Личная песенка

человек в белых одеждах закрыл глаза, будто представляя путь дыма по дыхательным путям.
- Если с алкоголем так же – я ваш ученик, - я протянул руку.

  Пригласил учителя выпить. На второй бутылке водки я понял, что Свами Баба создал самое грамотное, на мой взгляд, учение. В нём было всё: от иудо-христианских спекуляций на страхе перед смертью до оправдания эпикурейского разврата жителя современных мегаполисов. Формулировалось учение довольно просто: «Всё что ты делаешь – делай с наслаждением и во имя света». Становись вкусом вина, обманом налоговой инспекции, музыкой Баха, борьбой с несправедливостью.

- Старайся не убивать, не совращать малолетних и не распространяй наркотики, - очертил Свами Баба круг смертных грехов.

  Мы встречались каждую пятницу. Свами расширял границы моего сознания, я размеры его печени.

- Видишь ли, Андрей, наслаждение, о котором мы так часто говорим – результат концентрации. А на чём ты, в самом деле, концентрируешься?
- Как на чём, на процессе, которым наслаждаюсь, - меня удивила необходимость констатировать очевидное.
- А с кем происходит этот процесс?
- Со мной и сигаретой, со мной и книгой, которую я пишу.
- Когда куришь сигарету – ты становишься её ароматом. Тебя уже нет. Есть аромат. Ты докурил и?.. – учитель внимательно посмотрел мне в глаза.
- Появляется следующий процесс…
- И ты снова думаешь, что это ты. А это процесс. Книги зачем пишешь? – поинтересовался гуру.
- Если объяснять просто и честно – я больше ничего не умею. Если поглубже – чтобы рассказать человеку, как он прекрасен… Точнее, каким может быть…
- Пока человек чувствует боль – он жив. Пока человек чувствует чужую боль – он человек? – иронично улыбнулся Свами.
- Разве это не так?
- Процесс сострадания ничем не отличается от процесса курения. Они просто сменяют друг друга. Когда нет ничего, кроме процесса… Иначе, сострадание никогда бы не стало вывеской на складе оружия. Любая война подразумевает процесс оправдания.
- А мне оправдание ты найдёшь? – я готов был дать ему по морде, терпеть не могу людей, иронизирующих над состраданием.
- Сейчас ты осознаёшь себя желанием ударить меня, через минуту станешь сожалением по этому поводу. Это всё сиюминутные заблуждения. Я читал твои книги, Андрей. Ты – сплошной процесс поиска боли. Прерываешься только на покурить. И то, потому что я тебя научил.
- Как называется твой процесс? Ты меня разводишь и получаешь удовольствие? – я с трудом вернул себе самообладание.          
- Что изменится, если я произнесу слово? Тебе всегда нужна была боль, чтобы писать. Сейчас, когда ты понял, что тебя на самом деле нет, будешь искать боль, чтобы об этом не думать.
- Да, буду каждый вечер нарываться на драки в портовых кабаках.
- Хуже… Ты вернёшься в Россию при первой возможности.    

ххх

  На перроне людей подробно обыскивали и по неизвестным для меня критериям отправляли в тот или иной вагон. Я обратил внимание, что таблички, на которых обычно значатся пункты отправления и прибытия  отсутствуют. Куда можно попасть с Ярославского вокзала? Мурманск? Архангельск? Воркута?

- Не подскажете, куда идёт этот поезд? – обратился я к человеку в форме, стоявшему спиной к нашей очереди.
  Он обернулся. Следователь Скобляков, как и обещал, нашёл своё место при новой метле. Хотя, такая ли она новая?
- Я же просил вас, Андрей Петрович… - одними губами произнёс бывший следователь, отвернулся и скрылся в здании вокзала.

Плацкартный вагон поезда больше напоминал банку консервов «Килька в томате»: заняты были не только все пригодные для сидения и лежания поверхности, но и пол. Пахло парфюмерной какофонией и немытой человечиной. В тамбур нас набилось человек пятнадцать, я оказался придавленным к закрытой двери между вагонами.

ххх

Недавно в поезде Лондон – Ливерпуль я познакомился с потомком русских эмигрантов, бежавших сто лет назад через Константинополь. Отпрыск небогатого дворянского рода, англичанин в третьем поколении и преуспевающий адвокат всю дорогу расспрашивал меня о родине. Сам он ни разу не был в России. Объяснил, что не хочет разочаровываться. Он знал родину по мемуарам деда – артиллерийского офицера, видел реальность в изложении телевизионной пропаганды и выбрал мемуары.

- Россия для меня – волшебная страна из доброй сказки. Её населяют мудрые красавицы и отважные богатыри. Зачем мне заглядывать за декорации? Там кирпичная стена, пыль и пьяные рабочие сцены.
- И нет желания побывать на родине предков? – поинтересовался я.
- Вы, как писатель, сделали правильный выбор, что уехали. Скоро ваши воспоминания станут светлыми. Вы напишете добрую сказку для внуков. Они будут вами гордиться.
- Откуда такая уверенность?
- Главное – никогда не возвращайтесь. Никогда.

  Напишу ли я теперь сказку для внуков? Нет. Я буду наблюдать, как истязают моих сокамерников, и стонать, чувствуя их боль. Я буду получать по морде от вертухая и с надрывом описывать боль и обиду. Я буду выбирать из двух зол оба и трансформировать их в третье – в себя. Чтобы преуспевающий потомок русских эмигрантов из поезда Лондон – Ливерпуль мог лишний раз убедиться, как он был прав, не вернувшись на родину. Если прочитает.

Что же мы себя мучаем?
Мы ведь жизнью научены...
Разве мы расстаёмся навек?..

  «Личная песенка» Вертинского вспомнилась очень некстати, стало совсем тошно. За стеклом соседнего вагона я увидел Настю. Её, как и меня, придавили к двери. Девушка что-то говорила, но два толстых стекла не позволяли её услышать. И слышать не хотелось.
Солгал я Насте в самолёте: писатель вёз в своих венах не счастье, а мрачную необходимость боли.
- Молодой-красивый-неженатый-позолоти-ручку-всю-правду-скажу, - цыганка протискивалась по проходу, обещая пустые хлопоты и казённый дом.

Поезд тронулся.