Глава 08. Уход от Учителя.
Несмышленышем Саул любил море. Потом оно стало далеким и чужим. Мальчиком он любил отца с матерью. Вначале перестал любить отца. Потом возненавидел мать. Оба родителя стали ему чужими. В детстве Саул любил Иосию. Потом Иосия стал ему врагом. Юношей Саул любил Учителя. Потом Учитель стал чужим и перешел в стан врагов. С малых лет Саул читал, знал, любил, изучал Тору, и лелеял ее в сердце своем. Зрелым человеком он отринул Тору, Закон отцов, и был противником его всю оставшуюся жизнь. Всем сердцем принял другое учение. Оставался верным ему до конца. Любил. Только учение это стало после Саула другим… Чужим! Противоречия души Сауловой, как же изменили они лицо мира, самому Саулу и не снилось…
После ссоры с Учителем остался Саул на улице. Полное крушение жизни, дальше, кажется, некуда. В дом к Мариам не пойдешь. Муж женщины уж на что терпим, но уход Иосии от Учителя воспринял как личное оскорбление. Все эти годы он принимал прямое участие в воспитании мальчика, считал его родным, наряду со своими растил еще ребенка. Собирался иметь свойственника среди жрецов Храма. А получил свойственника в среде нищих безродных последователей некоего Йешуа. То ли ессеем[1] стал Иосия, то ли еще каким проповедником общего на всех имущества, общих денег и остальных благ тоже общих. Уж если надо было разделить наследство свое на всех, так были же племянники, и Мариам, сестре своей, немало он должен остался, этот неблагодарный мальчишка!
Когда Иосия в дом к Мариам не вхож, то что же там делать Саулу? Он не ребенок уж совсем. В каком качестве возле Мариам ему крутиться?
Отец с матерью живы. Возвратиться в Тарс? Кем возвратиться? Торговые дела отца его совсем не интересуют. Не говоря уже о том, что надо будет заново учиться жить рядом с родителями. Будут настаивать на женитьбе; пожалуй, им самим рядом со взрослым ученым сыном неуютно. Ученым, это верно. Да только не до конца. Он не посвящен. Не получил Саул смиху от Гамлиэля. Согласие рабби из рода Гилеля нужно Саулу для подтверждения соответствия своего к тому, к чему он стремился. Учить Торе, судить. А раз Учитель гневается, то разве даст он Саулу посвящение. Легко сказать: найди себе другого Учителя. После Рабана Гамлиэля к кому же можно идти в Эрец-Исраэль учиться? Столько лет отдано учению, а звание рабби так же далеко теперь от Саула, как когда-то в детстве. Если не дальше. Если простит Гамлиэль, так не станет просить Саул. Никогда не станет.
Крышу над головой он нашел. В доме свойственника своего, Авигдора[2]. Все эти годы помогал Саул Авигдору с шитьем войлочных шатров. Каждый изучающий Тору должен знать ремесло. Плату за обучение Торе никто не взимает, а есть каждому хочется. Тот, кто знает ремесло, подобен винограднику, окруженному забором, или арису[3], окруженному оградой, так говорит Гамлиэль. Дело Саулу знакомое, к нему готовился так же, как к толкованию Торы, с детства. Свойственник, правда, не зря имя свое носит. Установил границы и для Саула. Есть где поспать, есть что поесть, еда простая, небогатая, что сами едим, тем тебя кормим. Да и ненадолго это. Дойдет до отца весть о твоем уходе от наси, вот он решит, чем тебе и заниматься.
— Ума ты большого, со стороны, оно видно. Я человек простой, но вижу, не слепые мы, те, кто попроще. Да только нрав у тебя, мальчик, нелегкий. И не богат ты здоровьем, нет. Болен ты, прямо сказать. С этим-то идти в учителя к людям? Тот, кто врачует тело, должен быть здоров и сам, иначе люди не пойдут к нему лечиться. Тот, кто душу врачует, растит и лелеет, здоров должен быть душой, иначе кто пойдет к нему учиться? Не так это у тебя, не так…
Но, видя, как вскинулся Саул, как глазами повел, рукою махнул Авигдор, не стал говорить дальше. Вздыхал, да покряхтывал, но с того часа молчал уж. Тот, кто от Гамлиэля, с его-то добротой и кротостью, сбежал, тот не станет слушать и Авигдора. А уйдет Саул, так ведь в никуда уйдет, идти-то некуда, а ты ответ держи перед Иувалом. Хороший человек Иувал, но сын у него единственный. Плохой или хороший, это неважно. Только единственный. Вот в том и суть.
