Оборотень

Оборотень
Р. Четвинд-Хейес

- Сегодня твоя мать приедет. В три часа, - сказала Ма.
Питер уже давно усвоил себе разницу между “Ма” и  “Матерью”. “Ма” была старой, неопрятной женщиной лицо у нее всё в морщинах и седые космы на голове. Она готовит, убирается в доме, часто его ругает и каждую пятницу — под вечер — оборачивается медведицей. “Мать” же, наоборот, — симпатичная молодая женщина, блондинка, которая изредка навещает его в приюте, привозя с собой гостинцы. И Питер не помнит случая, чтобы Мать когда-либо превращалась в зверя.
- Хорошенько вымойся, - инструктировала его Ма. - Одень свой выходной костюмчик, потом сядь у себя в комнате и еще раз прочти нашу умную книжку. И чтоб к ее приходу был чистым и опрятным.
- Да, Ма, - сказал Питер и пошел наверх к себе в комнату, единственным убранством которой были железная кровать, развалюха-шкаф с поленом, подложенным под один угол вместо ножки и видавший виды умывальник. Пол в комнате был голый, обои на стенах поотставали, а окно было занавешено засаленной тряпкой. Ма не считала нужным тратить время и деньги на ремонт помещений, не предназначенных для посторонних.
Питер вымылся холодной водой, которую он потом вылил в стоящее рядом ведро с отбитой эмалью. Переодевшись в “выходной” костюм темно-синего сукна — считалось, что в обычные дни можно обойтись простой рубахой и шортами — и тщательно расчесав свои белокурые вихры, он спустился вниз в комнату для свиданий.
Здесь они обычно обмывали усопших. За семь лет жизни, проведенных Питером в этом доме, тут перебывало немало детских трупов, выставленных для обозрения в этом насквозь пропахшим зале со стенами, заклеенными кроваво-красными обоями, здесь им оказывались последние почести. Ма содержала приют для приемышей, бесприютных, никому не нужных младенцев, которых она брала к себе на воспитание. За эти годы через ее руки прошел целый выводок детишек, которые появлялись и пропадали с удивительной регулярностью, причем каждый из них, будучи законной собственностью своей юной и подчас весьма хорошенькой матери, был начисто лишен отцовского благословения. Но самым странным во всем этом было то, что эти создания, словно ненужный мусор человеческого бытия, почему-то исчезали, едва достигнув возраста, в котором ребенок начинает осмыслять окружающее... и говорить. Все, кроме одного. Ма и Питера связывало нечто вроде взаимной симпатии — чувства, которое невозможно было ни объяснить, ни, тем более, продемонстрировать. Конечно, и здесь не обходилось без ругани и побоев, и он никогда не слышал от нее ласкового слова и не получал лишнего куска хлеба, но, тем не менее, Ма, и только Ма, была для него олицетворением матери. Со своей стороны, старуха тоже упрямо боролась за его жизнь: она встречала в штыки любой намек на то, что, юнца давно пора убрать, хоть и сама, порой, окинув его холодным, оценивающим взглядом, бормотала про себя: “Славный щенок, а вырастет — обернется волком”.
Питер уселся в тяжелое, с провалившимся сидением кресло и открыл “умную книгу”, которую ему всегда подсовывали перед визитом матери. Это был довольно потрепанный талмуд в линялом красном переплете. С пожелтевшими от времени, замусоленными в уголках страницами и выцветшими рисунками он больше походил на альбом иллюстраций, в котором надписи были сведены к минимуму. Но те, что там были, складывались в связный и весьма поучительный рассказ.
На первой странице был изображен малыш с огромным ртом, а под рисунком красовалась, напечатанная большими буквами, надпись: “Однажды жил-был маленький мальчик, за которым присматривала одна очень хорошая, добрая тетя”, и на противоположной странице была картинка “доброй тети”, черты лица которой напоминали Ма. “Но у маленького мальчика никогда не закрывался рот, и он все время болтал, не переставая”.
