которой дядя стыдился, поскольку он кровоточил, почти как женщина, и очень мучился животом.
Эваг привел в наш дом Мауронита, которого я уже знала.
– Знаешь ли ты, девочка, что арфа – голос души, и она заставляет рыдать людей и богов? Она чарует, она увлекает. С ее помощью ты услышишь голос богов. Или бога, одного бога, о котором ты все время говоришь мне. Я не знаю твоего бога, но я позову Мауронита, Мауронит сыграет тебе на арфе, и ты услышишь своего бога, он будет говорить с тобой. О нет, никто не увидит этого бога, и никто не услышит, кроме тебя; он будет говорить только с тобой…
Мауронит оказался бардом[2]: он путешествовал, он узнал мир, и теперь, как говорят, тысячи сказаний живут у него на языке. Жаль только, что языка Мауронита я не знаю. Только когда галл Мауронит играет на арфе, язык не нужен.
Галл играет так, будто плачет сердцем, если бы сердце умело плакать. Плачет и душа, если она есть. Галл играет так, будто вот-вот, сейчас, в это самое мгновение, готовится сказать что-то самое важное в жизни. Он играет так, что листва срывается с дерева и кружит в воздухе, танцуя. Он играет так, словно и сам сейчас сорвется и полетит. Да он уже летит, и вся Массилия летит вместе с галлом, большою белой чайкой с резным крылом…
Сара полюбила встречи с бардом. Я не шучу: малышка поворачивает голову, заслышав звуки арфы, и улыбается.
Иосиф полюбил встречи с бардом. Когда Мауронит появляется в нашем доме, обычно вместе с эвагом, Иосиф призывает слуг. Большая бронзовая энохойя[3], затейливый кувшин для вина, заносится в комнату. И начинается вечер, когда пьется и говорится, и играет Мауронит для всех, кто слышит. Играет галл Мауронит что-то свое, плачет о своем. А я …я грежу. Я вспоминаю свое. Руки мужа касаются моего лба, нежно и ласково проводит он по горящей коже своими чудными руками, успокаивая. Я слышу его шепот: «Мириам, любимая, я с тобой…». Иногда, когда Мауронит не весел, встревожен чем-то, я вижу другое. Гефсиманский сад, и Он стоит, ожидая. За деревьями блещет оружие при лунном свете, то приближается стража Храма…
Мауронит приходит в наш дом не только поиграть. Я вижу взгляды, обращенные в сторону Эны, и я понимаю суть и смысл этих взглядов. Понимает их и Эна. Она отгораживается от этих взглядов, беря на руки Сару. Играет с девочкой, бормочет ей всякое разное на ушко. В этом ответ: Эна успела привязаться ко мне и к дочери так, что не желает расставаться. Значит, ее сердце молчит, когда играет Мауронит на арфе. Значит, она не слышит. Так бывает иногда. Но верится с трудом: просто девочка себя не понимает. Весна на улицах Массилии сделает свое дело. Мауронит сумеет улучшить миг, когда никого не будет рядом, обнимет Эну своими сильными руками, и девушка, у которой закружится голова, сдастся, и скажет «да». Я помогу приблизить этот миг.
Быть может, это случится тогда, когда быстрые лодки, подняв паруса, понесутся по синей воде, торопясь обогнать друг друга? Массилия любит состязания лодок.
Мауронит надарит Эне множество стеклянных бус, и наденет ей на шею обруч[4], я почему-то уверена, что он будет заканчиваться переплетением листьев, а не шаров. Мауронит, он слагает стихи и песни, и он обязательно будет петь Эне о древе жизни в священном лесу[5].
А мы с эвагом начнем собирать травы, цветы и листья. На здешних скалах есть жизнь, есть растительность, и эта жизнь лечит. Все, что создано природой, может быть использовано на благо людское. Так говорит эваг, и я, из былых знаний не все растерявшая, смогу быть полезна людям тем, что уже знаю, и тем, чему научит меня эваг. Нынче я говорю о пользе чаще, чем о чем-либо другом, если думаю о себе. Я могу быть полезна, я нужна, и это главное.
Весной, когда галлы начнут состязаться в быстроте плавания лодок, выйдут на берег и греки Массилии. Они возлягут прямо на морском берегу, на большой пир, будут пить вино из своих кувшинов, славить богов. Девушка, которую все будут звать Гиптида[6], пойдет по берегу, заглядывая в лица пирующих, словно разыскивая, словно не видя того, кого любит ее душа. А уж сколько мужчин и юношей будет ей улыбаться, пытаясь понравиться! Это только представление; сегодня не греки Массилии, нет, но лигуры, древние жители этих мест, будут стремиться завоевать сердце Гиптиды, дочери местного царя Нана. Таков смысл сегодняшнего представления!
Вдруг со стороны моря появится корабль. Вскочат со своих мест воины, пирующие на берегу. Забряцают медные щиты, заблещут короткие мечи, топоры. Натянуты будут луки…
На берег с корабля сойдет юноша по имени Протис. Белоснежный хитон, отделанный голубой каймой, с поясом на талии, заложенный складками. Доспехи его небогаты, всего лишь кираса, оставляющая руки открытыми, и поножи – кнемидес; короткий хитон обнажает сильные ноги ниже колен, и подчеркивают икры сандалии из толстой кожи на толстой двойной подошве – «крепидес». С ним толпа воинов, которыми командует Протис.
Всем своим видом сошедшие с корабля являют миролюбие: они лишь гости, пусть незваные, но ни в чем неповинные.