А Саул вынашивал, сидя с иглой, планы на будущую жизнь.
Домой не возвращаться. Как бы там ни было, не возвращаться никогда.
Смиху не получить, если не пасть к ногам Учителя, как в детстве. Да и тогда не Саула слушал Гамлиэль. Отец Саула упросил Учителя. И свидетельства нужные представил о семье, и деньгами помогал. Не Учителю платил, конечно. Всегда есть способы оплатить опосредованно. Нужны три больших скамьи для учеников, кто оплатит работу плотника? Мальчиков надо кормить, дух кормится учебой, желудок — снедью всяческой. Еда покупается, и руки, что приготовят ее, тоже. Нужна одежда, и если Саула есть во что одеть, то несколько учеников Гамлиэля были бы босы и голы, когда не Саулов отец. И свитки нужны, нужны для изучения Торы, а работа писца стоит немало. Много есть способов платить опосредованно, за учебу единственного сына, который, к тому же, болен. И кто же в Эрец-Исраэль не знает, что Гамлиэль и врачевать учился? Когда Господь наделяет человека такою мудростью и ученостью, что ему и это знание тела, как души?
Смиху не получить, так ты думаешь, Саул? Только в Эрец-Исраэль есть люди, что повыше Гамлиэля стоят, не так ли? Первосвященник и его семья!
Идти к первосвященнику надо бы не просто так. Первосвященническая семья, Хананом[4] взлелеянная династия, они привычны к дарам и подношениям. Или к услугам, что равно подношению. Вовремя оказанная услуга больше любого дара. Да и все равно у Саула другого нет, нет ничего вещественного, нет денег. Значит, услуга, и важная, вот что необходимо.
Чего легче, если враг у них один, общий. Собственно, есть и другой, римляне-греки и прочие язычники, но с ними борьба не по плечу Саулу, да и первосвященнику тоже. А вот со своими, внутренними врагами можно и нужно справляться. Тут Саул с его знанием своего Закона, с отточенным Гамлиэлем знанием Торы, да он может… все!
Кто знает, где обитает в кварталах Иерусалима Плотник[5]? Да те, кто и сам не более, чем плотник. Кто сам убирает да моет, шьет и строит…
Авигдор действительно знал. Знал, где обитают последователи Плотника, называемого Йешуа-га-Ноцри.
— Зачем тебе это? Вот, сказал я, где бет-ха-кнессет, и там Иаков, что зовет себя братом Машиаха… Так ты туда пойдешь, молиться? Среди этих? Ты, кто Гамлиэлем был взращен? Поистине, в последние времена живем… Хорошо, не дал мне Господь сына. И учить не пришлось никого, чтоб потом не жалеть об этом.
— Не суди о том, чего не знаешь, — отвечал ему Саул. — Я не из тех, кто благодаря шапке знает, что у него есть голова. А рассказывать тебе, зачем мне это нужно… Зачем же показывать половину работы? Увидишь сам, когда закончу.
— Эх, не выказывай всем в округе, насколько ты велик, — отвечал Авигдор. — Уж не настолько ты мал…
Старик сердился, и был прав. Сказано мудрыми: не показывай глупцу половины работы, засмеёт! Сосредоточенный на своих бедах Саул не заметил, что обидел Авигдора. Не до того было юноше, он строил стратегию.
