НЕНАВИЖУ ЛИТЕРАТУРУ ГОРАЗДО СИЛЬНЕЕ ГЕНЗУЛАЕВА

«НЕНАВИЖУ ЛИТЕРАТУРУ ГОРАЗДО СИЛЬНЕЕ ГЕНЗУЛАЕВА»

Подробно эта история освещена в рассказе «Богема (как существовать при помощи литературы)». Весной 1921 года искусителем явился присяжный поверенный Гензулаев 1 . Он предложил измученному голодом Булгакову написать революционную пьесу на местную, северо-кавказскую тему. В связи с визитом в Особый отдел во Владикавказе Булгаков подводил итог своим грехам, накопившимся за 30 лет: «В 1907 году, получив 2р. 50 коп на покупку физики Краевича, истратил их на кинематограф 2 ; в 1913 году женился, вопреки воле матери; в 1921 году написал этот знаменитый фельетон» 3 , но ещё и назвал написанную в соавторстве с Гензулаевым пьесу «хорошей»!
Гензулаев с первых же слов признался, что никакого отношения к литературе не имеет, «что искренно ненавидит литературу, вызвав во мне взрыв симпатии к нему. Я тоже ненавижу литературу и уж, поверьте, гораздо сильнее Гензулаева». Это – несомненно – лукавая игра со смыслами. Булгаков ненавидит многое в современной литературе (21 декабря 1924 года записал в дневнике: «Литература ужасна»). Он не раз задавал себе вопрос, не напрасно ли бросил медицину, но русской литературой клялся, как клянутся самым дорогим, служил ей всеми силами своего удивительного таланта. Писал В.В.Вересаеву 6 декабря 1925 года о своей любви к российской словесности.
«ВЕСЁЛЫЕ БЕРЛИНСКИЕ БЛЯДИ»
Это – совсем не о том, что мог бы подумать читатель.
Поначалу Булгаков достаточно серьёзно воспринимал идею «смены вех», связывал какие-то надежды с идеей примирения «двух Россий».
Начну этот разговор с Владимира Ипатьевича Персикова – профессора, главного героя повести «Роковые яйца». Л.Е. Белозерская видит в нём многое от Евгения Никитича Тарновского, учёного, с которым и она, и Булгаков были очень дружны. В Персикове много вообще от учёного в возрасте, поэтому в связи с этим персонажем вспоминают также многих других деятелей науки. Я же предлагаю сопоставить Персикова с … Лениным. Оба они родились в апреле 1870 года (а Тарновский намного старше, родился в 1859 году), у них совпадают инициалы «В.И.», оба – Владимиры. Оба осуществляют эксперименты далеко за гранью известного, а, возможно, и за гранью допустимого. Особи, так сказать – плоды этих экспериментов в обоих случаях необычайно злобны и агрессивны. В обоих случаях наиболее злобные и агрессивные намного быстрее размножаются.  Ленинский способ воздействия на «живую массу» - натравливание одних слоёв общества на другие, инструмент Персикова – тоже нечто «красное», чудотворный «красный луч». После сказанного становится понятным и отчество, которое Булгаков выбрал для Персикова (не мог же он напрямую назвать его Владимиром Ильичом!): «Ипатьевич». Отчество, несомненно, значащее. Среди преступлений, числящихся за Лениным, расправа, совершённая  в ночь на 17 июля 1918 года в доме Ипатьева – из самых чудовищных.
Весь этот разговор я затеял применительно к «сменовеховству» в связи с датой рождения Персикова – 16 апреля. Почему она названа так точно, и почему именно такая?  Ленин родился 22 (10) апреля. А М.Булгаков в октябре 1924 года то ли сам мечтает (то ли условно становится на позиции тех, кто так мечтает) о том, что к 1928 году примирение двух Россий зайдёт так далеко 4 , что будет введено некое компромиссное летоисчисление, нечто среднее между юлианским и грегорианским календарями. В этом, фантастическом летоисчислении действительно получится, что Ленин родился 16 апреля. Те, кому дорог прежний, юлианский календарь, будут писать «16 (10) апреля», а кто стоит за грегорианский – «16 (22) апреля». Шутка, даже насмешка над самой идеей примирения? Но ведь проблема названа, и назван единственно возможный путь к достижению согласия – искать какие-то компромиссные варианты. Пусть это не будет «золотой серединой», но хотя бы чем-то более или менее приемлемым.
