Личная песенка

своих дозвониться не смогла.

- Давно надо было покаяться, ещё за кровавый сталинский режим, - одобрительно журчала дама пост-постбальзаковского возраста.
- Так люстрация же для чиновников, мы здесь при чём? – недоумевал господин с массивной тростью.
- Велено взять с собой все деньги, нам откроют счета в едином государственном банке и туда их положат, мне сын сказал, - кудахтала дама в леопардовом палантине.
- Что мы гадаем? Закон только сегодня утром приняли, - пытался изображать спокойствие тенор с харизмой звезды провинциальной филармонии.

  Ни одного свидетельства человека, прошедшего процедуры покаяния и люстрации, я не услышал. Наша очередь в испуге фантазировала на тему слухов. Не всем понятное слово «люстрация» трактовалась напуганными людьми в диапазоне от порнографии до инквизиции.

ххх

- Какая люстрация, дорогой Андрей Петрович, о чём вы? –  три года назад вопрошал меня усталый следователь Скобляков с повадками проспавшего Сенатскую площадь декабриста.
- Это же разумно и естественно, - в очередной раз отвечал я.
- Вы талантливый писатель. Я зачитываюсь вашими книгами. Цитирую. И наверху вы один из самых любимых писателей. Вы им дерьмо на голову льёте, а они вас с удовольствием читают. Как учебник по борьбе с предателями России. Зачем вам всё это? Пишите о любви к родине, о любви к женщине.
- Я весьма продажен, гражданин следователь, готов писать за деньги. Устал от нищеты. Только вы нанимаете в писатели быдло, брызжущее патриотической слюной, а на качественную патриотическую литературу у вас денег нет.
- Наше быдло предсказуемо. Ляпнет какой-нибудь идиот про «чёрную сперму фашизма» - сколько народу радости. А ваша любовь к родине выражается не совсем правильно. Если первое условие счастья для России – свержение действующей власти – какой же это патриотизм?
- А вы видите другие варианты? – мне было действительно интересно, что он ответит.
- Не вижу, естественно, но что это меняет? Думаете, я идиот? Отнюдь, Андрей Петрович. Я всё вижу и всё понимаю. Только перемены вынудят меня и многих моих коллег суетиться, перестраиваться, учить новые лозунги. Но мы будем всегда. Мы вечны. К чему тогда перемены? Только головная боль. Любите родину как-то иначе.
- А на сколько лет тянет моя любовь к родине?
- Каких лет… Уезжайте. С удовольствием буду читать на досуге ваши книги. Только не возвращайтесь. Заклинаю вас! Даже если всё изменится. Никогда! Как поклонник вас прошу.
 
ххх

  Ближе к выходу из аэропорта стало окончательно понятно, что нас с Настей разлучат. Ей, как «соучастнице кровавого режима» предстояло отправиться в министерство покаяния, меня, как эмигранта, отправляли сразу в минЛюстр. Мы обменялись номерами телефонов, договорились созвониться, как только пройдём все предписанные новой властью процедуры. Подойдя к рамке металлоискателя, Настя обернулась. Её улыбка была удивительно нежной и по-детски растерянной. Я мучился, пытаясь найти слова, не нашёл и обрадовался, когда охранник пригласил меня к другому выходу.

- Куда нас везут? – полюбопытствовал благообразный дедушка, напоминавший сельского священника.
Крупный охранник с автоматом на груди проигнорировал вопрос.
- А почему вещи в отдельный автобус? У меня там лекарства! – защищала свою сумку дама в леопарде.
  Другой охранник молча вырвал сумку из её рук и подтолкнул женщину к автобусу с зарешеченными окнами.
 
