Властелин паутины...

...- Замок, стоял, утопая в темном тумане, подернутом шелестящим дождем, издали можно было подумать, что и снаружи его проступила паутина; все предметы были словно сотканы из нее, несколько фамильных портретов, столы, стулья, лестницы, доспехи, канделябры - все то было мутно-белым, прочным занавесом; за ним просилась только тишина и покой...
Осторожная походка девушки исследовала это царство, живое любопытство ее не радовало замок - стены загудели, на верхних этажах торопливо заплескали аплодисменты раздраженной суеты - спускались. "Кто посмел?" - явно слышала она голос из сказок недалёкого детства, воображению рисовался дракон или чародей, никто другой...
Но это оказался человек, мужчина средних лет в бедном костюме, с несколько суровым лицом, хотя общее впечатление было благоприятным; увидев незнакомку, он отшатнулся едва заметно, но так, точно перед ним стоял призрак.
- Добрый вечер, сэр...
Неспешно, с такой кроткой нотки девушки порывался завязаться разговор с ним, в канву которого просились и любезный интерес к обстановке, и предложение помощи, и многое другое.
- Поступай, как хочешь!
Эта интонация царапнула беседу, скомкала, на этом немногословный хозяин, бросивший ее, удалился назад, с тем же шорохом эха, как если бы предметы в замке перешептывались о причинах этого загадочного поведения...
Тем временем новая жительница выбрала укромную комнатку поближе к хозяйской, она уже оставила залог и, еще погуляв по замку, приготовилась ко сну - часы показывали позднее время. В этот час дом не спал - рокот, едва различимый гул с дальних колоколен проникал в окна и двери, пробирался по лестницам смешиваясь с шелестом...
Пера, продолжавшего спор с тишиной, тревожась, выводя на бумаге происходящее, вместе с рукой мужчины:
"Столько лет я жил один и не беседовал ни с кем, кроме тебя, ты не проболтаешь и примешь; а первое мое слово было грубостью... Зачем я отрезал этим предложением, ведь моя новая соседка так вежливо спрашивала обо мне, надо б помириться... Стоп! Я... Ты не ослышишься, я боюсь это делать - это создание говорит как я, в целом, сложено так же, а производит впечатление беспокоящее; не знаю, как мне с ним быть... Изучить, потом побороть логически поступком?.. Как?"...
Вопрос, капнувший в конце дрожащих строк, остался, мистически похитив сон и хоть самую малую радость от наступившего утра - мужчина проснулся, тяжело глядя на пейзаж за окном, точно он по-прежнему по-ночному глух и мрачен; до слуха доносится разминка старенького фарфора и протирание его полотенцем, спустя столько лет его готовят к завтраку. Надо спуститься...
Хозяин с боязливой бесшумностью спускается, стараясь глядеть мысленно только на самого себя - важность, степенность и невозмутимость все скроют; на вопросы отвечал более вежливо, но так же холодно; еда быстро и незаметно поглощалась; что-то отвлекало и уводило от впечатлений о ней, о разговоре, о дне вообще. Внимательно проследив за своими мыслями, он встретил вместо страха успокаивающееся поддающееся чувство - перед мысленными глазами была девушка...
"Она осталась жить у меня, спасаясь от немилости родни, трудится скромной швеей, каждый день у нее хватает бодрости и хорошего настроя приготовить мне что-нибудь, любит читать книжки о рыцарях... - впоследствии снова ожила бумага под его почерком. - Нахожу это милым... Эй, а ведь она не прочтет, так что стоит ли стесняться?.. Хочется послушать еще и еще ее, воскресить в памяти или узнать о приключениях Айвенго; да вот чувствую, что не получится - меня опять будет увлекать это состояние... И передать сложно... Попробую... Не надо, не надо!.."
Запись полетела в камин - огонь, не ощущая стыда и злости автора, безразлично-прожорливо бросился на листки; с той секунды мужчина оглянулся на себя под новым углом, и, обнаружив в нем что-то действительно страшное, шепотом признался себе в этом; как бы напомнив себе, что невидимая эта паутина есть, стоит остерегаться...