Стратегия привела его в один из дней в бет-ха-кнессет. Нового он там не услышал. Но услышанное поначалу все же повергло его в трепетное волнение. Он был тем, кому эти слова были не чужими, он был из колена Вениаминова…
— Благословен Ты, Господь, Бог наш и Бог отцов наших, Бог Авраама, Бог Йицхака и Бог Йаакова; Бог великий, могущественный и грозный, Всевышний Бог, Властелин мира; воздающий истинным добром и помнящий добрые дела отцов, и по любви Своей посылающий избавителя их потомкам ради Имени Своего[6]…
Он стоял со всеми, когда надо было стоять, и сводил ноги, и сгибал колена, и глаза прикрывал, когда надо, и произносил вместе со всеми «амен», когда было необходимо. Но сосредоточенности сердца, «каваны», не достигал. Внимание его отвлекалось, рассеивалось. Он искал глазами, и нашел того, кого искал. Взор его остановился на одном из членов общины. Мужчина средних лет, уж совсем небольшого роста. Высокий лоб, тем более высокий, что уже проглядывают проплешины повыше. Глаза небольшие, темные, до черноты темные, глубоко посажены. Рот маленький, со скорбными морщинами, идущими от опущенных уголков. Ухоженную, разделенную надвое бороду более чем наполовину посеребрила седина. Облачен в талит гадоль[7], в кисточки цицит[8] вплетена синяя нить. На лбу и на левой руке, повыше локтя, укреплено по тфилле[9]. Благообразен муж, пусть и некрасив, преисполнен сознанием собственной важности. Сознанием благочестия своего и молитвенного. Обычный иудей среднего возраста в доме молитвенном…
Этот — брат Машиаха? Таких-то иудеев в Иерусалиме, городе святости…
Этот не похож на брата Машиаха. Машиах приведет народ к Торе, соберет Израиль из изгнания, построит новый Храм. Изменит язык народов, и язычники будут славить Бога на нашем языке, вавилонское столпотворение народов и языков будет забыто. Он будет умен, он будет силен, он будет… грозен, как Моше, что увидел золотого тельца в стане своем! Речи его будут бичом истинным для всех…
Должна ли пасть тень брата на этого, маленького, да с проплешинами? Должна, если он Машиах! А этот, пусть и разряжен, но простоват, уж очень прост для брата Машиаха! Велико лишь имя его, Ййааков, сам он мал и невзрачен!
Так или иначе, приблизиться к Иакову следует. Он тот, кто возглавил общину после Ийэшуа. Тот, кто несет мысли и поступки брата в мир. Он тот, с кем общался Иосия для погибели своей духовной. Он — враг! И трижды враг, пусть и простирает сейчас руки к Торе, прежде чем унесут свернутый свиток.
Иаков уходил из дома собраний не один. Мужи, бывшие в доме, в большинстве своем следовали за ним. А когда пошли по улице, обратил внимание Саул и на женщин, идущих вслед. Вероятно, они покинули эзрат нашим[10], и теперь шли за своими мужчинами. Почему не по домам? Это и следовало узнать, по существу. Это и есть цель Саула.
Молитвенное облачение мужи скинули. Исчезли и тфилин, и цицит. Обычные люди, спешащие по делам своим. Эти, правда, по двое, а то и по трое идут. Долго довольно идут. Окраина городская. Вышли в поле. Не таясь, идут уже вместе, сливаясь в поток. Впереди Иаков с несколькими мужами, из тех, кто сед. Дошли до холма. На холме — на склоне его, обращенном к городу, стоят камни. Три большие глыбы, поставлены на ребро под прямым углом друг к другу, поддерживают поперечный камень. По знаку Иакова, стали усаживаться люди. Мужчины рядом с женщинами, а женщины некоторые и с детьми. Все вокруг камня, где стоит Иаков.
Вот оно! То, чего ждал Саул. Послушать, о чем говорят.
А Иаков… Можно ли было ждать того, что заговорит брат Машиаха о вещах столь маловажных, с точки зрения Саула? Давняя история, к чему бы она, и кто же ее не знает…
«Холм свидетельства[11]», или сторожевая башня, — надо же! Дочери Лавана[12] покидают земли отца своего, совместно с мужем, Иаковом (неужто сходство имен праотца Иакова и этого, плюгавого, подвигло последнего на рассказ?). Тайком, ночью, уводя с собой стада, и Рахиль, помимо прочего, тащит с собою и домашних божков, отягощая совесть воровством и идолопоклонством. Среди живописных холмов Галаада настигает Лаван зятя и дочерей и развязывает словесную войну. Кто прав, кто виноват, разбирают, и сыплют обвинениями оба. «Украл дочерей и домашних богов,
Иосия, бывало, посмеивался. Говорил: «Тебе, Саул, не Тору бы в руки, а меч. Ты был бы вторым Александром, не зря тебя Саулом назвали, в память царя-воителя».
Что же было особенного сделано царем, такого, чтоб и Саулу пригодилось? Если бы удалось встать, как Иаков, над народом. Прежде всего: не стал царь ждать, чтоб приходило к нему ополчение, малопригодное к войне. Он набирал воинов в народе, выбирал тех, кто сложением и душой своей приспособлен к боям, убийству, к лишениям. Царь разбил свою новую армию на сотни и тысячи, поставив командиров над ними. А все вместе подчинялись царю. Правда, среди его отрядов много было членов «одного дома», одного рода-племени.