  Дорога от Шереметьево до Москвы была абсолютно свободна. Навстречу попадались только пустые автобусы. Возвращения в любимый город я ждал с каким-то юношеским трепетом. Как второй близости с женщиной. Когда теряешься в догадках: понравилась ли ей первая, и случится ли ещё раз.
  Когда мы пересекли кольцевую, сознание отказалось воспринимать реальность. Меня не тронули последствия войны: вывороченная тротуарная плитка, разбитые витрины, сгоревшие автомобили. Я смотрел в окно, индифферентно фиксируя потери и чудом спасённые здания. Маршрут был довольно замысловатым – дорог почти не осталось. От Шаляпинского дома у американского посольства остался только фасад. Когда-то в нём располагалось диссидентское кафе «Печеньки». Вывеска сохранилась фрагментарно. «…фе Печень…». В этом заведении было столько выпито, что такое название показалось более точным. Мы развернулись перед Калининским проспектом и ушли на Герцена. Я переживал, сидит ли по-прежнему Гоголь на Никитском. Когда наш автобус свернул на бульвары, появилась надежда, что смогу в этом лично убедиться.
  Центр Москвы, практически уничтоженный бандитами до их свержения, окончательно сравняли с землёй уличные бои. Ещё до моего отъезда активно уничтожали Ордынку, Садовническую, Дмитровку, Арбатские переулки, а теперь не осталось ничего. Пошлого новодела, возникшего на месте исторических зданий, было не жалко. Развалины не оскверняют город. А Москва и не такое переживала.  

- Моего дома больше нет… - глядя в окно, прошептал мой сосед по лавке- мужчина средних лет с дрожащими руками, по его щекам текли слёзы.

  Николай Васильевич куда-то исчез. На его месте из земли торчала огромная фаллическая инсталляция, ощетинившаяся острыми железными заусенцами – вход в метро, если верить букве «М» на головке. Искусство победившего быдла. Вставили нам, Николай Васильевич, как вы и обещали…

  На Комсомольской площади стояло несколько десятков автобусов с решётками. Из них под конвоем выводили людей, вели в здание Ярославского вокзала. На вопросы никто не отвечал, будто все охранники одновременно забыли русский язык.
  Над стойками, где раньше продавались билеты, висели транспаранты «Покаяние – залог люстрации» и «Люстрация остановит коррупцию».

ххх

  После оглашения приговора трибунала в Гааге к России осталось всего два требования: люстрация и покаяние. Оба радовали своей разумностью и  надеждой на будущее. Раскаявшаяся в помрачении Гитлером Германия была замечательным примером. Эмигранты спорили: каяться за почти сотню лет оптом или по каждому пункту. Доходило до потасовок в лондонских питейных заведениях. Романтики, дышавшие полной грудью в девяностые, отстаивали иллюзии тогдашних перемен. Антисоветчики со стажем заступались за Горбачёва, развалившего, по их мнению, империю зла. На счёт люстрации не спорили вовсе. Она казалась настолько очевидной необходимостью, что быстро наскучила и вспоминалась только в тостах и частушках.

Не пиши мне в инстаграм,
Без люстрации не дам!
 
  Опальный бизнесмен Сетчиков открыл в центре Лондона ресторан «Покаяние». Некогда придворный олигарх Озерович тут же открыл напротив паб «Люстрация». Оба заведения процветали. Одновременно, кто-то неглупый наладил выпуск футболок с  надписями «Pokayanie» и «Ljustratsia». Эти слова стали брендами, как в восьмидесятые «Perestroyka» и «Glasnost».
  Прямая трансляция приговора гаагского трибунала ещё не закончилась, а в кассы авиакомпаний уже выстроились очереди. Мне удалось купить билет только поздним вечером, с вылетом через неделю.