Лигурийцы волнуются: корабль греков, полный воинов, их оружие и доспехи, кажется, вполне явные признаки недружелюбия, как бы не улыбались прибывшие; и вообще, не место здесь чужеземцам, когда Гиптида ищет себе мужа. Того и гляди, разразится бой!
Но что это?
Как зачарованная, идет к Протису Гиптида. Никто и опомниться не успевает, крики ужаса среди лигурийцев: не погибнет ли, не будет ли похищена царская дочь, неосторожно подошедшая к чужестранцам на берегу?
А Гиптида уже протянула свой кубок, знак выбора, знак всепоглощающей любви Протису. И юноша, сраженный ее красотой, еще ничего не понимающий, но уже счастливый ее выбором, пьет напиток любви…
Так будут праздновать греки Массилии основание своего города. И будут говорить «Массалия», но не Массилия. Ибо так они зовут свой город, не на римский манер. Дорого досталась им ошибка выбора между Помпеем и Цезарем[7]: они ошиблись, потеряв свою свободу…
Массилия кажется мне похожей на чайку. Она белая, с резными крылами, и парит между синим небом и зеленым морем в лучах яркого солнца. И кажется мне, что вся моя прошлая жизнь – лишь призрак, а настоящая моя жизнь – это Массилия. Где родилась моя дочь. Где я живу, чтоб быть полезной другим. Где я стою на распутье дорог: вот тут греки, там римляне, а вот здесь галлы, и, наконец, мои соотечественники – там. А я кто? Зачем я? И почему – я тут…
[1] «Как мы знаем из средневековых легенд, Магдалина приехала в Галлию, привезя вместе с собой Святой Грааль или «королевскую кровь». Тесно связанный с образом Иисуса, этот Грааль, как кажется, был очень близко связан с неким потомством. Он вдохновил авторов многочисленных романов, действие которых было помещено в эпоху Меровингов, и написанных после Годфруа Бульонского, мнимого «отпрыска» семьи Грааль, но реального – меровингского рода, взошедшего на трон Иерусалима, не имея, однако, королевского титула.
Если бы речь шла о любой исторической личности, кроме Иисуса, то мы, без сомнения, не колеблясь и без обиняков сформулировали бы выводы, спровоцированные этими последовательными размышлениями. Но речь шла об Иисусе, и наше взрывоопасное заключение не преминуло бы накалить страсти. В этих условиях более мудрым было представить его как простую гипотезу. Вот она: Магдалина из Магдалы, таинственная личность из Евангелия, была в действительности женой Иисуса. У них был ребенок или несколько детей, и после распятия Магдалина тайно добралась до Галлии, где, как ей было известно, она могла найти убежище в одной из еврейских общин, обосновавшихся на юге страны. Таким образом, прямое потомство Иисуса пустило свои корни в Галлии, ибо Магдалина привезла с собой этих детей или ребенка, и эта в высшей степени «королевская кровь» непрерывно продолжалась в потомстве в самой строгой тайне в течение почти четырехсот лет – нормальный промежуток времени для высокого рода. Последовали многочисленные династические браки с другими еврейскими семьями, а также с римлянами и вестготами. В V веке потомство Иисуса, слившись с франками, породило династию Меровингов». М.Байджент, Р.Лей, Г.Линкольн. «Священная загадка».
[2] Бард (от кельтского bardos, восходит к праиндоевропейскому *gwerh – провозглашать, петь) – певцы и поэты у кельтских народов, одна из категорий друидов.
[3] Энохойя или Ойнохойя (др.-греч.; ;;;;;;; – «кувшин для вина») – древнегреческий кувшин с одной ручкой и круглым или трилистниковым венчиком, напоминающим лист клевера. Ойнохойи предназначались для подачи вина, и характерны, в том числе и для крито-минойской культуры Древней Греции. Из-за трилистникового венчика ойнохойю также называют «вазой с тремя носиками». Профессиональные виночерпии, приглашаемые на симпосии, искусно разливали с помощью ойнохойи вино сразу в три сосуда.
[4] Наиболее типичное кельтское украшение – торквес, золотая шейная гривна. Это толстый металлический обруч, гладкий или свитый из нескольких полос, оканчивающийся либо шарами, либо простой прямоугольной пряжкой, либо сложным переплетением стилизованных листьев и ветвей.
[5] В ранние века вся Северная Европа была полностью покрыта густыми лесами. Лес – это и еда, и лекарства, и строительный материал для жилищ, топливо для священных огней, духовность и культура. Когда какое-нибудь из племен расчищало землю для будущего поселения, люди всегда оставляли большое дерево в самой середине – «Дерево Жизни», кранн бетадх (crann bethadh), воплощавшее целостность племени и его безопасность. Кельты рассматривали деревья как особый природный символ, обладающий огромной мудростью и связующий небеса и землю. Листья и ветви деревьев, по их понятиям, ловят энергию верховного правителя небес – Солнца и передают ее по стволу к корням и Земле – символу физического мира.
[6] По преданию история Марселя началась с истории любви Гиптиды, дочери Нана, царя племени лигурийцев, и грека Протиса. Царь Нан решил выдать замуж свою дочь: он созвал пир, на котором Гиптида должна была выбрать себе жениха. В этот момент и высадились на берег Прованса греки, оказавшись на царском пиру. Гиптида протянула свой кубок с вином – знак своего выбора – греку Протису. В качестве свадебного подарка молодожены получили часть побережья, на котором они основали город, назвав его Массалия.
[7] Во время борьбы Помпея с Цезарем Массалия стала на стороне первого, но после двух морских сражений взята войсками Цезаря. С тех пор республика город потеряла свое политическое значение и превратился в одним из важнейших центров римской образованности в южной Галлии, иногда он именовался Гавалией.
