старой, беспомощной. Сил поправляться не осталось.

Как-то она ненадолго пришла в себя, в голове немного прояснилось. Лежала она всё в той же «палате», рядом сидела сердобольная тетя Дуся.

— Ну что, Сергеевна? Перегуляла ты, чё ли? Взяла да и разболеласи… — тётя Дуся погладила её по голове. — Все кашляешь, хрипишь…

— Попала в сезон дождей, продуло, ветрище такой… — жалобно отозвалась Вера Сергеевна.

— Какой, етить, твою налево, сезон дождей? Плюс двадцать пять, неделю уж погода стоит.

За окном, и правда, ярко светило солнце.

— Бредит, — послышался голос Анны Ивановны. — Ты, знаешь, Сергеевна, или уж поправляйся, давай, или помирай. А то Тонька уже матерится по-страшному, да и мы подустали. Ну а в больницу тебя никто не возьмёт — статистику смертностью портить.

— Что вы такое говорите, Аннушка! — раздался звенящий голосок Зинаиды. — Разве так можно?

— А можно, как утку вытаскивать, так ты, Зиночка, за носик хватаешься и из комнаты вон? — разозлилась Анна Ивановна.

— Коробочка… приборчик… где? — из последних сил выговорила Вера Сергеевна и снова провалилась в забытье.

— Это она про что? — удивилась тётя Дуся. — Мобуть, про ту картонку — фольга с пластилином, которую у неё в руках нашли? Вон, в тумбочку я прибрала.

Анна Ивановна открыла тумбочку Веры Сергеевны и достала плохо склеенную картонную коробку, отделанную пищевой фольгой. В коробку была криво вставлена синяя кнопка от дверного звонка, утопающая в пластилине.

— Странная какая-то Верочка была последнее время, — задумчиво глядя на предмет, произнесла Зинаида. — Всё сидит на одном месте, или у окошка замрёт, руку в кармане держит, эту штучечку, значит, хранила? Глаза куда-то вдаль, обращаешься к ней — и не слышит. Да всё о морях говорила — мечтала, наверное…

Тут дверь с толчка распахнулась, и  в палате появилась Тонька-медсестра.

— Не сдохла ещё бабка ваша? — с порога поинтересовалась она. — Я там, это, с Лизкой еду к врачу в райцентр. Смотрите мне, чтобы больная чистая была, утку не забывайте. Приеду — ночью мыть не стану, сами будете ползать, кошёлки. А это чего у вас?

Тонька уставилась на коробочку.

— Подложила-таки, дрянь малолетняя! — выплюнула она.

— Кто подложил? — изумилась Зиночка.

— Да Лизка моя. Второй год клеит коробки свои, в подарки благотворительные подкидывает. Так она этот мусор вам засунула, получается? Давай сюда! Уж я ей сейчас вставлю!

Тонька выхватила «прибор» из рук Анны Ивановны и была такова.



***



В день, когда Веру Сергеевну хоронили на местном кладбище, погода стояла серая, но дождя не предвиделось, и  никто из ходячих от мероприятия не отказался. Старики и старухи обсуждали, хорош ли крест, да как «пошёл» гроб, да кто из родных приехал — всё какое-то разнообразие.  

Из родных были только дочка и внучка, Мишеньку оставили дома с отцом. Повариха-Наденька к этому времени из приюта уволилась, ездила в город учиться, но попрощаться с Верой Сергеевной всё-таки пришла. Пришла даже Тонька, а за ней притащилась, ковыряя в носу, неопрятная Лизочка. Зинаида, не стесняясь, плакала, тётя Дуся тоже вытирала слёзы. Анна Ивановна стояла сурово и раскваситься себе не позволила.

— Когда меня будете класть, проследи, Дуся, чтобы невестка фотографию под стекло убрала, а то дождями размоет, — предупредила она. — Всё в тумбочке приготовлено, не забудь. Хотя, что я говорю, ты ведь раньше меня помрёшь.

Наконец, всё было закончено, земля приросла свежим холмиком с новеньким деревянным крестом. Народ потихоньку разбредался, кого-то подсаживали в старый Уазик, кто-то, у кого ноги покрепче, захотел пройтись пешком. Самой последней плелась Лизочка. Мать тянула её за руку, не оглядываясь, но в какой-то момент отпустила, сцепившись, как обычно, из-за чепухи с дворником Митей, которому тоже — палец в рот не клади.

Лизочка остановилась и обернулась на холмик с крестом. Серое небо почти сливалось с бесцветной мрачной землёй. Даже распустившаяся зелень казалась тусклой под этим тяжёлым давящим небом. Лизочка привычно вытерла рукавом сопли, сунула руку в карман, достала картонную коробочку, оклеенную фольгой, и посмотрела на холмик своими бессмысленными глазами.

— Ну, давай, старая клюшка! Готова? — просипела она.

Лизочка нажала на кнопку.  Синий-синий свет, выросши прямо из холмика,  столбом рванул в серое небо, раздвигая тучи и уходя куда-то прямо сквозь них.  Какое-то время внутри столба двигались по спирали, уплывая вверх, яркие волны, а потом синий свет взметнулся стрелой ввысь и исчез в небесах.

Лизочка сунула приборчик в карман, заморгала белёсыми ресницами и, бормоча себе под нос обычную околесицу, пошла догонять Тоньку.