ххх

- Я готов раскаяться в своём политическом безразличии. Не ходил на выборы, не принимал участия в митингах оппозиции. Считаю себя виновным… - с воодушевлением начал интеллигентный мужчина средних лет, подойдя к транспаранту «Покаяние – залог люстрации».
- Куда гонишь, дядя? – жестом остановил его хмурый мужчина в военной форме с погонами лейтенанта.
- Полагаю, что во всём произошедшем есть и моя вина! – не теряя градуса, продолжил кающийся.
- Ты мне скажи, кроме вот этих документов на квартиру, у тебя ещё что-нибудь есть?
- При чём здесь это? – искренне удивился мужчина.
- При том. Всю собственность по новому закону надо перерегистрировать, а деньги перевести в единый банк, - монотонно объяснил человек в форме, чувствовалось, что эту фразу он произнёс уже несколько сотен раз.
- У меня есть акции нефтяных компаний, - дрожащим голосом произнёс мужчина, будто раскаиваясь в смертном грехе.
- Это мы знаем, можешь ими подтереться. Проходи, - широко улыбнулся лейтенант.
- Подождите, мне же ещё в министерство люстрации.
- Считай, что тебя уже отлюстрировали. Не задерживай очередь. Следующий!  
 
  Пока подошла моя очередь, многое стало понятно. Новости на мониторах в здании вокзала и разговоры у стоек позволили составить картину происходящего. Оказалось, едва наш самолёт вылетел из Хитроу, Россию покинули последние солдаты миротворческого контингента ООН. Мир получил гарантии поставок почти бесплатных энергоносителей и невмешательства в дела соседних государств. Судьба жителей России, естественно, никого не интересовала. Удовлетворённому мировому сообществу, как всегда, хватило демократических лозунгов на футболках.
  За выполнение обязательств перед ООН взялись задорные революционеры из бывших гебешников. От них тошнило ещё до эмиграции. Уже к обеду были организованы два главных органа власти, и началась новая жизнь. Министерства люстрации и покаяния различались только названиями. Работали они с одной целью: выявить у граждан собственность, перевести все их деньги на счёт в загадочном банке и выслушать донос на друзей или знакомых.
  Хотелось обидеться на самого себя за глупость, хотелось плакать от этой обиды. Зачем я вернулся? Пособия политэмигранта хватало не только на оплату квартиры, еды и прочих необходимостей, но и на ежедневную выпивку. Писалось с каким-то животным наслаждением: когда ты лишён антагониста в лице карательной системы, начинаешь проявлять интерес к человеку. Не к борцу – герою, а просто человеку. Его маленькой жизни в огромном мире. Крошечному счастью в контексте Вселенной.
ххх

  Года два назад возле кафе «Покаяние» я обрёл неожиданного собутыльника – пакистанского эмигранта Свами Баба. Тридцатилетний выпускник университета им. Патриса Лумумбы зарабатывал на жизнь лекциями о просветлении. Взяв за основу метод самого ушлого «просветлителя» - Ошо Раджниша – он продавал непритязательной лондонской публике мудрость Будды по цене открыток с Биг Беном. Думаю, имя Свами Баба было его творческим псевдонимом. Наше знакомство началось довольно забавно.

- Вы проливаете воду мимо губ, - внимательно глядя на мою сигарету, обратился ко мне бритоголовый загорелый мужчина в белых одеждах, когда я вышел покурить из кафе на улицу.
- Зато не промахиваюсь мимо писсуара, - я закашлялся и выбросил окурок точно в урну.
- И удовольствия не испытываете, - пожал плечами незнакомец.
- Хотите склонить меня бросить курить?
- Зачем? Вы и без того не курите. Просто вставляете сигарету в рот, поджигаете, вдыхаете смолы и никотин, потом выбрасываете окурок. Не заметил, чтобы вы курили.
- Не я курю сигарету – сигарета курит меня, - попробовал отшутиться я.
- Иллюзии заслоняют свет…
- Я курю ради тьмы, если верить рентгену лёгких.
- Ещё одно заблуждение. Природа Вселенной – стремление к просветлению, – серьёзно проговорил загорелый, едва заметно поклонился и собрался уходить.
- У вас есть рецепт просветления через сигарету? – мне почему-то захотелось остановить его.
- Всё просто: если сконцентрироваться на процессе, превратиться в аромат табака, вы испытаете наслаждение, а вредная, на взгляд непосвящённых, привычка станет медитацией, -