После затяжной и не ласковой весны пугающей тёмными ночами раскатами грома, лето выдалось на славу, тёплое. Каникулы освободили детские плечи и руки от ранцев и портфелей. Школьные книжки, аж на целых три месяца были заброшены в дальние углы и полки шкафов. Безмятежная детвора измеряла босыми ногами пыльные деревенские угодья. Только и сверкали то тут то там голые, загорелые от грязи пятки. И призывные крики атакующих кучи малы, отрывочными слогами и напористым сопением, пыхтением оглашали окрестности. Вскоре надоедает бестолковая толкотня, и с дикими криками ребятня несётся вниз по крутому склону в объятия чёрно-синей реки. Которая длинным рукавом, извиваясь, несла свои воды по середине села, деля его на две равные части. Не очень глубокая, но стремительно быстрая, и чистая от бьющих подводных ключей радовала детвору, скрашивая их досуг. Не смотря на ещё не открывшийся купальный сезон, местная ребятня резвится в довольно холодной воде, стуча от холода зубами и отфыркиваясь, словно кони, посиневшими губами. Затем, дрожа всем телом и покрываясь гусиной кожей, толкая друг дружку, разогревается. Разводят костры, благо в горючем материале недостатка нет. Ещё и прыгают через разгоревшийся костёр, как всегда ещё и соперничая.
Лето сибирское короткое, да каникулы самые длинные. Постепенно деревня пустеет. Кто-то уезжает с родителями в отпуск, что крайне редко в летнее время, но всё же случается и такое. Некоторые дети, надев пионерские галстуки, и водрузив на плечи рюкзаки отправляются в оздоровительные лагеря или походы, распевая: - Взвейтесь кострами синие ночи, мы пионеры дети рабочих…- И остаётся в полном одиночестве небольшая группка отчаянных ребят, от безделья неприкаянно-дерзких и озорных.
С утра, натаскав воды для полива огорода полные кадки, (от чего никак нельзя увернуться). Толя возвращается к речке прихватив молоток, где валяется разбитая деревянная бочка, которую видно выкинули за ненадобностью, или ещё по какой причине. Сбивает молотком проржавевшие обручи, а дощечки, словно рачительный хозяин прибирает для кострища.
И встав на колени перед мохнатым, огромным валуном, постукивая, выправляет металлическое полотно. Движения размеренные, удары ритмично точные. Измерив необходимую длину, несколькими сгибательными движениями отламывает лишнее. Разделив его, таким образом, на три равные части. Кипит работа. На ритмичный стук подтягивается освободившаяся от домашних забот детвора, и уже стучат по полотну мелькая в маленьких руках, булыжники. Как заправские молотобойцы-кузнецы, накалив в разведённом костре обрубки, куют железо, превращая в сверкающие сабли. Точат во всю имеющуюся в руках силу о валуны. Из жестяных, дефицитных крышек мастрячат пострелята, эфесы. Кисти плетут и вяжут из украденных дома ниток. Вмиг жестяные бачки лишились своих шляп, что пошли на щиты воинам. Готовится войско к битве, траву секут, пробуют. Рядом любопытные куры гуляют, да петух кочетом ходит за порядком следит, наблюдает. Вот и решил Толя проверить, как его сабля, верно ли служить будет, хорошо ли рубит.
И, замахнувшись ударил клинком по петушиной шее… петух дёрнулся пару раз, и свалился замертво. Замерли ребятки, словно в игру играли «замри», ни слов тебе, ни звуков. Муха пролетает слышно. Глаза постепенно страхом как туманом застилает, и через мгновение только и видно как пятки сверкают, убегающих на все четыре стороны.
Минуя крыльцо, скрывается «казак» ныряя в холодный погреб. Прячется в самый дальний тёмный угол, и замирает. Только и слышно, как бешено бьётся от испуга сердце. И слёзы вроде наружу просятся от жалости толи к себе, толи к петуху. А скорее от страха, что отец выпорет, как только с работы придет. - И зачем он только его ударил? - сетовал он на себя. Вот и трёт грязными кулачками, размазывая солёные слёзы по щекам. Скулит потихоньку, да прислушивается, не идут ли его искать. Да про молоток вспомнилось, что впопыхах на поляне оставил. Ох, будет же ему-у-у. Долго сидит, холодно. Трёт ручонками худенькие плечики, да коленочки. Не заметил, как и уснул на горе картофельной.
Разбудил его громкий разговор отца с матерью. Мать переживала, где так на долго запропастился старший сын, ужинать не идёт. И злости в голосах вроде бы и не было, только сердитость. Высунул Толя голову из погреба, а перед глазами петух. Гуляет себе, как ни в чём не бывало, кур пасёт. А он то с испугу, почти весь день в холодном погребе просидел.
И в «казаков разбойников», так и не поиграли. Ох, и захотелось ему злость выместить, пнуть в сердцах петуха, да во время увидел на скамейке молоток, успокоился. А молоток-то, младший брат подобрал. – Молодец, хозяйственный, - затем, вымыв в бочке руки, пошёл домой ужинать.
«Казаки разбойники» откладывались на завтра.