27 августа 1923 года Булгаков записал в дневнике: «Вернулся с лекции сменовеховцев»  - Ю.В.Ключникова, А.Толстого, А.В.Бобрищева-Пушкина, И.М.Василевского (Не – Буквы). Лекция «Европа сегодня» включала информацию «Наши за границей». Через 4 дня написал Ю.Л.Слёзкину: «Лекция эта была замечательна во всех отношениях … Трудовой граф чувствует себя хорошо, толсто и денежно». С июня 1922 года Булгаков опубликовал в сменовеховской газете «Накануне» (она издавалась в Берлине, но в Москве её редакция имела своё отделение) много рассказов и очерков, включая циклы «Записки на манжетах», «Москва 20-х годов» и «Москва краснокаменная». Был как бы одним из них. Записал уже 26 октября (ровно через два месяца): «Компания исключительной сволочи группируется вокруг “Накануне”. Могу себя поздравить, что я в их среде. Мне очень трудно придётся впоследствии, когда нужно будет соскребать накопившуюся грязь со своего имени … Железная необходимость вынудила меня печататься в» этой газете.
Он отдавал должное таланту Алексея Толстого, но писал о нём с неизменной брезгливостью, как в процитированном письме Слёзкину. Записал 23 декабря 1924 года слова самого Алексея Толстого, переданные Василевским: «Я теперь не Алексей Толстой, а рабкор-самородок Потап Дерьмов». Комментарий Булгакова: «Грязный, бесчестный шут». 5
С величайшим отвращением Булгаков пишет 23 октября 1924 года о том, что антисемит  Бобрищев-Пушкин  сочиняет нечто панегирическое о Володарском в серии «Вожди и деятели революции». А через пять дней: «Как заноза сидит всё это сменовеховство». Всё яснее становилась чисто служебная роль сменовеховства, инструмента советской власти в пропагандистской борьбе на мировой арене и в эмигрантской среде. Борьбе, достаточно успешной. Ю.Потехин так и говорил: «Мы все люди без идеологии» (запись 3 января 1925 года). И, наконец, горький итог: «Весёлые берлинские бляди!» Только в личной записи, без оглядки на редактора формулировка может достигать такой глубины и точности!
  АННУШКА
В своей прозе 1923 – 1925 годов Булгаков не оставляет камня на камне от коренного утверждения большевистской доктрины о том, что пролетариат – носитель самой передовой идеологии за всю человеческую историю. Бухарин и его соавтор в своей «Азбуке коммунизма» утверждали, что пролетариат должен поднимать остальные слои общества до своего уровня сознательности. В серии очерков «Москва 20-х годов» («Накануне», май – июнь 1924 года) Булгаков рассматривает этот вопрос на конкретном бытовом примере соседа по квартире. «Проклятый образ Василия Ивановича стоит передо мной … этот человек может сделать невозможной жизнь в любой квартире, и он сделал её невозможной. Все поступки В.И. направлены в ущерб его ближним, и в кодексе Республики нет ни одного параграфа, которого бы он не нарушил». Хлещет самогон, матерится громогласно. «Буйствовать разрешается? Нет, никому не разрешается. А он буйствует. И т.д. … Он немыслим в человеческом обществе, и простить его я не могу, даже принимая во внимание его происхождение» (какой язвительный сарказм!). «Даже наоборот, именно принимая во внимание, простить не могу. Я рассуждаю так: он должен показывать мне, человеку происхождения сомнительного, пример поведения, а никак ни я ему». С «гегемоном» цацкались, ему, включая Василия Ивановича, прощали многое, чего никак не простили бы другим. Клима Чугункина (занимательная параллель со Сталиным!), воплотившегося в Шарикове («Собачье сердце», 1925), к 25 годам уже трижды судимого за кражи, дважды спасло именно происхождение, один раз – начисто, другой раз – приговор «условно каторга 15 лет»!!! Там же, в «Собачьем сердце» профессор Преображенский разъясняет эту проблему Шарикову с общетеоретических позиций: «Вы стоИте на самой низшей ступени развития, вы ещё только формирующееся, слабое в умственном отношении существо, все ваши поступки чисто звериные, и вы … позволяете себе, с развязностью совершенно невыносимой, подавать какие-то советы космического масштаба и космической же глупости!» Наглый мздоимец, председатель домкома с немыслимой фамилией Аллилуя 6 («Зойкина квартира», 1926) явно цитирует оправдания большевиков – почему им не удалось построить обещанное идеальное общество (вместо сознательных пролетариев, с какими они имели дело в Германии, Франции и Швейцарии, здесь наличествовали какие-то троглодиты): «Я, товарищи, человек малосознательный, от станка … принимая во внимание темноту и невежество, как наследие царского режима … считать приговор условным» (совсем как у Чугункина).
