вещь, в кусок мыла, и смылить потом, - предложила миссис Дадли.
Нет, лучше в крысу! - выкрикнула, возбуждаясь своей идеей, мисс Мейкпис. - Давайте превратим ее в крысу, а потом напустим на нее собак — пусть погоняют...
Мистер Джойс был более оригинален.
А, вот, взять и выколоть ей глаза, вырвать язык, оглушить, чтоб лопнули ушные перепонки, и заставить ползти на карачках. До самой могилы...
А что, если сделать ее совсем крошечной, - предложил мистер Эндрюс, - малюсенькой такой, как стрекозка. И поместить в бутылку. А бутылку бросить в реку и пусть себе плывет далеко-далеко, пока не окажется в море ... Вечности.
Миссис Дадли, которая не отличалась сообразительностью, стала возражать, когда Ма сказала “отпустим ее”, но другие в знак согласия сразу закивали головами. Питер смотрел на это поле кивающих голов, которые то поднимались, то опускались, исчезая из поля зрения, совсем как головки созревших маков в ветреную погоду, и в первый момент тоже не понял к чему Ма клонит. Но вот, Ма заговорила снова.
Ступай отсюда, глупая женщина, - сказала она, обращаясь к Матери. - Забирай с собой свою мерзкую плоть, свои голубые глаза и рыжие волосы, свою похоть и свое жеманство, всю свою дурацкую сентиментальность. Забирай и проваливай. Убирайся!
Мать неуверенно поднялась на ноги и всплеснув руками, прикрыла ими в испуге рот.
Да вы тут все с ума посходили, - выкрикнула она, - вы просто ненормальные, выродки какие-то! Хорошо, я уйду... я уйду, но я забираю Питера с собой.
Мальчик остается,- ровным голосом произнесла Ма. - Он мне приглянулся, и посему останется здесь. Навсегда, ты слышала, на-всег-да!
Провожаемая взглядами, Мать попятилась к передней двери, открываемой только в особых случаях. Все головы повернулись в ее сторону, их глаза светились, словно янтарные бусы под лучами солнца, а пепельно-серые лица с ярко-красными пятнами щек напомнили Питеру рисовый пудинг, на который плеснули ложку клубничного варенья.
Я ухожу, - выдохнула Мать, - но я вернусь... и не одна, и тогда посмотрим, как вы мне не отдадите Питера.
Распахнув дверь, она пулей вылетела на улицу. Не успела она за ней закрыться, как Ма, повернувшись лицом к своим, словно вросшим в землю подручным, окинула всех властным взглядом и сказала:
А ну-ка, все, живо в круг. И сосредоточиться. Времени терять нельзя.
Они молча повиновались и, шаркая по полу башмаками и вытянув вперед руки, стали в круг. Когда все были готовы, они сдвинулись и склонив головы, закрыли глаза, а Ма, хотя еще и не обернулась медведем, но стала вдруг большая и мощная. Набычившись, она прорычала:
А, ну, включайтесь на полную скорость!
Первой запрокинула голову Агнес. Она широко раскрыла рот и стала издавать звуки шагов бегущего человека. “Тук, тук, тук”, стучали каблуки по мостовой: женщина, торопясь, переходила улицу. Затем в дело вступил мистер Эндрюс. Он тоже запрокинул голову, и Питер вдруг явственно услышал звук бешено несущегося автомобиля: рев работающего двигателя, шипение шин по асфальту. Потом раздался скрежет тормозов, а затем глухой, жуткий удар бампера о тело человека и хруст ломаемых костей. Миссис Дадли пронзительно завизжала: это был вопль боли и отчаянья. И все: ее визг оборвался на полутоне и наступила тишина, словно сама Смерть все прикрыла своим крылом.
Все участники разом подняли головы и радостно заулыбались.
Конец — делу венец, - сказала мисс Мейкпис.
Попала под колеса - вмиг стала безголосой, - сострил мистер Эндрюс.
А какой чудный кролик мог бы из нее получиться, - с притворным сожалением констатировал мистер Джойс.
Ступор, парализовавший чувства Питера, прошел, уступив место ощущению, будто он бредет мрачными коридорами какого-то подземного царства - Царства Беспредельного Горя. Что и говорить, Мать была недалекой, а подчас и вовсе бессердечной женщиной, она обращалась с ним, как с игрушкой, навещала его раз в год по обещанию и приезжала так, от нечего делать, чтобы убить время. Все это было так... Но это была его Мать. Невидимая нить, связывавшая их, оборвалась, и вот, теперь эта миловидная женщина с белой кожей и золотистыми волосами — его родная Мать — лежит мертвая на залитой солнцем проезжей части улицы.