Питер перевернул страницу, и там был все тот же мальчуган с широко раскрытым ртом и было видно, что поговорить он не прочь. “И он проболтался чужим людям про то, что им знать не положено, и тем самым сильно огорчил свою добрую тетю”.  Следующая страница изображала так похожую на Ма “добрую тетю”, которая, гневно сдвинув брови, грозила мальчугану кулаком, а тот, похоже, и в ус не дул. “И знаешь, что она с ним сделала? Она кликнула чудище гадесское, или страж преисподней...”. Чудище, действительно, впечатляло: этакая здоровенная, костистая тварь с зеленой головой змеи, сплошь покрытая красной чешуей, с хищно загнутыми когтями на длинных передних лапах. “И вот, взяло чудище и запустило свою лапу мальчику в рот, …” - Сверху красовалась картинка, изображающая весьма напуганного мальчугана и лапу чудища, вцепившуюся когтями ему в язык..., - “и вырвало напрочь его паршивый язык по самый корень!” Здесь в качестве иллюстрации фигурировал все тот же мальчуган, обливающийся кровью, стекающей вниз по подбородку, рядом с которым гадесский монстр с явным омерзением разглядывал вырванный язык своей жертвы. “После этого, маленький мальчик уже никогда, никогда, никогда больше не смог рассказать никаких историй.” На этом месте Питер зевнул и перевернул последнюю страницу: он уже много раз читал эту книгу. На последней странице было выведено большими красными буквами: “Держи язык за зубами, а то и ты его потеряешь!”
Дверь открылась и в комнату вошла Ма в сопровождении своей дочери Агнес, высокой, тощей, как селедка, девицы, которая внешне чем-то напоминала чудище из “умной книжки”. На Агнес были очки в металлической оправе и их стекла так сильно увеличивали радужки, что они были похожи на две огромные голубые плошки с черными пятнами зрачков посередине. Обе женщины уселись на диван и вперились взглядами в Питера, который сразу же опустил глаза и стал с преувеличенным интересом рассматривать сильно выцветший орнамент ковровой дорожки. Первой заговорила Агнес. Голос у нее был пронзительный, словно она всю жизнь провела в компании глухонемых.
- Ну, так, что ты скажешь матери, когда она приедет?
Его отработанный годами практики ответ на этот вопрос был незамысловат и краток:
- Я скажу: “Мама, Вы очень хорошо выглядите, и я очень рад, что вы приехали”.
В знак согласия, Ма молча кивнула, а Агнес даже позволила себе что-то вроде презрительной улыбки.
- Ну, хорошо. Ну, а если она начнет тебя расспрашивать? О нас.
- Скажу, что вы очень добры и внимательны ко мне, и что здесь мне очень хорошо.
Агнес взглянула на Ма, которая недовольно сдвинула брови.
- Вот язык-то у него хорошо подвешен, что и говорить, - заметила она. - Но стоит ему только раз проговориться и нам всем каюк. Вот так-вот у меня бабка и погорела, из-за такой, вот, шмакодявки, еще меньше его была...
- Но Ма, времена меняются. Сейчас уже в это никто не верит. Древние поверья забыты.
- Может быть, может быть,- тянула свое Ма. - И все же, надо мне было от него избавиться, когда ему стукнуло два годика... Уж очень это опасно... да, опасно, когда сердце берет верх над разумом.
Агнес с тревогой взглянула на Питера, потом пихнула Ма в бок своим костлявым локтем.
- Ты слишком много болтаешь, - сказала она. - Если уж ты так боишься, то почему... - и наклонившись к старухе, она прошептала ей что-то на ухо, от чего на мгновение карие глаза Ма сверкнули злобным блеском, но потом она, как бы отгоняя себя мысль, отрицательно покачала головой.
- Нет, - грустно сказала Ма, - этого сделать я не могу... Разве что в случае крайней необходимости... Только, если другого выхода не будет.
И Питер понял, что Ма к нему все ещё очень расположена.