Даже само очерчивание контуров «пролетариата» было очень зыбким уже в самой большевистской пропаганде. Вскоре после революции они оказались «авангардом» несуществующего класса: промышленность была разрушена, соответственно не было и промышленного пролетариата. Сами это признавали на съездах. Булгаков, конечно, не оставил этот, очень слабый пункт большевистской идеологии без внимания и блестяще его обыграл: Клим Чугункин – трактирный балалаечник, никакие не «пролетарии» - вся шайка Швондера, как и влившийся в их ряды Шариков. Манюша («Зойкина квартира») почтительно говорит о своей мамаше во множественном числе: «Они чернорабочие … Они в Тамбове на базаре ларёк имеют». И т.д, и т.п.
Забавно выглядит этот раздел социологии в мировосприятии бездомного пса Шарика. Пролетарии (он хорошо знает это слово, так как достаточно часто его слышит, и поэтому активно им пользуется в своих размышлениях) – его злейшие враги! Кого же он относит к этой категории? В частности, - повара в столовой нормального питания служащих Центросовета народного хозяйства, повара, который  облил Шарика кипятком («Какая гадина, а ещё пролетарий!», то есть Шарик знает, что настоящие пролетарии так не поступают). К этой же категории Шарик относит дворников («изо всех пролетариев самая худшая мразь!») и швейцаров (швейцары – «хуже котов»). Не совсем понятно, куда Шарик зачисляет завхоза столовой нормального питания (!), который нагло обкрадывает потребителей, забирая себе две трети предназначенных для них продуктов. И категорически не относятся к пролетариям ни живущая впроголодь, обкрадываемая названным завхозом машинистка из Центросоюза, ни профессор Преображенский (по табличке на его дверях Шарик быстро усваивает различие между похожими словами «ПРОлетарий» и «ПРОфессор»).
Но главным персонажем во впечатляющей галерее булгаковских «пролетариев» стала, несомненно, реальная соседка М.Булгакова и Т.Н.Лаппы по «знаменитой» квартире № 50 в доме 10 на Большой Садовой Аннушка Горячева. Булгаков записал в дневнике 29 октября 1923 года: «Аннушка оставила на ночь окно в кухне настежь открытым». «Ругань Аннушки» вспоминает Булгаков в «Записках покойника», а в рассказе «№ 13 – Дом ЭЛЬПИТ – РАБКОММУНА» («Красный журнал для всех», 1922, № 2) – Аннушка Пыляева (актуальный, максимально приспособленный к сюжету парафраз «Горячевой») – центральный персонаж, она – «бич дома», который в конце концов и спалила. Кается после содеянного: «Люди мы тёмные. Тёмные мы. Учить нас надо дураков». Аннушка Горячева торговала на базаре самодельными леденцами. Наконец, в романе «Мастер и Маргарита» действие начинается именно с того, что Аннушка разлила подсолнечное масло, что привело к гибели Берлиоза, а через три дня она же попыталась зажилить