Питер кинулся к двери и, рывком открыв ее, в один миг оказался на улице. И вот он уже бежит к ней, бежит по садовой дорожке, его башмачки стучат по каменным плитам, руки разлетаются в стороны — взад-вперед, взад-вперед — дыхание с шумом рвется из легких. он бежит, широко раскрыв рот и высунув от напряжения язык: там же мать его, там она лежит, неестественно раскинув руки перед сверкающим никелем бампером, а вокруг уже собираются люди, словно шакалы, кружат они у еще не остывшего тела. В воздухе слышен гомон голосов — внешне взволнованных, сочувственных, но тайно торжествующих — и в каждом можно услышать нотки окрашенного страхом возбуждения. Питер выбегает на улицу и... вдруг она предстает перед ним широкой и плоской далью. Ему надо ее пересечь, чтобы добраться до матери, но это так далеко, а ноги вдруг стали такими... короткими и кривыми и все вокруг пугающе удаляется куда-то ввысь и вширь.
Неуклюже переваливаясь на коротких лапах, щенок подбегает к матери. Он пытается коснуться мордочкой ее неподвижного, белого лица, ткнуться носом в ее золотистые волосы, лизнуть ее безжизненно повисшую, холодную руку. Но в этот момент кто-то сверху огромной ручищей загребает его под живот и поднимает высоко над землей, и вот он уже прижат к старой, дряблой груди, заскорузлые пальцы теребят у него за ухом, а его скулящая пасть оказывается зажатой у человека под мышкой.
Бедняжка, совсем голову потеряла, бежала, не разбирая дороги. А все от горя: малыш-то ее сегодня отдал Богу душу.
В ответ слышится нестройный хор сочувствия, который отдается волной панического страха в голове Питера.
В том-то все и дело, - продолжает Ма, щекоча его шею проворным пальцем, - а все потому, что ее сердечко было разбито, да и мое тоже: он, ведь, мне как родной сын был.
И Ма заливается слезами. Высвободившись из ее объятий, Питер видит, как из ее огромных, набрякших от слез глаз, словно из двух темных колодцев, стекает вниз по морщинистым щекам вода. И от этого зрелища, Питер заходится протяжным воем.
Видите, он тоже понимает, - показывая его публике, говорит Ма. - Животные всегда чувствуют, когда нам плохо.
Тут подает голос Агнес, мисс Мейкпис прикладывает кружевной платочек к глазам, а мистер Джойс и мистер Андрюс разом шумно сморкаются в свои платки.
Потом Ма уносит Питера в дом и, устроив ему постель в корзине из-под белья, укладывает спать.
Ближе к ночи, после захода солнца, вислоухий щенок неопределенной породы поднял узкую морду и высунулся из высокой бельевой корзины. Плотные тени забегали по стенам кухни, когда луна, вынырнув из-за темной гряды облаков, осветила интерьер своим холодным мертвенно-бледным светом. Щенок заскулил, потом, положив на край корзины передние лапы и зацепившись за стенку задними, тяжело перевалился через нее и шлепнулся на пол.
Далеко, на другом конце пустыни из линолеума, виднелась, окаймленная полоской света дверь, ведущая в переднюю. Щенок прошлепал под высоким сводом кухонного стола и, обойдя стороной громадину плетеного кресла, прошмыгнул в узкий предбанник со ступеньками, ведущими к двери.
Дверь была не заперта. Сквозь щель из комнаты в кухню пробивался дрожащий луч бледного света. Щенок ткнулся в дверь мордой и несмазанные петли жалобно заскрипели в ответ, как бы протестуя против его вторжения, а по стенам комнаты заметались, запрыгали серые блики...
Гроб стоял прямо на полу около камина. Это был обычный детский гробик из полированных сосновых досок с тускло поблескивающими медными ручками по бокам. Он был новенький и богатство его отделки никак не вязалось с убогостью комнаты. Высокие восковые свечи, торчащие из блюдцев с отбитыми краями, стояли на каминной доске и серванте, освещая все тусклым, мерцающим светом и язычки пламени метались, словно терзаемые муками привидения.
Щенок приблизился к гробу и заглянул в него.
Лицо усопшего было, как бы, высечено из белого мрамора, его широко-открытые глаза смотрели перед собой чистым, иссиня-голубым, словно промытом перстами смерти, взглядом, а волосы золотыми нитями свисали на лоб, переливаясь в свете свечей сотнями золотистых искр. Его уже обмыли, причесали и одели в белые льняные одежды: приготовили к прощанию. Завтра все будут здесь - и праведники, и нечестивцы, и одержимые злым духом. Одни будут глядеть, изумляясь, или скорбеть, другие — вздыхать, оплакивать, жалеть, третьи — тайно злорадствовать, пряча злую усмешку, перешептываться с умным видом. Щенок задрал кверху морду и завыл.
В ответ откуда-то сверху — над покрытым трещинами потолком — раздались звуки, напоминающие низкое утробное урчание и затем послышалась тяжелая поступь, от которой жалобно заскрипели половицы и лязг открываемого засова. Вот уже стонут ступеньки под тяжестью ног, слышно, как кто-то шуршит мехом, задевая им о стены и хрипло, натружено дышит, спускаясь вниз по лестнице.
Голова щенка дернулась в сторону двери и он устремил туда охваченный ужасом взгляд, ожидая появления Медведицы-”Ма”.
Перевод с английского В. Г. Пападаки.