Мать приехала около пяти. Это была хорошенькая молодая женщина, в ней было что-то от дорогой фарфоровой статуэтки: золотистые кудряшки волос, бездумные голубые глаза, слегка вздернутый носик, полные губки и фигура, которая, не делая ее полной, производила впечатление изящной упитанности. Речь ее была похожа на бульканье кипящей воды в котелке.
- Приветствую вас, миссис и мисс Толбрук, здравствуй мой птенчик, - щебетала она.  -Прошу простить меня за опоздание. Представьте себе, заснула в поезде и прокатила аж до самого Стейнса. Как я расстроилась, если б вы знали. Хорошо, что рядом оказался молодой человек с машиной, а то я бы даже и не знала, что делать. Ну, как мы все здесь поживаем?
- Спасибо, не жалуемся, - буркнула Ма. Агнес сказала, что чувствует себя великолепно, а Питер ответил, что лучшего и ожидать не приходится — фраза, которую он подцепил от старой миссис Дадли, что жила по соседству с ними. Мать уселась в кресло и сразу же стала, к великому неудовольствию Питера, тискать и целовать его, проделывая это с пылкостью девочки, соскучившейся по своему любимому котенку.
- И какой же он славненький! Какой красивенький! Ну, прямо вылитый отец! Вот кто, скажу я вам, был настоящий красавец. Хотя и глуп. Глуп, как пробка, и такой же легковесный. Зато мой новый друг! О, это совсем другое дело. Мы, кстати, уже помолвлены. Вот, смотрите, кольцо — настоящий бриллиант.
И она протянула им для обозрения левую руку со сверкающим на пальце кольцом, на которое Ма и Агнес воззрились с явным недоверием.
- Мы поженимся, как только его жена даст согласие на развод. Но она такая эгоистка! Гарольд говорит, что она просто висит у него на шее. Ну, хватит обо мне. Расскажи мне лучше о себе, мой маленький проказник.
- Мама, Вы очень хорошо выглядите, и я Вас очень рад видеть, - промямлил свою реплику Питер с заученной легкостью актера, занятого в популярной пьесе. Прикрыв рот рукой, Мать даже прыснула от удовольствия.
- Нет, вы только поглядите, какой молодец! Вы что-нибудь слышали подобное?
- Агнес, - произнесла Ма сдавленным от волнения голосом, - я думаю, надо взять у Питера нашу книжку с картинками. Миссис...эээ .. его матери неудобно.
Агнес выхватила “умную книгу” из вялых рук Питера и быстро сунула ее в верхний ящик комода, не забыв при этом закрыть его на ключ. Мать следила за ее действиями взглядом, в котором промелькнуло что-то вроде сожаления.
- А мне, знаете, всегда нравились книжки с картинками, - сказала она. - О чем она? Наверно, о зверюшках, которые разговаривают человечьими голосами?
- Можно сказать и так, - неохотно согласилась Ма. - А как насчет наших дел, миссис... эээ... миссис Дэнфильд?
- Ах, да! Конечно! - испуганно вскрикнула мать и схватив свой ридикюльчик, стала судорожно рыться в нем, пока, наконец, не выудила из него пачку банкнот.
- Конечно, - повторила она, - я совсем забыла. Вот, возьмите. Здесь двадцать фунтов, по пять фунтов в неделю.
Ма приняла от нее четыре пятифунтовые банкноты, которые тотчас же запихнула себе за пазуху, после чего тяжело поднялась на ноги.
- Полагаю, чашечка чая вам не помешает, пока вы тут беседуете с Питером. А мы с Агнес вам мешать не будем. Хотя будем, так сказать, под рукой, - добавила она, метнув многозначительный взгляд на Питера.
- Что вы, оставайтесь, пожалуйста, - с выражением испуга на лице воскликнула мать, но когда за ними закрылась дверь, она с облегчением вздохнула. Потом перевела взгляд на Питера и лицо ее скривилось гримаской притворного ужаса.
- Ну и парочка! У меня от них даже мурашки по коже бегают. Ты уверен, малыш, что тебе здесь нравится? По-моему, здесь как-то уж очень тоскливо. Старушенция еще ничего, но эта Агнес! Да это просто какая-то треска мороженая!
В