Девушка с той поры находила его поведение очень странным: он не обедал с ней, потом она встречала его ненароком у угла коридора, и, едва встретившись глазами, он снова отходил, как тогда, при первой встрече, долго смотрел, непростым, невольным как бы даже для него взглядом (ниточки страха, ошеломления, судорожного и, по всей видимости, безуспешного анализа, муки выкладывались в нем одним узором; как тот, что по-прежнему покрывал все кругом в замке)...
"Надо прямо объяснить себе, порвать все старое, нет к нему возврата! - со скорым отчаянием выносились новые строки, пропитанные затворничеством в другом полумраке дождя, только теперь куцые и угрюмые снежинки скучно поводили бархатом холода в его сторону. - Это должно отпустить меня. Глупо предполагать, что и мое поведение не доставляет ей смущение, страха, быть может... Маленькая, худая фигурка в простеньком платье, с этим капюшончиком в рюшах на головке... Ты спрашиваешь меня без слов, глядя прямо серыми глазами, едва заметно проводя губами, ты как ребенок... Я виноват и глуп перед тобою...".
Страница перевернулась, также сменились дни и ночи на другие; только паутина осталась прежней, но соседствующие перестали ее замечать: они проводили вечера в беседах, совместных увлечениях вроде чтения или игр на инструментах или в шахматы, делились хобби друг с другом, на душе у каждого было светло и тише, дверца к каждому потаенному у них была прикрыта, не тронута, и так было приятнее; девушка обрадовалась, что хозяин перестал ее дичиться и стал радостнее; но знала бы она, что это было лишь плетение внутри него новой туманной кисеей...
Сначала тоненькая и ласковая, она становилась острой, всасывающейся, добирающейся до крови и цепко остающейся там; доброжелательность, ум, терпение - она только посмеивалась над этими маленькими бабочками, пытавшимися сдернуть ее с сердца мужчины хрупкими крылышками, он не хотел видеть, как они приносятся в жертву; цвела и танцующе вилась глубже, крепче, душаще...
"Я не могу дышать, обман душит меня: стоит мне открыть глаза и все - покой - иллюзия... Это настоящее страдание - мне стоит только взглянуть на нее и глаза не могут остановиться, словно в эйфории торопятся и как будто начинают жить отдельно, я со страхом, не в силах их остановить, наблюдаю, как они ласкают ее волосы, лоб, щеки, глаза, шею... безнаказанно, питая эту непонятную паутину во мне; я теряюсь, как будто меня подменяют, а потом заставляют играть себя, эти отчитывания потом себя, клятвы не отходить от представления о ней как о ребенке, ведь, в самом деле, есть в ней все это детское, кроткое, но... Не знаю и что-то иное... Нет. Это все я... больше не могу, едва не хочу покончить с собой..."
Но совесть не давала воплотить в жизнь этот крик души; как запутавшийся в паутине светлячок, она загрустила, что свет ее гаснет от тяжелой борьбы; сталкиваясь с девушкой, он оживал и сиял вновь, не замечая, как больно сжимает огонек белые, неотвязные нити; грусть в итоге сквозь ее призму тоже начала казаться фальшью на себя; ступеньки попытки вырваться из прошлого сорвались и посыпались назад - во немногословие, тихие вечера с книгой или виски; одиночные пассы на инструменте; и только замок не заметил, как не исчезала и крепла эта задумчивость растерянности сожаления...
Оно превратилось в привычку; вроде ритуала поприветствовать, посмотреть на мир через окно; в маленьком ином, ее мирке слышались шаги, иногда пение, через закрытую дверь и замочную скважину хозяин ловил ее улыбку и взгляд; стараясь как можно тише и осторожней унести их лепестки внутрь себя, в память, на рисунок; звук, слово; и с закрытыми глазами он делал наброски, потом... вскрикивал - не гадал - и себя находил с нею; обдумывал; торопливо, как в тяжкий сон, набрасывая на рассуждения паутину вопросов, искал ответы...
"Я не могу найти их... - едва ложились строки, смоченные каплей росы (малютка-роза, так бережно взращенная теплом солнышка, скучала по рукам девушки, ее лейке, уж столько месяцев не заходит к ней ее подруга, туман вернулся, стал тяжелее, скучнее). - я пробовал быть строгим, старался стать непосредственным и наивным - и ничем не снять это оцепенение паутиной!.. Вот сейчас время, когда мы вместе играли, а сижу тут, уверяя себя, что так спасаю ее от нее и себя; внутри что-то просит: "Спустись, или хотя бы загляни в скважину, вдруг пройдет она»... Я живу надеждой, что у двери послышатся ее шаги; услышу ее голос... Воображение - весь мой мир без нее - и там вижу ее глаза, как она прячет смешок, как склоняет голову набок в поклоне... Меня все это так очаровывало; я не могу... Не хочу стряхивать с себя это!.."...
Перечитав эти строки, он почувствовал... приятную боль, подобную звучащей мелодии ностальгии; роса показалась ее слезой, крохотной, вот-вот падающей жемчужинкой, одинокой, хрупкой; прежде чем часы толкнули ее падать, его пальцы аккуратно сняли ее с лепестка розы и поднеслись к его губам; потек по руке тоненький и неровный ручеек (мужчина заплакал)...
...Потом стрелок часов не стало слышно, точно и они покрылись паутиной - хозяин спал и видел сон, в котором они гуляют вместе, скрестив ладони и принимая в них одну росинку... Точно из дремы она проникла в реальность, шаловливо-сказочно пройдя по лицу - оно помолодело, стало светлее, лишь глаза выдавали неуснувшую тревогу...
Замок стоял не один год, все был без наследника; нельзя сказать, что душе его он был угоден и не приелся, но странную благодарность испытывал он перед этими стенами, предметами, полумраку властелина паутины; оглянувшись одним вечером вокруг, мысленно - на себя, осознал - это потому, что в доме он был с ней, несмотря на все еще закрытую дверь; в эту секунду все решилось для него.
Сев за стол, мужчина набросал несколько строк:
"Я оставляю замок тебе. Сам уезжаю. Не вернусь. Прости меня".
Окинув взглядом написанное, побледнел: откуда вырвались эти слова? Прислушался к себе - коварная паутина, так до конца не изведанная им, злорадно зашевелила щупальцами, точно приговаривая: "Правильно, не будет ее - станет больше меня!".
"Это ложь!" - вдруг возразил он сам себе и, представив, как подаст ей эту записку, схватил голову руками и сполз по стене: она будет плакать, будет скучать еще больше чем сейчас, когда он хоть иногда невольно выходит к ней, хоть и без слов, она чувствует и тепло привыкла к этому чувству - он рядом; "какое блаженство быть с ней рядом, неважно, зачем и как… это сильнее меня!" - страстно отозвалось у него внутри, и рука готова была сжечь нелепые слова; но тут...
"Что написано пером - то... уж во мне! - объявилось всегда такое жиденькое, но сводящее с ума клацанье паутины в нем вновь - Я буду мучить тебя этим, буду еще чаще рисовать тебе мечты о ней, не они ли тебя терзают? Признайся - это выход!" (и эхом пошло от нее дурманом - будет покой, новый замок, новый виски, книги, ты ее забудешь)...
Гонимый им, мужчина, не выпуская из рук записку, как марионетка, направился к ней; как ни в чем не бывало, девушка, просто поправив капюшон с рюшами, с радостью тихонько шагнула ему на встречу...
"Давай записку!" - приказала ему паутина, забираясь точно в самое, сильно стучащее в висках, сердце; он сделал шаг ближе; они посмотрели друг другу в глаза; "Давай, я